Не по-детски. Ремиссия. Когда мы вернемся. Конец. 1/2

Из дневника Сакуры Харуно:

Окуну я себя в целлофан, тот, с прогнившими мечтами,
Помнится, нам было всего-ничего лет, сколько за нами
Стояло всего, а подсветка из этого ярко освещала,
А потом, случайно, мы во мраке загородились стенами.

Моя рифма крива, спотыкается, заикается, рушится,
Она, как и я, пьяна, с больным разумом, рвется,
Она, как и я, давно забыта, да тьмой душится,
Она, что кот с перебитым хребтом, сипит, но жмется.

Ты плевал в меня, улыбаясь в лицо, без зазрения.
Ты смеялся, ломал нутро, разбивал его и дробил,
Ты плевал мне в лицо смесью злости и презрения.
Ты давил меня, что насекомое, паутиной обвил

Меня, бабочку глупую, выпорхнувшую из кокона,
По наивности доверившую тебе свои хрупкие крылья.
Ты смотрел на меня, что король, с высокого трона,
Пировал со мной на бале безумия, а потом - на колья,

Без зазрения совести распял ты любовь, ну и пусть,
Говорил ты мне улыбаясь, ну и пусть, рассудок икал,
Спотыкаясь в безумии черных глаз, что наизусть
Успела я изучить, что успела я приютить, и убежал,

Оставляя меня в разрухе себя, оплетенную в чернь
Паутины, что соткали твои пауки, заведомо ядом
Пропитав. Я ж изначально твоя жертва, мишень,
Должна была сдохнуть заведомо под злости градом.

Ан нет, такие не умирают, но сходят с ума и лукаво
Смотрят потом на всех свысока. Как, ты не знал? -
Что пойду по твоим стопам, пряча клинок? Ах, браво,
Я тебя буду медленно резать, и, кого б ты ни позвал,

Себе, жалкому, на помощь, буду приходить извечно я
И в сознание, сны, в кошмары, да я стану твоим адом,
Возвращая долги, которые платежами красны, и в моря,
Багровые от твоей крови, топить, а ты скули, но рядом

Буду только я, ведь я - не ты, и мою компанию ты люто
Возненавидишь. Такие, как я - не бросают, но в ответ -
Не без удовольствия тебя сожрут, лишая всего, лжеуюта,
Ведь такие, как я, сумасшедшие, воют, но дают себе обет,

Поймать и растерзать своего любимого, что сбежал трусом.
Как же, любимый, ты мог подумать, что без меня проживешь?
Как же ты наивен, что подумал, посмел, не дергая усом,
Что не вырвусь из той паутины, а ты под корень сорвешь

То, что тебе было истинно по доверию подарено? Да ты глуп,
Если смеешь думать, что за сломленное марципановое сердце,
Я с клешнями заржавевшими не пойду за тобою вырывать зуб
За зубом, чтоб в крови ты харкал и захлебывался, а лицо,

Что когда-то мною было так любимо, не исказится от боли.
Ведь не думал ты, что бабочки с оторванными крыльями
Превращаются в жутких монстров, но возвращаются к воле.
И ползут они к цели слепо, но свято, и рвут зубьями,

Плоть обидчика, осрамившего самое ценное, наивность,
Что подарена была тебе, но затоптана злобно ногами.
Вот теперь и тебе суждено познать мою непрерывность
Безумия. Ничего, подумаешь, поменяемся берегами.

Вот теперь я буду оплетать тебя твоей же паутиной,
И ломать, и сжирать, и выкручивать, что когда-то
Посмел ты меня уничтожить и утопить под той тиной,
Бурлившей в тебе вкупе с ненавистью так богато.

Моя рифма крива, спотыкается, заикается, рушится,
Она, как и я, пьяна, с больным разумом, рвется
Она, как и я, давно забыта, да тьмой душится,
Она, что кот с перебитым хребтом, сипит, но жмется.

