Время Наруто Клана
03:27, 28 Сентября 2024 года
Участвуй в ролевой
Флудеры месяца
Чат
Чтобы можно было писать в чате нужно войти в свой аккаунт.
  • Страница 1 из 1
  • 1
when the smoke is going down
Болота Кири принято обходить стороной еще со времен Великой Битвы. Никто уже толком и не помнил причин, но дети с материнским молоком впитывали это осознание - опасно. От горы трупов во рву давно остались лишь кости, погребенные под толщей воды, заботливо укутанные временем в невесомые слои тины. Да и от Кири мало что осталось, разве что туман.
Но одно местные знали наверняка: если пройти по хлюпкой тропе вдоль чащи, свернуть пару раз налево через жидкий пролесок, то можно увидеть дом. Он был маленький и хлипкий, сгнившая ветхая лачуга(одна комната, чердак, топчан на полу, заваленный лохмотьями, массивный стол, очаг, развешенные по стенам пучки трав, свечи, банки, запах прелых тряпок, книги, полки, два шатких стула...), но высился над покровом тумана словно памятник былого величия скрытого селения. Дом стоял на полусгнивших опорах, прямо на воде и вёл к нему только старый досчатый понтон, длинный, едва различимый в вечном сумраке этого странного места. Иногда было слышно, что в мутной воде что-то есть, что-то скользит в густой, противно-теплой и вязкой жиже. Лишь старики, заставшие Кири селением, а не Богом забытыми руинами знали - это Лес. Никакой на самом деле это был не лес, просто ветки-щупальца никем так и не увиденного существа, оставленного на память Судьёй Пространства. Чёрные, сучковатые отростки молниеносно вырывались из воды и хватали любого, кто касался ровной, спокойной глади. Горы трупов во рву... откуда они взялись?
Под крышей дома всегда горит старый масляный фонарь. Он никогда не гаснет, масло мистическим образом никогда не кончается, хотя никакой мистики тут на самом деле нет. Просто в доме кое-кто живёт. О том, кто этот человек помнят теперь разве что те самые старики, да и то лишь, кого не одолели склероз и маразм. Ну, вернее, помнят то, кем этот человек когда-то был. Теперь его имя кануло в лету, в отличии от самого человека, бессмертно отпечатавшегося в этом доме сутулой тенью.
Когда-то она была Героем Кири. Когда-то она была Мизукаге, теперь же это просто Пиня. Все знают, что Пиня сумасшедшая, но совсем не опасная. Совсем? Мало кто видел её вблизи, мало кто возвращался из дома на болотах в своём уме. Говорили, она видит больше. Говорили, она видит там, за гранью. А еще Лес слушался только её. Словно бы они были связаны, словно бы они были единым существом и это Пинины когтистые щупальца шарят в грязной, затхлой воде. Пиня не покидала дом. Никогда. Говорили, что она кормит Лес. Чем? Людьми. Трупами. Сидя на краю, скидывала по кусочкам гниющую плоть, что крошки хлеба уткам. Давно уже повелось - не хоронить в земле, а пускать в лодке по болоту в сторону дома. Иные верили, что Лес растёт из самой Преисподней. Что Лес тянется до Небес. Что лучшего места для покойника не найти. Лучшего нет пристанища заблудшей душе. А потому и живые шли. Искать ответы, искать себя. Пиня ведь видела больше, так говорили. Она была еще молода, словно безумие стерло уродливой ладонью само время с этой странной женщины. Только вот глаза её - разноцветные, разные, выдавали её прошлое, которому уже нет нигде места, но которое отпечаталось на всём этом мире. Левый фиолетовый глаз чуть светился, правый серый смотрел насмешливо и испытующе, поэтому в глаза Пине лучше не смотреть. И не прикасаться к ней.
Этот день был обычным, промозглым, укрытым туманной пеленой. Криво сколоченная лодка ударилась о край деревянной опоры и Пиня вышла посмотреть, что ей прислали сегодня. Ребенок. Женщина откинула с плеч грязные, спутанные рыжие волосы, ссутулилась еще сильнее, разглядывая подношение её Лесу.
- Охо-хо... - выдохнула Пиня, покачав головой. Длинные, серо-бурые лохмотья скрывали её тощую, угловатую фигуру и в них она казалась жалкой и несуразной. Мизукаге? Герой? Да как такое вообще возможно?
Пиня вытащила ребенка - белокурую девочку лет пяти - из лодки и направилась в дом.
- Да, да, да, мой дорогой, я помню, - неизвестно к кому обратилась женщина. - Сегодня еще будут гости. Живые.
Фиолетовый глаз странно сверкнул.
Отредактировала Pinya - Воскресенье, 03 Сентября 2017, 21:05
my heart is full of hate and swag
Она ненавидит сырость. Влагу. Её тело всегда реагировало на это "по-особенному", будто защищаясь. Оно говорило ей "холодно, уходи". И она уходила. Всегда уходила от холода. Укутывала дрожь и эти предательские мурашки в теплую одежду, запивала горячей жидкостью и обжигала язык. Кое-как привыкла. Идти, не оборачиваться. Слушать - молчать. Кусать щеки изнутри до крови, но не подрывать мосты. Вот и сейчас. Она хмурится, смотря под ноги, на то, как чёрные ботинки месят грязь. Она морщится, большим пальцем оттирая от нагой щиколотки зеленую жижу. Бесится, что не может избежать. Рычит от бессилия. Перебирает волосы и снова, снова, снова. Потуже затягивает на животе мастерку, кутается в капюшон, как в спасительный купол, ниже натягивает рукава, почти прикрывая фаланги. Не отказывается от привычек. Не отказывается от облизанных, потресканных губ. Не пытается скрыть отношение к этому Миру. Не пытается переделать себя под другую личину. В отражение луж её бледное лицо и маленький локон выбившийся из-за уха. Чёрный, как мгла, как и её глаза. Бездонные. Без зрачков. Как дыры. Дыры в её изрешеченном маленьком Мирке. Шимик спотыкается о выступ корня одного из бесчисленных деревьев и едва преодолевает судьбоносную встречу с землей.

