Любовь в стиле Эдо. Глава 6: Желания богини. Часть 1.

Схватившись за голову, в которой раздавался гул пастушьего горна, Хидан двигался все дальше по узким улицам. Все двери закрыты, и такое чувство, будто рано или поздно судьба запрет перед ним двери в грядущий день; а он не сможет идти дальше, зажатый стенами совести. Открыт лишь один дом. Всегда... для жаждущих женского тела.
— Открой, хозяйка!
Тихий шорох кимоно по татами. Легкий аромат благовоний просачивался через щели. И вот открываются двери в приют отчаявшихся мужей и отвергнутых, одиноких романтиков.
Мужчина потерял дар речи: перед ним стоял, как ему казалось, ангел. Её живой и манящий взгляд заставлял сердце отбивать бешеные ритмы. Матовая кожа в свете луны казалась сотканной из шелка. Тонкие дуги бровей, длинные ресницы, кокетливая улыбка... Эта женщина напоминала цветок, красоту которого у Хидана не было сил созерцать — лишь наслаждаться им.
— Богиня, — сорвалось с его губ.

На следующее утро в доме царило праздничное и торжественное настроение, которое, казалось, ничто не сможет испортить. Возлюбленные наконец-то вместе. Ничто им больше не помеха... Если бы все было так просто.
— Милый, — игриво прошептала блондинка, наблюдая, как тает свечной воск вместе со временем, оставшимся до дня её обручения с человеком, который стал одним из самых влиятельных в Японии. — Теперь тебя возвели в сёгуны. Ты понимаешь, что тебя должны окружать лишь самые надежные люди?
— Да, — поправляя парадное облачение у зеркала, сказал Неджи. — Темари, можешь не беспокоиться. Нара — мой старший советник. Хидану отдал под опеку северные земли с их варварскими обычаями, а хранителем фамильной печати и казначеем... Хм... я назначил им твоего младшего брата.
— Вы так великодушны, ваша светлость, — девушка упала на колени.
— Встань, — он медленно подошел и подал ей руки. — Ты для меня — самый ценный самоцвет в короне моей династии.
— У твоей династии нет короны, пока камень не считается драгоценным. Она также не имеет цены. Всего лишь терновый венец.
— Династия воинов может и отказаться от короны. Помни об этом...
Довольно улыбнувшись, он медленно прошел к выходу. Открыв амадо, брюнет заметил стоящего перед ним слугу.
— Господин... — дрожащим голосом сказал молодой человек, — ваша сестра... мертва.




Молодой человек шел с цветами в руках по кладбищу, ища единственное интересовавшее его на тот момент имя. Он не шал её.
— Скажите, — обратился Гаара к старому сторожу, сидящему на каменной ступеньке фамильного склепа, — здесь не хоронили девушку, пару дней назад казненную на площади?
— Девушку? — прищурился старик. — Слышал, да только не найдешь ты её здесь. Сожгли бедняжку, а прах развеяли над рекой.
Гаара сосредоточенно посмотрел в глаза старика. Похоже, что не врет. Глаза стали наливаться кровью. Он не верил. Не хотел верить.
Первая любовь. Такая простая и головокружительная. Она значила для него гораздо больше, чем любая другая. Куда теперь идти?

— Сакура, пойми, — упрашивал он девушку быть к нему благосклонной.
— Что понимать? Поматросишь и бросишь, — смеясь, сказала она. — Глупый, глупый мальчишка!
— Не веришь?
— У нас ничего не получится, — она отвернулась. — Я обещана другому.
— Обещана?
— Родителям нужен чин и деньги, а я — лишь способ для достижения такой цели.
Глаза Харуно наполнились слезами. Жестокость и непреклонность в выборе её судьбы родителями нанесли тяжелые увечья — глубокие, кровоточащие раны на душе.
— Но ведь мы мож...
— Нет, я сказала! — крикнула девушка. — Думаешь, у тебя одного чувства? Ты найдешь себе другую. Ты будешь её любить и забудешь меня; а что будет со мной? Лучше бы мы не знали друг друга!

«Я действительно забыл тебя, но, вспомнив, я с ужасом представляю то, сколько боли ты пережила, Сакура. Прости меня», — на водную гладь легли несколько белых роз, которые так благосклонно приняла прохладная вода, унося течением реки куда-то вдаль.