Я в ужасе вскочила. Тьма в комнате была непроглядной. После психушки я полюбила все черное и возненавидела холодную воду. Пальцами себя ощупала, устраиваясь поудобнее. Мне опять снились кошмары. Каждую ночь, на протяжении года после освобождения, мне снятся эти адские пытки. На этот раз была ванна с килограммами льда - успокоительное. Казалось, холод из сна не желает выпускать из своей власти. Меня передернуло, потому что я была опять во власти санитаров, которые крепко держали мое вырывающееся тело. Тогда меня неоднократно избивали, а потом все списывали на припадки бешенства. Ни одна по их меркам здравомыслящая сволочь не додумалась (хотя все они знали), что у человека, перенесшего инсульт, меняется осязание. Что холодное может вдруг стать таким ледяным, а теплое - обжигающим. Санитары все знали, но им было наплевать. Ведь я не отпрыск какого-то богатого чиновника, что засунут в дурдом для лечения наркозависимости. Нет, я была воплощением зла, которое нужно истреблять. Даже не знаю, что может быть хуже садистской ухмылки санитара. Ведь не объяснишь ему, что мое тело мне не подвластно, что осязание не желает подчиняться, а вестибулярный аппарат вдруг приобрел черное чувство юмора. Врачам нужна была слепая покорность. И чихали они на полупарализованное тело. На часть лица, что не желала работать, напрягая мышцы для миллионного вопроса, ответ на который мне стоил адских усилий. И лед, лед... Казалось, он иглами прорывает кожу, заставляя кровь в венах стыть. Но я знала, точнее мой рассудок, что рано или поздно тело начнет возгораться жаром боли. Меня не доводили до обморожения. На беду санитаров я находилась под защитой семейства Яманака.
Я села в кровати. Ноги спустились на пол в поисках тапочек. Моя трость была рядом. Не могу по сей день привыкнуть к ней, ведь мой врач заставлял изнурять пострадавшую ногу хождением без опоры. Какая же это роскошь, подарок Ино - трость. Какая роскошь - спать в тишине и не слышать воплей обезумевших, сошедших с рельсов разума, разбитого вдребезги. А соседи мои выли люто по ночам, а некоторые - круглые сутки. Ведь всем насрать, и охрана с санитарами находятся в некой изоляции от этой инфернической какофонии. По ночам обитатели дурдома превращаются в демонов, завывающих на сатанинском языке. Но можно даже с этим смириться, если ты хочешь жить. А я хотела, у меня же был маленький повод с претензией на глобальность. Я же ждала заветную весточку от Учихи. Затравленная, боялась назвать его именем того-кого-нельзя-произносить. Уж больно мне не пришлась по вкусу шоковая терапия электричеством. Мне хватило трех раз, закончившихся подобием приступов эпилепсии, чтобы зарубить у себя на носу - не произноси Его имя вслух. Но Мадара, ядом, паразитом, намертво врезался в меня и пропитал собой. Эх, говорят, сумасшествием не заразиться, тогда что, черт возьми, произошло со мной? Ведь существование этой личности подтвердила Ино. Но. Что такое голос одного в защиту убийцы двоих? Особенно если учесть тот факт, что Учиха просто исчез из страны в свои Штаты. Этот момент, как и тот мачете в ребрах - сверлил сознание зубной болью, и ни одно обезболивающее не могло спасти меня от боли. И я действительно стала походить на наркоманку, которую так отчаянно пытаются выдернуть из прогнивших лап зависимости врачи. Да, в какой-то момент я сломалась. В какой - не помню. В психушке нет счету дней, там лишь передышки от пыток, потому что врачам не нравились мои утверждения и одна навязчивая идея. А когда им что-то не нравилось, они не скупились на новые и изощренные пытки. Это еще хорошо, что за мной кто-то был, а экспериментальное лекарство никак уж не применить к подопечной Иноичи. И в душе я улыбалась злорадно, но санитары так мстительны бывают по ночам, когда о ненормальных все забывают. Особенно если кто-то из них - знакомый отца убитой Шион. Конечно, поначалу мой рот не мог привычно улыбаться, но и с этим я справилась. Мне повезло, что даже таким, как я, назначается реабилитация после инсульта. Вот тогда санитары меня теряли на добрые две недели, но конвой все равно был приставлен к Токийскому психопату.
И я кое-что поняла: многие в психушке притворяются, лишь бы над ними не издевались врачи. Я - не исключение. За девять гребанных лет я ни одной весточки не получила от того, за кого пошла с головой до конца. Оставались лишь родители, последнее, ради кого нужно было жить.
К моему огромному сожалению, Харуно Сакуру, невменяемую, инвалида, не отдали под опеку моих же родителей - посчитали их недостаточно хорошими и благополучными. Ками, а у меня самые чудесные родители. Но куда было надежнее меня отдать главе полиции Токио и выдающемуся психиатру-криминалисту. Ведь маньяки и их разбор были коньком Ино, вот только в ней психопата, почему-то, никто по сей момент не разглядел. И мы, если так подумать, легко отделались. Мне нужна какая-то реальная терапия, чтобы избавиться от ужасов во снах.