- Чёрт, - рычит сквозь зубы.

Лезет в задний карман своих штанов, вынимая оттуда листок с заданием. На белом клочке, чётким, чёрным почерком выведено "найти", "отдать". И ей хочется, действительно хочется выполнить, но по хребту импульсы заставляют сопротивляться. Дергает плечом, поправляя съехавшую лямку рюкзака. Привычки не изменились. Она идёт и цепляется взглядом за пейзажи. Пейзажи смерти. Кири. Кири, о котором ходят легенды, Кири, о котором можно начитаться и наслушаться взахлеб. Кири разрушен, потерян и более не найден. Кири, чью обитель защищает одна... Кто она?

Шимик выдыхает, вдыхает, выдыхает - не глубоко. Чтобы не надышатся влажным ароматом крови. Её всегда мутит и ведет, ей всегда хочется избавится от этого. От гадких, сжирающих воспоминаний. Кое-как, на неопределенно-сколько. Шаг сопровождающийся шмяком, она вдавливает пятку ещё настойчивее, яростнее отрывая её же. Последовательно. Быстрыми, плавными движениями откидывает маленькие, опадающие ветки и пытается шире смотреть, дальше слышать. Туман. Туман Кири опаснее, чем его защитница. Густой, когда-то серый, сейчас розоватый. Брюнетку, что-то останавливает. Будто чья-то рука. Будто хватка на легких. Будто за ребра держат. И она поддается. Не делает шаг. Не делает второй. Стоит и смотрит. На нечто непонятное. На лачугу. На полудом, полупережиток, полухрам. И всё с "полу". Девушка пребывает на грани того, чтобы положить свою "миссию" у порога и удалится прочь. Но что-то манит. Что-то тянет. Что-то... Дикое. Её толкает ветер между лопаток, приглашая к ветхому жилью. Жилье ли? Медленно и осторожно, едва дыша кареглазая добирается до дома. Поднимает кулак, чтобы постучать и опускает. Ждёт. Знает, что эти двери не нуждаются в её разрешение. Нет. Ни в чьем не нуждаются. Кроме... Да. Чувствует.

- Есть кто? - это для себя. Чтобы не слыть параноиком.
-
Я из Конохи с муниципальной помощью. Там есть... - она глотает конец фразы, проговаривая "..кто живой".