Возвращаясь к месту паломничества скорбящих, Гаара увидел, как навстречу ему, под печальные звуки горна, в селение вошла траурная процессия. Впереди шел Неджи — убитый горем глава клана, а за ним двигалась сестра самого Гаары. Все сопровождающие их люди были облачены в черные одежды. Старый сторож стоя проводили процессию, грустно склонив головы. На массивных носилках лежало тело, прикрытое тканью, на которую было возложено огромное количество цветов. А ведь всю свою жизнь она могла идти по их лепесткам, утопая в ласке и нежности искренне любящего её мужа. Вместо этого, отдавая всю себя, она заботилась о том, кто просто оставил её умирать.
Одну.
Опозоренную.
Избитую.
Брошенную.

С наступлением вечера город погрузился в горестное молчание, будто оно было в память о девушке, мечты которой были растоптаны под влиянием других. Сама она была растоптана.
— Слышишь? — обнаженная женщина лежала на полу в цветах, услаждая своим видом минуты страха и отчаяния бежавшего от расплаты Хидана. — Тишина. Она для нас.

Он осыпает цветами другую.

— Она для тебя, моя королева, — благоговейно произнес мужчина, присаживаясь рядом.

Может, ведьма?

— Ты искал женщины для удовольствий?
— Я нашел божественное создание, — касаясь губами её обнаженного тела, он пытался заглушить тревогу того, что может случиться с ним, если он уйдет отсюда.

Расплата приходит сама.

— Госпожа, госпожа! — звала Ино из-за дверей.
— Я приютила тебя не для того, чтобы меня беспокоили, — недовольно крикнула Конан.
— Но мне нужна ваша помощь! Там мой хозяин!
— Хорошо, — быстро одевшись, сказала женщина. — А вы спрячьтесь.... Немедленно.

На пороге стоял Итачи, с серьезным видом придерживая одной рукой рукоять катаны.
— Где она? — строго спросил он.
— Ты приходил вчера. Я же тебе говорила...
Звонкая пощечина.
— Я знаю, что она здесь, — серьезно сказал Учиха. — Не смей лгать мне, женщина! Или ты возвращаешь её мне, — спокойно сказал он, и его взгляд пал на черное кимоно, в которое была одета Хаюми, — или...
Женщина понимала, что он имел ввиду, но самой стать чьей-то собственностью — позор для той, которая уже проходила через все это, будучи ещё совсем девчонкой. Она посмотрела, как из темноты, скрестив руки, вышел Шикамару.
— Они нашли её, и мы заключили договор. Если я найду беглеца, совершившего страшное деяние против клана Хьюга, то девчонку снова вернут мне.
— Какая ирония, — сказал Нара, — что все дороги ведут в публичный дом.
— Если ты сейчас начнешь лгать, то будет хуже только тебе, — оттолкнув её в сторону, Итачи вошел в дом, быстро вытащив из ножен катану. За ним двинулись остальные люди, призванные задержать обвиняемого.
Мужчины внимательно осмотрели пустующую комнату, где на полу лежали лепестки цветов. Лишь втоптав их в циновку, они продолжили поиски.
— Эта блядь где-то рядом, — зло прошипел Итачи.

Конан, схватившись руками за голову, плакала в голос. Жизнь показалась крошечным адом лишений и боли. Сегодня ты что-то теряешь, завтра — обретаешь, а на следующий день ты снова ни с чем. Только горечь потери наполняет чашу души до краев, заставляя испить её до дна.
Подняв глаза, она увидела стражу, уводящую того, чью любовь она обрела... и того, кто оставил чашу наполненной до краев.
За ним хитокири тащил за волосы голубоглазую блондинку домой. Она кричала на него, проклиная его душу и молясь за свою. Он же просто твердил что-то о том, что дома, сидя на цепи и живя на одном хлебе с водой, она научится уважать своего хозяина. Пока её тащили за собой, будто собачку, она видела мелькающими кадрами слезы Конан, лицо её последнего друга, которого она больше не желает знать, потому что не может простить предательства... и странную зависть в глазах красноволосой девушки публичного дома, выглядывавшей из-за дверей.