Кстати, моя книга произвела огромный фурор. Эдакая сказка. Ино на славу постаралась с концовкой, и, когда я читала, то слезы лились по щекам. Мы были вместе в Мадарой... И это было так странно, словно из другого измерения, словно Алиса и Чеширский кот все-таки встретились, нашли друг друга и стали жить-долго-и-счастливо. Бла-бла-бла. Вот только я что-то счастливой не выглядела и с каждым днем понимала, что начинаю ненавидеть Учиху. Любовь ушла вместе с тоской и надеждой, впуская боль. Хоть что-то, что могло бы стать двигателем и запускать механизмы организма. Чтобы не оскотиниться, несмотря на то, что я - инвалид. Оставить хоть какое-то чувство собственного достоинства.
Когда я выходила из больницы, врач отдал Ино огромную кучу писем: их было около сотни за девять лет. Сволочи, меня просто изолировали, испугавшись срыва. Но самое дорогое им не удалось отобрать - мой рассудок. Но иногда они были близки к этому.
Мои родители смотрели на меня с жалостью. Мать поседела, отец перенес инфаркт. Как же мне стыдно было смотреть в их замученные лица. Единственный ребенок, а такая трагедия. Но что им пришлось пережить, когда меня арестовали, когда начались все эти экспертизы, репортеры, озверевший Эй, который напал на мою мать! Я этого никогда не забуду. Здоровый амбал не полез к моему отцу, мужчине: он, по привычке, набросился на "отродье женского пола". Я знаю, что этот ублюдок избивал свою дочь, порождение шлюхи, которая сбежала в панике. Это я на суде узнала. Ох, как этот змей извертывался, когда дошло дело до их семейки. Но я себе зареклась: за мать прикончу, если не получится - лишу рук. Бедный мой отец боролся за меня до последнего, а с ним и мать. Мне удалось поведать им историю, и мне поверили. Мои родители знали, что же случилось с загадочным Учиха Саске, вот только доказать мы это не смогли. Но я знала и была уверена, что мои родители в меня верят.
Потом, когда мы приехали к Яманака, в мою новую комнату, Ино стала читать письма. Ками, сколько всего произошло... Моя дорогая Таюя скончалась через год после трагедии. Узумаки уехали из Токио, живут где-то на окраине. Карин, конечно же, осталась с Суйгецу. Дейдара известный скульптор, у Тен свой магазин косплея. Хидан? Только год тому назад начал встречаться с Югито Нии. Вся прибыль с книги идет на мой конт, который за Ино. Ах, да. Фонд имени Хоккумон и Кагуя Таюя оставила мне и Хидану. Мой друг восемь лет делал какой-то парк для людей с ограниченными возможностями. В письмах говорилось, что я там очень сильно ожидаема - лучшее место для реабилитации. Дейдара, оказывается, нарисовал все иллюстрации к рассказу. Конечно, мои друзья читали книгу и узнавали то настоящее, что пришлось под выдумкой преподнести всем меня знающим. Поэтому письма, датируемые после выхода книги, доходили до десятков. И все, как проклятые, молчали об Учиха Мадаре. Саске в определенный момент кончился для меня и просто умер. И я даже не знаю, кто из них более подлый. Но я не знаю, как бы поступила на месте Учихи, пытаясь спасти свою семью. Ведь у него не было Ино, ему повезло в этом меньше. А я сделала всю черную работу. И это, пусть и неправильно и ненормально, грело мою душу и заставляло украдкой улыбаться. Потому что моя совесть была чиста. Хотя, выход книги явно подорвал Эя. Он стал писать жалобы на агентство, подавать в суд, полицию. Моя маленькая месть за родителей стала воплощаться через чужие руки - крестный Узумаки, он же Джирайя, он же величайший писатель-современник, взял мою рукопись под протекцию. И Эй захлопнулся, что крышка гроба, мертвенно. Конечно, он не знал, что за ним начнут бегать журналисты, что начнутся преследования. Моя рукопись делала свою работу медленно, как яд, но четко. Риноса, мать Ино, в ужасе пыталась развестись, но муженек не давал согласия. Эй стал избивать женщину, все больше погружаясь во тьму ненависти к отродью, родившему убийцу его дочурки. Но, конечно, ублюдок не понимал, что сам разрушил свою кровиночку. Но обезумевшему родителю это не объяснишь, а я знаю, насколько Эй глух к здравому смыслу. И, как ни пыталась Риноса сбежать, муженек ее вылавливал и отправлял на каникулы в травматологичку. И, как и большинство женщин моей страны, мамаша Ино терпела и молчала, с грустью начав понимать, с каким идеальным мужчиной она когда-то развелась. Тщеславие, гордость, французский манер - все это казалось ей глупостью.
Но вот только я себе зареклась, что доберусь до этого ублюдка, который посмел поднять руку на мою мать. Ино же сволочь - она мне не простую трость подарила, а со встроенным штыком. На рукоятке имелась кнопка с тайным механизмом, и антикварную вещицу когда-то мастерил гений. Не хватало лишь яда, как в старые добрые времена. Был ли это намек со стороны подруги, или же мне показалось? Ведь Яманака ничего не сказала про тайную смертоносную штуковину, но, даря мне ее, взгляд девушки был странным. Конечно, ведь мне все сойдет с рук, как неадекватной. И до Учихи я доберусь рано или поздно. Как-то это не честно, спасая свою шкуру, разрушать жизнь моей семьи. Что-то я не помню, чтобы добровольно делала подношение в виде своих родителей к этим темным глазам. Но Эй первый получит от меня подарок судьбы.