Шипит и зарывается пятерней в волосы.

Схожу с ума - про себя.

И всё же стучит, стучит, забывая дышать и ожидает, делая шаг назад, держа руку на пульсе, пальцы на рукояти оружия.
Дверь открывается сама, от стука, хлипкая. С протяжным всхлипом-скрипом, выпуская желтую полоску света за порог. Пахнет сандалом и мелисой, странное сочетание, терпко-сладкое. Внутри неожиданно светло, всюду горят свечи и от этого впечатление какого-то неуместного уюта. Внутри просторнее, чем кажется, но всё же тесно. В противоположной стене дома широкий проход без двери, завешенный гирляндой шишек, связанных между собой нитью. Справа было нечто наподобие кухни, со старыми серыми навесными шкафчиками, битком забитыми глиняной посудой с непрозрачными коричневыми банками. Слева стоял высокий шкаф с книгами и опять же банками, , на стенах ни сантиметра свободного места - всё полки, полки, пучки трав на веревочках. Дальше по стене слева подобие кровати, дальше по стене справа огромный стол.
Пиня стояла у кухонной тумбы и что-то помешивала в кастрюльке, стоящей на очаге. Рядом были разложены ножи и какие-то травы.
- Есть кто?
- Смотря кого ты хочешь видеть, - ответила Пиня тихо, но слышимо, голос её был... непонятным. И приятным и неприятным одновременно, насмешливым, чуть хриплым.
- Я из Конохи с муниципальной помощью. Там есть...
- Да входи ты уже, чё тупишь? - интонация женщины была странно-веселой. Беззаботной. Радушной. Как у сумасшедших.
my heart is full of hate and swag
Шимик крепко сжала рукоять от куная в ладони, едва ли дверь откликнулась на её стук. Контраст. Непримиримый, противоречивый и неправильный только оттого, что он уже существует. Тепло и приятный запах внутри, сырость и холод снаружи. Очень. Очень напоминало внутренний Мир человека. Карие блуждают по интерьеру, медленно, аккуратно, будто её взгляд может сдвинуть что-то с полки, с места и это нарушит идиллию царящую в этом месте. Именно идиллию. Никак не иначе.

- Смотря кого ты хочешь видеть, - она вздрагивает и морщится. Слова застревают где-то в глотке и не желают выходить. И она давится им, как завтраком с утра, даже запить нечем. Кого хочет видеть? Она не знает, кого. Кто бы мог найти отклик к ней, не потухнуть вот так сразу, не умереть в потёмках её сознания от пропавшего интереса. Никого. Ровно до первого холода. До первой слабости и желания согреться. Защитится.

Кого? Кого она могла найти в этом доме? Пропащую душу. Заблудшее сердце? О чём это? Здесь нет никого, передохли давно. Остались лишь воспоминания и те, кто их защищает. Кто их кормит.

- Да входи ты уже, чё тупишь? - кареглазая делает шаг внутрь, вставая лицом к той, что была, кажется очень увлечена свои занятием. Девушка пытается рассмотреть силуэт за оборванным тряпьем, но бросает попытки, так и не поняв, где заканчиваются косы женщины и где начинается её одеяние. Молчит. Молчит и ожидает. Её не подкупил неформальный тон, не заставил верить, нет, не так, ощущать безопасность. Даже это тепло вокруг - согревало только одного дышащего и это не Шимик.

- Я из Конохи, прибыла по заданию, передать муниципальную помощь, а так же удостоверится, что Вам не нужна никакая другая... -
обрывает себя. "Помощь". Кому она это говорит? С какой целью? И почему ей кажется всё нелепым? Повторяет это будто оправдывает своё вторжение. Будто объясняет, что сама судя бы не полезла.

