Без конца. 1-2

От автора: я не курю и не пью, но мне кажется, что меня натурально унесло не в те дали, что мне, если честно, очень нравится. Кстати, авторша поняла, что от третьего лица писать скучно и неинтересно, а вот от первого лица всегда можно повеселиться так, что никто нихера не поймёт))))

Chevelle – Envy
я очень ранимая по теме работ, которые поделены на части. аттеншн, короче

*

Мне двадцать пять лет.

Говорят, что я красивый. При этом всем безразлично то, что у меня седые волосы и больные глаза грязно-розового цвета.

Говорят, что я обладаю потрясающей харизмой. При этом никто не замечает, что я настороженно молчу в ответ почти всегда. Молчу, как будто мне зашили стальными нитями рот, оставляя гноящиеся и кровоточащие дыры, которые проделала суровая игла.

Говорят, что моей жене или девушке очень повезло. При этом дела никому нет до того, что я всегда хожу один. Прихожу, ухожу, сижу, лежу, сплю, ем, говорю. Я, блять, сам с собой даже сексом занимаюсь.

Говорят, что я наверняка очень дорожу родителями. При этом никто не посматривает на меня косо, когда у меня начинается приступ смеха, которым я подавляю желание блевать прямо под ноги всем ко мне обращающимся.

Говорят, что у меня замечательное будущее. Светлое — и я смеюсь прямо в лицо тем, кто мне это говорит. Я отзываюсь: серьёзно? Я громко хохочу: будущее? Я рычу: у меня?
Но никто не смолкает. Все, сука, продолжают говорить. Обо мне, о других, но не о себе.

Поколение пророков. Эпоха тех, кто видит будущее. Восстание повелителей чужих судеб.
Ты посмотрел на меня — я скажу тебе о том, что тебя ждёт. Ты вздохнул при мне слишком громко — я считаю тебя атеистом, что забирает божий кислород. Ты сказал мне одно слово — я уже знаю, как выглядит твоя пассия и с кем она трахается в субботу вечером в гостинице, где все молоденькие уборщицы поголовно шлюхи. Я говорю о тебе, о других, но не о себе.

Не-ет, это слишком скучно.
Я устал ждать своей очереди.
Теперь говорить надо мне.

Безостановочно, чтобы ты задохнулся и потонул в моих словах, как в колодце с дерьмом.
Слушаешь?
Я говорю.

При этом никто меня не собирается слушать.



Свет лампы раскалёнными когтями впивается мне в глаза, вырывая их вместе с нервами нежно-розового цвета. Поднести к лицу ледяные ладони, прикоснуться к провалам, где хранится тёмно-красное месиво с кашицей раздавленных аккуратными пальцами глазных яблок и понять, что всё в порядке.

У меня так когда-то в школьной справке было написано, когда на перемене я выбил однокласснику зуб и сломал нос за то, что мальчишка поменял слова местами в своей фразе, что была мне адресована. Всё в полнейшем, абсолютнейшем, офигительнейшем порядке.

Кто-нибудь, посветите мне фонариком в глаза. Вы видите там, за радужкой и расширяющимся зрачком, копошащихся червей? Что-то там, внутри моей головы, за глазами, под мозгом, живёт. Оно ласково шепчет мне на ухо каждую ночь о любви и её последствиях. Шевелится, вынуждая меня хихикать от лёгкой щекотки. По ночам — запишите, что иногда, — из моего рта вылезает чёрная-чёрная рука. Она выскальзывает по локоть, сгибается и начинает шарить по моей груди. Находит шею — и начинает её стискивать, пока я не забью ногами по кровати, словно в меня вселились разом пять демонов.

Вы пишите? Так вот, мне это очень нравится. В такие моменты я не одинок. В моей пропахшей вином, кровью и чужими слезами квартире в центре города холодно, пусто и обои ярко-жёлтого цвета. А Вы знаете, что ваш муж любит засовывать свой маленький и грязный член в собственную дочку?

Ах, вы так добры. Дайте мне ещё раз пощёчину, пока я сижу связанный на скрипучем стуле. Придвиньте эту лампу поближе к моему лицу, чтобы оно сгорело под искусственным светом, как горела моя самая-самая любимая девушка, когда я был не в настроении.

Эта блядь поплатилась, разве Вы мне не верите? Можете заглянуть мне в глаза, чтобы увидеть там...

... какого чёрта ты приблизилась ко мне так близко, мразь?! Убирайся! Я разорву твоё воняющее дешёвыми духами тело и сделаю из твоих лёгких грёбанную кормушку для беззаботных птиц!..

Простите. Пожалуйста, сделайте так, чтобы горячая и гладкая лампочка коснулась моей кожи. Хочу получить ожог. Много ожогов. Хочу сам стать уродливым ожогом, покрытым корочкой мёртвой кожи.

— Хватит паясничать, подсудимый! — рявкнул кто-то из динамика, что был на потолке, в самом углу. — Если сейчас же не расскажите то, как всё было, то мы вынуждены будем принять меры!

О. Я так и произношу, не утруждая себя никакими трудновыговариваемыми словами, как «оправдание», «жертва», «любовница», «виновница», «убийца», «воровка-всех-моих-чувств». Нет, это другая комедия. Я говорю: «О». Я удивлён, ошарашен, испуган, разозлён, расстроен, обрадован, унижен, зарыт и обворован одновременно.

Знаете, что случается с людьми, которые вдруг становятся пустыми? Ничего. Они продолжают жить, объясняю я. Давятся реальностью, проглатывают её, пересиливая слёзы, и улыбаются. Всегда улыбайтесь — и сам вам улыбаюсь. Вы продолжаете за мной записывать? Кстати, я Вам не советую больше пытаться удовлетворить себя гниющим бананом.