Я захоронила свою любовь где-то на донышке сердца, заботливо посыпая ту добротными горстями пепла. А сверху рассыпала те самые зеркала Алисы, что пробивала, в надежде добраться до своего Чеширского кота. И, когда было достигнуто последнее зеркало, показывая мне свое же отражение - жалкое, отвратительное, которое являло лишь бледную тень меня самой, - мир взорвался. Но даже тогда, любившая безумно Мадару, я не осмелилась подмести эти осколки да выбросить их. Нет, я, что прогнившая гуща, впитала в себя эти кусочки разбитой жизни. Даже они были дороги, и я не прекращала их лелеять. Все что угодно, но не пустота. Ведь эту веру я приняла и стала адептом. Веру на двоих, и ждала прихода персонального Мессии. Мой не без того больной рассудок верил, что Учиха намеренно заточил в Ад, чтобы потом вознестись на небеса, на те самые, которых мы достигали вместе. Но с каждым днем Тьма захлестывала собой, а надежды на просвет не было. Я не знаю, сколько раз человек может ломать то, что уже разрушено. Бесконечность в виде петли - душила. И правда, тяжелым молотом крушила, выбивая крохи надежды под ноги того, кому я на алтарь для темных глаз поднесла себя.
И, как бы мне страшно ни было, в один прекрасный момент все же пришлось взглянуть опять своему правдивому отражению. Принять правду. Меня заведомо обманули. Разыграли все как в партии покера, блефовали.
Я стала писать у Ино. Моя скромная обитель позволяла. Кровать, главное, что не холодный бетонный пол психушки, да стол со множеством полочек. Подруга заботливо наполнила их разноцветной бумагой, ручками, стикерами и карандашами.
- Пиши, выплескивай все, зачеркивай, рви и снова пиши, - повторяла она, нежно улыбаясь.
И я писала, знала, что Ино будет первая, кто в восторге закружится по комнате, начнет шептать мои слова. И мне было легче. Десятки страниц, наполненных бессвязными мыслями, но все они пропитаны тоской и болью. А Яманака продолжала завороженно и влюбленно всматриваться в мои строки, находя тысячу и один смысл. Что мне оставалось делать? И я писала.
В одно утро я проснулась и поняла, что дышится как-то по-другому. Какое странное чувство вязко осело в груди. Было одновременно тяжело, но приятно. И я вдруг вспомнила старое, но давно забытое ощущение. Предвкушение - имя ему. То самое, то редкое, которое будоражит приятно, волнительно. То самое, которое по весне пробуждается вместе с набухающими почками на ветках, готовящее помимо листьев разродиться сочными бутонами прекрасных и ароматных цветов. Я огляделась, словно пробуждаясь. Странно, впервые за год я смогла различить цвет стен - он был нежно лиловым, что меня умилило. Какой-то отголосок детства, милый.
Ино пришла с ночной смены, валясь с ног. Семь утра нас встречали ярким и поднимающимся диском солнца в окне. Иноичи продолжал сладко спать в своей комнате.
- Привет, - как-то возбужденно вырвалось у меня, что сразу же вырвало подругу из сонливости.
- Ты сегодня выглядишь как-то оживленно, - хмыкнула она, смотря на мои пальцы, которые я судорожно теребила. - Опять кошмар?
- Нет, я проснулась, - многозначительно и заговорщически хмыкнула в ответ. Сегодня, впервые за год, я действительно проснулась, выходя из колдовского забвения. - Я хочу прогуляться по городу.
- Ты уверена, что не нуждаешься в моем сопровождении? - как бы Ино не старалась держаться бодро, усталость свое брала, заставляя глаза блондинки слипаться.
- Уверена. Я же не могу вечно сидеть, закрывшись от всех. Кажется, если я хочу что-то поменять в своей жизни, то должна взять ответственность в свои руки.
- Ты же знаешь, что тебе, м-м, нельзя одной без сопровождения, - раздалось за моими плечами. Иноичи стоял в дверном проеме и хмурился. Казалось, что меня окружают кроты: одна боролась, чтобы не заснуть, второй - чтобы проснуться.
- Ну, вы же знаете... Я не наделаю никаких глупостей... Больше не наделаю, - мое горло сдавливалось от воспоминаний. Это ужасно, наверное, но я не жалею о содеянном.
- Я даю добро, но только тебе придется спрятать волосы и лицо. Упаси Ками кому-то увидеть твой розовый волосяной покров. И так ты с тростью.
- Да мало ли хромающих, - хмыкнул Иноичи. Вот точно, моя семейка сумасшедших. Если бы не их вера в меня, то не знаю, где бы я была сейчас и как бы пережила эти жуткие десять лет.
- Папа, - бровь дочери взметнулась вверх, показывая возмущение. Но сам глава полиции давал одобрение своей подопечной.