- Мне оставить и уйти? - резонно спрашивает брюнетка, всё ещё опасаясь сделать шаг навстречу.
- Я из Конохи, прибыла по заданию, передать муниципальную помощь, а так же удостоверится, что Вам не нужна никакая другая...
Пиня вдруг рассмеялась, тихим, задорным смехом, совсем не безумным.
- Ох уж эта мне Коноха... - пробормотала Птица, помешивая нечто бурлящее в кастрюле. По дому распространялся запах пряностей.
- Мне оставить и уйти?
Пиня проигнорировала вопрос, хихикая, но вдруг её лицо сделалось серьёзным и даже немного зловещим.
- Они и правда думают, что мне нужна помощь? - женщина повернула голову к гостье, вглядываясь блестящими, безразличными глазами в лицо. Выражение лица самой Пини сделалось саркастичным и брезгливым, очевидно было, что женщина имела своё собственное мнение о Конохе и её жителях.
Однако выражение её снова сделалось простым и приветливым, женщина вернулась к своему вареву. Из проема в стене слышался плеск и плеск этот был словно бы недовольным, раздраженным.
- У меня руки заняты, - сообщила Пиня, хотя руки её были относительно свободны. - Проходи, садись. Хочешь чай? Что ты мне принесла?
my heart is full of hate and swag
- Ох уж эта мне Коноха...
- Они и правда думают, что мне нужна помощь?
- Шимик сжимает плотнее губы предпочтительно молчит. Она не копается в таких вопросах. Она не копается в этом дерьмо. Ненавидит запах крови и ощущения прохладного дыхания смерти. Она резонно молчит и смотрит полуприкрыв веки. Девушка замерзла тащась вглубь тумана и всё же находит силы, согнуть пальцы в кулак. Раз. Два. Разжать.

- У меня руки заняты. Проходи, садись. Хочешь чай? Что ты мне принесла?
- Кареглазая кивает и садится спинок к двери, полу-боком к столу и лицом к хозяйке дома. Кладет сумку аккуратно на пол и вздыхает.
- Полагаю продукты, лекарства, - "мне плевать" застряло где-то в глотке и не хотело проходить.
Она аккуратно откидывается и на секунду запрокидывает голову назад, убирая волосы с лица, обнажая шею. Совершенно беззащитная. Беспечная. Юная.
- Зачем так жить? - Срывается с губ всем и никому. Не как грубость или колкость. Ей всего лишь хотелось знать правду. Искренне. Зачем жить здесь? Вот так? Одной? Никем не понятной. Всеми забытой. Почти.
- Полагаю продукты, лекарства, - очевидное безразличие.
Пиня будто бы веселится, продолжая подкидывать какие-то странные ингридиенты в своё варево, которое, не смотря на странный вид, пахло лишь укропом и овощами.
- Лекарства?... - эхом переспросила Птица, и плечи её затряслись, правда не понятно от чего, ибо женщина не издала ни звука.
Гостья была какая-то нервная, но Пиня ничему уже не удивлялась. Все её визитёры были такими. А если не такими, то напуганными, а если не напуганными, то высокомерными. Когда-то прошлую Пиню раздражало это всё, но потом... Она просто кое-что увидела. И всё перевернулось вверх дном, а потом улеглось, поросло временем и покрылось пылью памяти.
За бездверным проёмом всё так же что-то шумело и волновалось, слышен был сердитый плеск, по порогу скользили тени, но замирали у самой черты, словно бы боясь войти в этот дом незваными гостями.
- Зачем так жить?
Вопрос беззлобный, но так часто слышимый, что уже приевшийся. И Пиня уже устала обяснять, что иначе невозможно, да и само объяснение какое-то... нереальное. Все эти истории про синих Джинов, про бесконечные самоубийства, про смертных Богов и разрушившееся Колесо Реинкарнации кажутся теперь лишь сказками. Бреднями сумасшедшей.
Пиня покосилась безразлично на принесенную "помощь", помешала длинной ложкой жижу в кастрюле и подняла весёлый взгляд на лицо своей гостьи:
- Как тебя зовут, детка?
my heart is full of hate and swag
Это место всегда было странным для каждого, кто бывал здесь впервые - одновременно пугающее и притягательное, оно завораживало. Это было неудивительно - смерть всегда кажется людям чем-то жутким, но в то же время вызывает любопытство, ведь многие могли задать себе вопрос: "А что это такое - умереть?" Но даже здесь, где, казалось, всё выглядело мёртвым и разлагающимся, где раскинулись ветви Леса, готовые утащить в топь всякого, кто потревожит их покой, была жизнь. И нет, речь идёт не о бывшей Мидзукаге, на долю которой выпало слишком много тяжёлых событий, чтобы выдержать их. Сама природа в этом месте приспособилась к соседству с Лесом, наполняя гармонией. Просто существа, живущие здесь, тоже изменились, адаптировались, прижились. К тому же, здесь могли найти приют те, кому не было места в этом мире...
Фигура в чёрной накидке до земли плыла в тумане. Глубокий капюшон скрывал лицо, а сами движения, казалось, были слишком плавными, чтобы принадлежать человеку. Ног не было видно под тканью, полностью окутавшей тело. А позади него шуршала трава, словно бы что-то у самой земли следовало за человеком, но тот не подавал виду. И лишь иногда странный тихий скрежет иногда нарушал шёпот трав, как будто какие-то твёрдые части тёрлись друг о друга.
- Меж деревьев волки спят... Мыши на ветру парят... Одна лишь душа в ночи не спит... В страхе пред тьмой она дрожит... - раздавалось тихое пение. Но голос звучал так, словно бы не принадлежал никому и летел отдельно от своего владельца. Более того, он звучал неправильно, являясь смесью звуков, которые не могли издавать человеческие связки.
- Для неё все сны текут рекой, не дают они дрожать ей одной перед воином, чей хладен взгляд, и златом очи горят...
Поговаривали, что эта фигура появлялась на полях битвы и забирала с собой тела тех, кого оставили, не похоронили. А за то, что во время этого всегда были слышны грустные или странные песни, это существо прозвали Могильным Плакальщиком. И некоторые говорили, что он связан или даже служит бывшей Мидзукаге, принося ей тела.
- То здесь, то там оставит след из горьких побед... Кровавый след...
В этот момент фигура остановилась, и даже под капюшоном могло стать понятно, что невидимый взгляд был направлен на дом. Песнь стихла, уступив место тишине. Лишь ветви тихо поскрипывали, словно общаясь друг с другом. Склонив голову набок, фигура поправила капюшон, чтобы он точно скрывал лицо. А затем - двинулась вперёд, медленно скользя над водой.
Подойдя к дому, Фигура остановилась около пролома в стене, служившего вторым, неофициальным входом в дом, и заглянула внутрь. Бледная рука высунулась из-под савана и медленно постучала по старому дереву.
- Я здесь... - прозвучал неестественный, атональный голос.
Сейчас, в свете огней можно было увидеть, что на лице, занавешенная капюшоном и чёрными прядями волос, была маска цвета слоновой кости. По середине вдоль шла глубокая ровная царапина, разделявшая маску на две половины, и помимо четырёх узких отверстий для глаз на ней ничего больше не было изображено.
- У Вас гости... - снова прозвучали слова, и это не было вопросом, просто констатацией факта.
You’ve met with a terrible fate, haven’t you?
- Как тебя зовут, детка?