В доме советника не горел свет, но это не значило, что в темном углу не могла забиться девушка, чей страх был подобен страху ребенка, которого родители насильно тащат под венец в объятья какого-нибудь деспота. Брюнетка периодически покачивалась, положив обе ладони на локти и придавив в таком положении рук живот, будто пытаясь выдавить из себя крик. Крик, который в немом содрогании застыл в её душе и безмолвными слезами стекал по щекам. Боль не уходила с ними — она тугим сургучом заполнила сердце, на котором отчаяние поставило печать.
«Я надеялась, что моя жизнь больше не будет связана ни с одной сволочью, подобной моему данна. Я оставила дом гейш... Я нарочно порвала со всем тем, что принесло мне столько боли в детстве. Что я получила взамен?»
В исступлении и ненависти Куротсучи судорожно водила пальцами по узорам на рисовой бумаге. И в мыслях яркими вспышками возникали обрывки тех страхов маленькой девочки: прошлых и нынешних. Её беспомощность превратила стены этого дома в невидимые оковы, а хозяина дома — в тюремного надзирателя. В её глазах он — не больше, чем пугающий образ нового человека, просто желавшего её. И больше в этом правосудии нет никого. И помощи ей не у кого просить.
Она — гейша, превратившаяся в шлюху. Девушка, детство которой вытеснило чужое ложе и эта жизнь, заставившая служить искусству и своему покровителю, а теперь... просто кому-то принадлежать.
— Такая же сволочь! — крикнула девушка, скинув со стола находящиеся пергаменты и подсвечник. — Господи!
На мгновение замолчав, она прикрыла рот рукой. Снова потекли горькие и бессмысленные слезы. Обманутая. Средство обмена чужой свободы от долга на вечные кандалы для неё. Одинокая девушка — бродяга без семьи и документов. Осталась ни с чем.
«Господи, помоги. Больше нет никого, способного защитить меня. Какова должна быть сила воли, чтобы вынести все, что вынесла я? Как мне смириться?»

В темной комнате, куда через зарешеченное окно пробивался тусклый солнечный луч, царила Смерть. Это её обитель, напоминавшая зал ожидания ко вратам хозяйки мира духов усопших. Мученические крики прошлых жертв разносились даже в безмолвной тишине, когда все обвиняемые уже были мертвы. Комната пыток никогда не была наполнена благословенным пением и звуками сямисэна. Вместо легкого аромата благовоний, в ней царил смрад, состоящий из запаха крови, разлагающейся плоти не выдержавших пыток виновных, саднящих запахов металла и гари.
— Вы утверждаете, что оставили жену, когда она уже скончалась? — серьезно спрашивал Шикамару, стоя рядом с палачом.
— Да, — твердо сказал Хидан, оглядываясь по сторонам, перемещая взгляд от одного стола с орудиями пыток к другому.
— У вас ещё есть время сказать правду, — спокойно сказал брюнет.
В воздухе повисло молчание.
— Что ж... — Нара щелкнул пальцами. Двое подошли и схватили мужчину, усадив на стул и сдавив руки. Палач накинул кожаный ремешок с привязанным к нему куском железа, сравнимым с размером глазного яблока, на голову допрашиваемого; тем самым закрыв настоящий глаз. — Если вы не скажете добровольно, то придется выдавить из вас правду.
Жгут перетянули туже, но мужчина лишь торопливо фыркнул несколько раз.
— Вместо того чтобы сообщить сёгуну о кончине его сестры, вы отправились в публичный дом. Вас заставило горе? — чувствуя, как повышается голос человека, допрашивавшего Хидана, сам обвиняемый чувствовал, как железо начинает давить на глаз. — Неужели горе заставило вас так долго не показывать лица Господу, находясь в стенах дома, в котором обитают распутные девицы?
— Она опозорила честь семьи и доброе имя мужа своим распутством. Неджи-сан распорядился, что я могу наказать её так, как посчитаю нужным... а теперь я ему неугоден.
— Наказание является средством учения. Проучить дурную девчонку лишь для того, чтобы впредь она вела себя благоразумней! — гневный, морально уничтожающий тон советника стал сигналом для исполнения наказания. Раздался отчаянный крик, просачивавшийся через каменные стены темной обители палача. — Вы же, сударь, забили её до смерти!
Темно—красная жидкость сочилась из-под жгута, туго стянутого палачом. Хидан пронзительно закричал. Эти истошные вопли напоминали мольбу, а сам бывший палач выглядел ещё более жалко, чем казненный на площади Узумаки.
— Десятки ударов... — склонившись над ухом подвергнутого пыткам мужчины, шипел Нара. — Для вас её «наказание» покажется Раем по сравнению с тем, какому мне придется подвергнуть вас, если вы не скажете всей правды.
— Хм... Глупцы, — промолвил светловолосый мужчина.