- Главное, чтобы Сакура не нарвалась на Эя, - буркнул мужчина, ставя на плиту чайник и поджигая конфорку. - Иначе это добром не закончится.
- Да уж, - потянулась блондинка, а потом попрощалась, сказав, что бренное тело требует отдыха - предстояла еще одна ночь на дежурстве.
- Ты пьешь свои успокоительные? - невзначай спросил Иноичи, небрежно на меня обернувшись через плечо.
- Конечно, - спокойно ответила и пожала плечами. Хорошие таблетки - блокируют все дурные мысли, оставляя сознание трезвым. Но у дурных мыслей есть свойство, как у воды, просачиваться в любую незащищенную трещинку. Однако я, конечно же, не признаюсь отцу Ино, что такое случается очень часто. Черт возьми, из меня ни электричеством, ни льдом не смогли выбить что-то, какие еще успокоительные?!
- Хорошо, тогда попьем кофе и поедем вместе. Я довезу тебя до парка.
Я кивнула, приподнимая уголки губ в подобии улыбки. Ками, это было сложно, потому что одна часть не поддавалась так, как раньше. Вот ужа даже не знаю, что хуже: не владеть своим телом или рассудком, потому что при втором варианте ты не думаешь о первом вообще.
Мы пили кофе в уютном молчании, и я таращилась в окно. На дворе действительно расцветала весна. Гормоны. Это все чертовы гормоны, подумалось мне. Вот откуда это волнение, что тенью закралось мне в ошметки марципанового сердца. Я невольно еще раз попыталась улыбнуться. Мне было приятно, потому что впервые за долгое время тьма рассеивалась, развеивая густой туман боли, и просветы волнительной надежды жалобно пробивались ко мне. Это действительно странно, когда ты себя давно похоронил. Когда ты знаешь, что такого просто не может быть. Однако поговаривают, что если человеку что-то ампутируют, то тело все равно болит в лишенной части. Просто память. Наверняка и в моей грудине так. Наваждение какое-то да и только.
Я надела черную толстовку. Теперь уже длинные волосы, суховатые, почти большая часть которых была обломана, закручивались в высокий жгут на макушке. Это тускло-розовое безобразие отросло ниже поясницы. А потом рост как будто прекратился. И с ним остановилось все то болевшее. Я словно израсходовалась. Шрам было не видно, хотя неровность на черепе с распущенными волосами была заметной. Черный капюшон скрывал мою макушку, заботливо накрывая половину лица, ровно ниже бровей. Очки, черные, с зеркальным отражением, заботливо скрывали глаза. Трость в руках, кроссовки, черные спортивки обтягивали мои костлявые ноги. Я исхудала, напоминая призрак себя шестнадцатилетней. Прихрамывая, я последовала за Иночи, который надел свою форму и зачесывал длинные белокурые волосы. Мы вышли. Мужчина заботливо открыл двери, а я забралась на сиденье. Трость оказалась между ног, а здоровой рукой я пристегнула ремень. Мы ехали в молчании, и Токио вдруг стал меня встречать. Все зеленело, с каждой секундой обогащаясь теплым воздухом, нежными лучами солнца и сочной яркостью. Казалось, ветви, длинные и толстые, тянутся к лобовому стеклу, растущие на многочисленных витиеватых аллелях. Лужайки распускались всеми цветами радугами. И проклятое солнце мне улыбалось. Все было красиво, настолько, что стало подташнивать от раздражения. В глубине меня все желало дождя. Оплакивающего и тоскливого. Солнце же было насмешкой. Конечно, погода не считается с моей десятилетней трагедией, да и тебе, Харуно, пора бы перестать переваривать собственное дерьмо. День за днем, с извращенным упоением. Даже черви в трупах уползают, когда сжирают плоть, а я себя разлагаю с удовольствием. Но, знаете ли, очень тяжело вдруг взять и отказаться от того, чем ты выживал девять лет. А потом вдруг понять, что это абсолютно никому не нужно. Мне было смешно, и хорошо, что я была под успокоительными - Харуно Сакура лелеяла свою надежду, несла ее высоко и гордо над головой, оборонялась до последнего. Но Учиха не появился. Его любимая тьма глаз не затмила это поганое солнце, и не зацвели в моей душе черные бархатистые розы, не оплели меня мадаровские пауки в свою ядовитую паутину. И Тьма не объяла меня. Его Тьма не стала пришествием, забирая меня в сады черни, что была только в глазах Учихи. Все осыпалось серым пеплом под лучами этого яркого солнца. Ведь наша с Учихой магия происходила по ночам, и тогда слова превращались в какие-то заклинания. И мы шептали их, и совершалась настоящая магия. Моего прекрасного темного эльфа вот уже как десять лет нет рядом, а я живу в его чарах, любовно трепеща в ожидании ночи. Да, мне снятся кошмары. Но я сплю в темной комнате, любовно иногда пропуская через пальцы чернь воздуха. Как волосы Учихи.