— Чёртов психопат... — скрипит кто-то зубами совсем близко, где-то за стеклом, в котором я вижу лишь своё прекрасное отражение.

Видят меня, видят всё вокруг, а себя не видят.
Я ничего не вижу, кроме себя. Я так... искажён.

— Уведите его! — вновь орут прямо из динамика, заставляя мои губы растянуться в хищной улыбке. — Никакого толку от сумасшедших!

Двое полицейских возле металлической двери поднимают свои головы и смотрят на меня с омерзением, со страхом и с восхищением. Женщина, сидевшая напротив меня за столом, грузно встаёт, всхлипывая и пытаясь скрыть свой потерянный взгляд. Яркий свет лампы перестаёт меня ослеплять, сжираемый темнотой и вонью комнаты для допросов.

Я облизываю губы и отсчитываю секунды. Одну за другой, как прохладный песок, просачивающийся сквозь пальцы. Мой взгляд направлен на моё отражение, являющее мне седого уродца с бледным лицом, перебинтованными руками и самоуверенным взглядом, отливающим малиновым. На моём отражении какие-то чёрные и белые лохмотья, которые совсем недавно были моими брюками и рубашкой с тёмно-синим галстуком. Я босиком. Шевелю пальцами ног.

Где мой галстук? Я спрашиваю тихо, чтобы никого не обидеть и не напугать, глянув сначала на женщину, что задрожала тут же, а потом и на полицейских, пытающихся сохранить на своём внешнем виде отпечаток бесстрашия и гордости. Если вы мне скажете, где мой галстук, то я вам всё расскажу.

— Это шутка такая? — недовольно поинтересовался динамик, замолкнувший как-то совсем резко.

Я нахмурился, но снисходительная улыбка не уплывала с моих потрескавшихся губ.

Честное слово, отвечаю. Вы говорите мне, где галстук, а я вам говорю, что случилось с популярной моделью Ино Яманака, которая была такой успешной, а потом вдруг получила двенадцать ножевых ранений, тридцать четыре иглы в правый глаз, девять сломанных пальцев на ухоженных руках и серную кислоту, осторожно залитую внутрь. Туда, где было слишком много мужчин: в рот и вагину. Там разъело все следы её неверности.

На щеках остались прекрасные в своей кошмарности дыры. В них можно запихнуть несколько пальцев, провести подушечками по когда-то белым зубам, коснуться обрубка, который когда-то назывался языком. Внутренности, думаю, не очень сильно пострадали. Я не хотел причинять вред чужому миру, который существует под мясом, костями и ложью.

Знаете, я обожал Ино Яманака.
Даже сейчас мои глаза загораются восхищением при одном только упоминании о ней.

— Ваш галстук, подсудимый, — неуверенно, надломано звучит из динамика, — он у патологоанатома.

— Потому что этот проклятый галстук был обнаружен в глотке убитой, — поясняет мне женщина, которую я просил придвинуть лампу поближе, превратить меня в ожог, посмотреть мне в глаза, проверить моих червей, ползающих в мыслях.

Я киваю. Да, мне всё понятно.

... потаскуха получила то, чего была достойна. Я вершил правосудие — она истошно верещала у меня на кровати. Я совершал суд над жалкой, выебанной душой — она вилась ужом. Я вонзал, вонзал, вонзал нож в нежную кожу, пока всё не стихло.

Теперь я могу Вам всё рассказать.

... её рот только погано раскрывался в очередной серии криков. Блядский рот, в который кончали сотни раз неизвестно сколько мужиков. Я сделал тебе одолжение, Яманака. Будь ты, сука, проклята прямо там. На том свете. Сразу же. Не отходя от своей ебучей кассы с картонным богом.

Встаю из-за стола, вынуждая присутствующих рядом людей вздрогнуть и насторожиться. Я только примирительно поднимаю руки, прикрыв глаза и двинувшись прямо к стеклу, в котором я недавно видел искажённого себя. Уродливый, скрученный узлом безумия, лишённый собственного Я.
Даже «Я» хочется мне видеть только маленькой, неприметной буквой.

Подошёл, сделал глубокий вдох, чуть ли не носом касаясь холодной поверхности стекла. Где-то там, на дне моего сознания, живу я настоящий.

... но меня вытеснила какая-то нереально культурная хуйня. Что произошло тогда, блять?

В комнате для допросов тихо и неуютно. Мне сказали, где мой галстук, так что я больше не хочу о нём ничего слышать. Стою с закрытыми глазами. Улыбка постепенно превращается в оскал, искривлённую пародию.

... вы, уёбки, хотите послушать реальную историю?

Я открываю глаза, встретившись взглядом с самим собой.
Я начинаю говорить, смотря себе в лицо.
По ту сторону стекла полицейский, чей голос грохотал из динамика, спустил в штаны горячую струю от ужаса.

— Я любил её, — вырвалось из моего рта чёрной-чёрной рукой. — Но всё пошло по пизде в один прекрасный день, когда я признался себе в этом.

Больной взгляд малиновых глаз неотрывно смотрел прямо в лицо полицейскому за стеклом. Мужчине казалось, что сейчас у него треснут кости и разорвутся внутренности.

Этот взгляд принадлежал не тому Хидану, которого привели под стражей. В этих глазах не было спокойствия и одновременной насмешки — в них была чудовищная боль и откровенное непонимание, животный страх. И ярость, неистово полыхающая и способная сжечь всё. Следователь не сомневался: перед ним настоящий психопат.
Настоящий Хидан. Который расскажет ему всё.

А затем, если вырвется на волю и отыщет нужное лицо, разорвёт на части крепкими зубами.