Медленно поднимаясь к мансарде по лестнице, Куротсучи постоянно оглядывалась, будто сейчас кто-то схватит её за ногу и утащит обратно. Двери заперты на ключ, и ни одного выхода из дома больше нет. Но наверху есть маленькое окно — последний шанс выбраться на свободу.

— Какой позор! Ни за кого из гейш моего дома не давали такой низкой платы! — ругалась старая женщина, от которой пахло едким табачным дымом, размахивая тяжелой бамбуковой палкой, которой она привыкла бить за неугодность своих провинившихся учениц.
— Но я не виновата! — со слезами на глазах кричала девочка.

Даруя новую порцию болезненных воспоминаний о доме гейш, её обнимает прошлая жизнь со своими темными страхами. В дом ворвался вольный ветер, стоило ей открыть окно. Глаза широко распахнулись. Рубец на душе, оставленный старым покровителем, вновь начал кровоточить.
«Старая, похотливая сволочь...»

— Смотри мне в глаза! Ну же! — сдавив подбородок, пожилой мужчина упивался её страхом. Подчинение своей воле другого человека приносило несказанное удовлетворение собственному эго. — У тебя такой бархатный взгляд... Киноварь.

Собственные мысли заставляли невольно мотать головой из стороны в сторону и дрожать от негодования и отвращения к самой себе.
«Почему судьба не дала мне возможности выбрать другой путь?»

— Не бойся меня, — подобно ядовитому змеиному шипению, звучал мужской голос. Девушка старалась отползти назад, как бы глупо это не выглядело со стороны.
— Прошу, сжальтесь, оставьте меня в покое, — молила девушка, захлебываясь слезами.
— Не глупи, куда ты денешься? — с наигранного голос приобрел ожесточенный тон, наполненный отрезвляющим холодом. Девушка вскрикнула, почувствовав, как Шикамару заломил за спину её белые руки.
— Пожалуйста... — затаив дыхание, молила она. — Отпустите... пожалуйста...
Мужчины предпочтут упиваться болью таких, как она, нежели просто отпустить на свободу. Поэтому, не желая слушать, брюнет только крепче обхватил тонкую талию девушки руками, жадно, подобно вампиру, впиваясь губами в белоснежную шею...

Вместе с её криком, который, казалось, брюнетка до сих пор слышит в собственной голове, воспоминания снова самопроизвольно спрятались в сундук под замком. Осторожно ступая по крыше, Куротсучи выглянула вниз.
«С такой высоты насмерть не разбиться. Жаль. Только руки или ноги переломаю».
— Эй, Куротсучи! — в полголоса крикнул кто-то снизу. Беглянка огляделась — никого, как казалось на первый взгляд, не было. — Это я.
— Таюя? — прыснув, спросила та.
— Да, угадала. Ну-ка возвращайся в дом и просто выйди через дверь!
— Он запер меня, — она присела на край пагоды и отрешенно посмотрела вдаль. — Это все твоя вина.
— Я пришла, чтобы вытащить тебя!
— Мне не нужна твоя помощь, — фыркнула Куротсучи.
— Прошу, выслушай меня! Вместо денег я могу дать ему нужную информацию.
— Слишком поздно, — девушка вытерла ладонью мокрые от слез глаза и ушла обратно в дом через окно, ведущее в мансарду.
Таюя, не растерявшись, побежала к парадным дверям и стала назойливо стучать.
— Что «поздно»? — не унималась она. — Что он сделал с тобой?
— Какая тебе разница?! Ты вытащила свою шкуру — вот и радуйся! — кричала с той стороны брюнетка.
Отгородившись от всего мира: чуждого и жестокого; она чувствовала себя намного лучше. Создала иллюзию отсутствия других людей, одна из которых чувствует свою вину перед ней.
— Но я знаю то, что поможет сёгуну.
— Послушай, Таюя, я не хочу снова быть замешана в каком-то дерьме! Все тайны чужого двора, тем более, если это каким-то образом касается сёгуна, должны там и остаться.
«Боже, как же мне отвратительны все они!»
— Ты хочешь остаться здесь?
«Отвали от меня, предательница!» — думала брюнетка, облокотившись по ту сторону о дверь спиной.
— Ты опоздала. Я люблю его, понимаешь? — подавив отвращение от каждого слова, тихо сказала Куротсучи.
«Боже, какая ложь! Я сама себе противна!»
— Хорошо, я уйду. Я не буду тебя впутывать во что-либо, — с этими словами девушка покаинула свою подругу:
«Но это не значит, что я все вот так оставлю...»