Мы останавливаемся у того самого парка, где когда-то на меня напал Джуго. Башня не светится, и мои губы трогает грустная улыбка. Одно из волшебных мест, подарившее мне столько счастливых мгновений. Наше первое свидание. Иноичи заботливо отворяет дверь и подает мне руку. Оставляет несколько купюр - мало ли, я захочу кофе, мороженое, а еще надо купить билет обратно. Мы с Ино всегда его дети, девочки. Я благодарю и прощаюсь. Перед моими глазами проносится та самая зима, руки чувствуют тонкие перчатки Мадары, заботливо укрывающие его пальцы от первого мороза. Наши поцелуи, снег на глазах и щеках. Я дохожу до первой скамейки и сажусь. Начинаю плакать. Одновременно улыбаюсь и корчусь от боли. Где же ты, черт возьми? Почему ты живешь без меня? Как ты мог? Эти вопросы давно не меняются, целых десять лет. Лекарства, которые хоть как-то спасали до сего момента, теперь теряют власть над моей психикой. Я реву, и мне становится легче. Я словно на кладбище воспоминаний. В голове раз за разом, что сверло, жужжат наши пафосные диалоги. А помнишь? - спрашиваю я у себя. Помнишь ли ты, Сакура? И в голове звучит голос Учихи, а я вдруг улыбаюсь. Вот, что не возможно у меня забрать. Голос. И действительно, его черты лица давно расплылись в бреду, но этот голос никуда не девается. Я пропитана им, и становится вдруг намного легче. Нет, мне это не приснилось. Не показалось и не родилось в сознании.
- Сакура? Сакура, это ты? - вырывает меня смутно знакомый другой голос из поминок воспоминаний. Медленно поворачиваю голову. Передо мной стоит Темари. Четыре хвоста неизменны даже по сей день. Зеленые глаза так ярки, а изумление на лице сродни моему.
- Ты? - невольно вырывается у меня, и перестаю хлюпать носом, а рука автоматически тянется к рукоятке трости.
Девушка бросается на меня с улыбкой и обнимает. Конечно, мои розовые брови меня выдали. Ни у кого таких нет во всем чертовом Токио. А я не могу знакомую обнять в ответ, потому что не хочу. Она часть катализатора моего срыва. Тело напрягается. Отцепись от меня, слышишь? Пока я не ранила тебя тем самым штырем, надежно спрятанным внизу трости.
- Сакура, как ты? - блондинка спрашивает меня, чуть отстранившись. Ее проницательные глаза сверлят меня внимательно.
- Да так себе. - Мне нечего тебе сказать. Извини, я слишком больна собой и ИМ.
- Ками, Харуно, я пыталась с тобой связаться, но тщетно, - виновато опускает глаза, теребит свои руки. - Я у тебя по жизни в долгу.
- Это еще почему? - недоумеваю, и становится паршиво на душе.
- Ну, я бы сама ее убила, но ты опередила. Я хотела ее убить, я! - шипит Темари, болезненно смотря мне в лицо. Что ты, черт возьми, несешь? Десять лет спустя?! Мои плечи напрягаются, и я еле сдерживаюсь, чтобы не оттолкнуть старую знакомую!
- Перестань, - цежу сквозь зубы. - Что сделано - то сделано. Радуйся, что это не тебя упаковали в психушку. Живи и радуйся.
- Так я и радуюсь, - рычит Темари в ответ. - Ведь я была в шаге от твоей горячки, понимаешь? Учиха просто искал руки, которые все сделают за него, - называет она простую истину, которую я все эти десять лет так пыталась затоптать.
- Я знаю, - горделиво вздергиваю подбородком. Что я тебе еще могу ответить? Да, я раздавлена и уничтожена. Это и без тебя понятно. Но все же я пытаюсь существовать, жалко цепляясь за любимую тьму.
- Я сочувствую, Сакура, - шепчет Темари, обнимая меня так нежно. Дерьмо! Она искренна в этой жалости ко мне, и понимаю, что вот другой человек, который мучился по-своему десять лет. Да чтоб ты сдох, Учиха!
- Я знаю, - повторяю и заставляю себя погладить знакомую по спине.
- Я теперь с Сасори, - отрываясь от меня, радостно говорит Песчаная. - Мы посадили Данзо...
- Кто такой Данзо, Сасори? - моя память категорически не хочет воспроизводить хоть малейшую зацепку на эти имена. Они кажутся такими чужими, словно и не из моей прежней жизни.
- Это долгая история. Может, зайдем в кафе? - дружелюбно спрашивает, а я соглашаюсь. Ведь Ино о многом молчит, что партизан, а Темари, кажется, готова со мной поделиться новостями. Все ж какое-то разнообразие. Все же кто-то, кто мне близок, с кем меня связал Мадара и из-за кого я взревновала. Тупая боль моментально саданула сердце. Ками, только лишь от воспоминаний.
Когда нам принесли кофе, Темари уставилась на меня, будто я была диковинным зверьком. Неужели она не боится Токийского психопата?.. И тут до меня доходит кое-что.
- Где ты была в момент суда? Когда... - Нужны были твои сраные доказательства и слова поддержки, а? А?!
- Сасори меня увез подальше из города, - опуская глаза, говорит она. - Я бесилась и ненавидела тебя, Харуно, потому что ты украла у меня то, что принадлежало мне по праву. - Вот уж не думала, что у нас теперь существует право первой руки на убийство! И после этого я - психопатка? Я вас умоляю... - Он запер меня в своем загородном доме, понавесил решеток и замков, сделал все, чтобы я... не убила тебя. - Зеленые глаза вспыхнули не без злости. - Ты убила и Шион, и Джуго, не оставляя мне никого, чтобы я смогла хоть на малую каплю заглушить жажду мести. Ты даже не представляешь, что со мной творилось.
- Могу представить. За девять лет у меня богатый опыт, - надменно я хмыкнула в ответ, напоминая, что как бы не на курорте проветривала себя. Глоток кофе меня успокоил.
- Да, - кивнула она. - Он с тобой связался? - вдруг сменила она тему так же неожиданно, как появилась полчаса из ниоткуда передо мной.
Я не ответила, уставившись в окно. Черт возьми, Харуно, стоило тебе на секунду снять солнечные очки, как тебя настигли отголоски прошлого. Не самая лучшая компания. И ведь не зря у меня было странное предчувствие. Мозги еще не атрофировались.
- Ясно, - коротко сказала Темари и вдруг встала. - Он сейчас в Токио, - и рванула с места, оставляя меня в прострации.
Мир перевернулся с ног на голову. Зеркальное отражение в очередной раз разлетелось, теряя изображение Учихи.
Огорошив, Темари что-то завела во мне. Механизмы рассудка судорожно заработали. Мадара. В. Токио. И. Не. Со. Мной. Я, пошатываясь, встала. Голова кружилась шальной каруселью, и лошадки на ней пробивали дыры в моей черепной коробке. Я опять где-то не удел. Вопросы градом острых игл сыпались из сознания. Прихрамывая, я направилась на остановку, чтобы добраться до дома. Маленькая и глупая надежда, на самом донышке моего заржавевшего сердца, захрипела, изворачиваясь из стороны в сторону. Где, черт тебя подери? Почему сейчас не со мной?!
Езда тянулась мучительно медленно, словно назло. Я знала, что теряю драгоценное время. И я бы, обладая малейшей догадкой, немедля бы рванула к Учихе. Ощущение беспомощности и отчаяния вдруг накатили на меня, что цунами. Знать и быть беспомощной. Вот же я, на свободе. Вот где-то ты. И разрастающееся расстояние между нами, пропасть. А еще это проклятое солнце, зловредно щекочущее лицо, пробирающееся сквозь защиту зеркально-черных линз. Упади, исчезни, верни меня во мрак любимых глаз, где я отражалась и была живой. Верните замученную Алису к улыбке ее любимого Чеширского кота. Чтобы наяву убаюкиваться под голос Учихи, дышать им, жить, укутанной в тончайшие ароматы ванили и пачули. Верните мне мадаровскую горечь...
Быстро идти не получалось - мышцы атрофированы, и я ковыляла, как могла. Я опаздывала, но была бессильна. Чертова слабость, чертова нога, будь она неладна! Хотя, куда еще больше?..
Ворвалась в квартиру запыхавшаяся. На кухне сидела Ино, опустив голову и сверля стол. Голубые глаза встретили меня хрустальным блеском.
- Он... - выдохнула я, стаскивая с себя капюшон, не разуваясь. Мое тело дрожало, язык не желал шевелиться, и лишь только взгляд замученной собаки на живодерне просил о пощаде. Пристрелите меня... Сил не было больше мучиться.
- Мне только что позвонили из больницы. Неделю назад были переданы документы от Учиха Саске. Рассмотрев все дело, сопоставив с помощью независимого эксперта, тебя реабилитировали.
- Значит, меня посадят? - выдохнула я, а ноздри стали раздуваться, что у взбешенной лошади.
- Нет.
- Значит, его посадят? - стукнулась я лопатками о стену и медленно начала сползать вниз, и плевать было на ногу, которая тут же болью завизжала.
- Нет.
- Тогда что, черт возьми?! - рявкнула, не в силах терпеть эту неопределенность! Учиха Мадара был близок как никогда за десять лет, а я валялась на полу кухни, не в силах что-либо поделать. - Что?
- По секрету, а это не разглашается, мне сказали, что его тоже реабилитировали в Штатах. Его раздвоение личности лечится только там, и наши доктора, даже я - жалкие букашки перед ними. Учиху соединили.
- Что? - меня как будто окатило ушатом ледяной воды. Холодные капли пота на спине ощутимо жгли кожу. - Что соединили? Кого? - не могла я понять, судорожно шевеля губами.
- Мадару и Саске. Так должны были сделать. Теперь я понимаю, почему вам было нельзя с ним видеться. У него своя психушка на девять лет была. Только частная, как санаторий, в то время как ты... как ты... - Ино заревела, виновато уставившись на меня. - Это не честно, ты понимаешь? С него там пушинки сдували, собирали воедино две личности, а ты... Посмотри на себя! - она отвернулась, и плечи подруги передернуло. Да, я являла собой мерзкое подобие человека. Жалкое, почти далекое. Но я жива. После всего мой мозг не умер, я жива как никогда.
- Как говорила Таюя: все это хуйня по сравнению с мировой революцией, - железным тоном я отчеканила.
- Ты не знаешь, я тебе не говорила... - начала опять Ино. Да что, еб твою мать, за день такой? Вначале Темари, теперь Ино, а до этого сотня писем за девять лет, и все молчат в тряпочку! - Я же нашла его адрес в Америке и выслала книгу. Ответа, конечно, не было, но, могу поклясться, он прочел, раз через месяц прилетел, чтобы тебе помочь.
- Ино, - устало выдохнула я, не в силах больше получать потрясение за потрясением сегодня. - И ты молчала.
- Я не хотела торопить события раньше времени. Не хотела тебе лишний раз делать больно. Я не могу смотреть на разрушенную тебя и понимать, что помочь - не в моих силах.
Я только махнула рукой. Учиху соединили. Две личности теперь были одним целым, две памяти, с одним слаженным характером и сердцем. И я не знала, было ли место там для меня. Теперь двое предателей, скорее всего, ненавидели меня, но почему-то снизошли до того, чтобы отдать нужные документы моему врачу. Ох, хотела бы я посмотреть на лица врача и санитаров, как те кривятся в ужасе. Учиха Мадара существовал, и лечение было напрасным, а замученная до инсульта девчонка навсегда останется на вашей совести.
Время шло, но Учиха не появлялся в дверях Яманака. Не приходил за мной. Ино молчала, не желая со мной разговаривать. Конечно, ей было тяжело, и я не винила ее. И вдруг я поняла, что в этом доме меня больше ничего не удерживает. Позвонила родителям, огорошила их радостной новостью. Сакура Харуно была реабилитирована и адекватна юридически. Никаких доверенностей нотариуса и опекунов. Я свободна и больше не лишена отчего дома.
Через неделю я уже обосновывалась заново у себя в комнате. Мама в ужасе смотрела, как я, пошатываясь, топором разносила это проклятое кресло, кровать и телевизор. Как сдирала обои и смеялась, радостно руша все то, что так мне напоминало Учиху. Я просто должна была стереть в порошок это. Хорошо, что папа меня поддержал. Мы выносили потом мусор. Ездили в магазин, чтобы купить все новое. За столько лет у меня на карте скопилось столько инвалидного пособия, что я аж присвистнула. Да это было целое состояние! А еще гонорар за книгу. Конечно, около половины было потрачено, так как мое проживание у Ино не было бесплатным, а медикаменты для подстраховки больного тела стоили тоже не дешево. Но мне не было жалко, потому что Яманака вложили в меня свою душу. Ино и Иноичи боролись за меня до последнего. Отец тяжело дышал, а вместе с ним и я. Нам нельзя было сильно усердствовать, но мы же Харуно. Упрямые. И теперь я понимала бурчание отца о том, что если он сляжет - то сдохнет. Нельзя было разлагаться в жалости к себе. И мы меняли обои, ставили новые окна, меняли пол, мебель, технику.
- Не хотите вечером посмотреть какой-нибудь фильм старый, из вашей молодости? - спросила я невзначай, сидя на кухне и попивая чай.
- Ну да, надо же новый телевизор опробовать, - хмыкнула мама, довольно глядя на новое приобретение.
- "Укрощение строптивого", - хмыкнул папа, делая приличный глоток остывающего напитка.
Теперь мою комнату обклеили черными обоями, такими, как в домашних фото-студиях. Даже потолок был черным. Единственное, нежно-сиреневые длинные вертикальные лампы шли по углам, создавая тусклое свечение.
- Почему черный, Сакура? - встревожено спросила мать, с жутью поглядывая на мою комнату.
- Плохо переношу свет из-за психушки, - тихо я ответила, боясь сболтнуть что-то лишнее. Нет, я не хочу, чтобы мать хватил кондратий, а отца догнал второй инфаркт.
- Ну... как тебе будет удобно, зато как в кинотеатре, - довольно развалился на огромном черном диване папа, сладко зевнув. - Да хоть цвета детской неожиданности, главное, что все позади, а мы - вместе.
Мы с мамой юркнули к папе под бока, и он обнял нас. В МОЕМ доме воцарилось спокойствие и уют. И, впервые за очень долгое время, мне вдруг стало насрать на Учиху.
- Сакура, у тебя же на следующей неделе в выходные день рождения, - вскочила мать, дунув на свою челку, что и через десять лет свисала ей на лоб.
- Пригласи всех своих друзей, - добавил отец, а я вот сжалась в комочек.
- Не уверена, что буду готова их видеть. Я, конечно, понимаю, что они не виноваты, что мне намеренно не отдавали письма, но между нами десять лет. Десять!
Мы начали просмотр фильма, который я раньше никогда и не видела-то. И стоило мне только увидеть ЕГО, как сердце заломило в груди. Я поняла, кого мне вдруг напомнил Мадара и горько улыбнулась. Теперь было понятно, откуда взялся этот нагловатый и строптивый образ. Откуда эта проклятая прямолинейность, мимика. Адриано Челентано во всей своей наглой красе. Но тут же я по-доброму улыбнулась. Это неплохой выбор, Саске. Спасибо тебе за бесподобного Мадару. Действительно мужчину, заключенном в теле подростка, но знающего так много. Галантного, тонкого, яркого и лоснящегося. Спасибо, Саске.
На этом разговор бы закончен. Действительно, страх встретиться со всей компанией был ужасен. Ведь Таюю я больше никогда не увижу, а принять Югито - это же дико, как предательство, потому что я с Таюей лично не прощалась на похоронах... Таюя. Решено, нужно попросить Хидана свозить меня на могилу к подруге, да чтобы без всяких там Нии.
Теперь же моя комната меня полностью устраивала. Ино не показала носа, казалось, забыв о моем существовании. Хотя, зная Яманаку, она могла где-то пропадать, а потом ошарашивать с фантастическими новостями. С порога, вышибая двери с петлей адекватности. Учиха вдруг реально отошел на второй план. Я просто не позволяла себе о нем думать. Десять лет себя оправдывали. Учиха вдруг закончился, или же защитный механизм, если таковой и был, вдруг заработал.