Шимик поворачивает голову и снова смотрит между лопаток. Пытается различить, разодрать этот образ, чтобы увидеть настоящую её. Практически легендарную. Сколько? Пять? Десять? Двадцать? Сколько раз она слышала о ней? Сколько раз жадно впитывала истории, мифы, сказки. Какая нелепость - эта самоотверженность. А ведь сама есть это с хлебом. Сама верует в то, что давно утрачено, сама возносит и воет, воет, воет от боли после.

- Шимик, - пересохшие губы, пересохшее горло и глаза без влажного блеска. Дерзкая невпопад, эмоциональная не по годам. Дура словом.

- Вас? - она знает, прекрасно знает, чье имя произносит едва дыша лес. Она знает, о ком туман поёт и что скрывается за первоначальной картиной. Знает, но до глупости, сжимает челюсти. Хочет чтобы её устами. Жмется то ли в спинку стула, то ли в себя.

Загибает пальцы, считает в мыслях. Ждёт чего-то плохого - предчувствует. Раз взгляд, второй, третий и пятый по углам. Тихо, кошкой, в ожидании.

- Вы не ответили.
То, что заглянуло в дом очевидно было не совсем человеком, точнее было уже совсем не человеком, только сперва и не разглядишь. Всё смешалось когда-то давно, в мире, в Пине. И глаз, фиолетовый, блестящий, глаз, который она голыми руками вырвала из хрупкого детского тела, который глотала с жадностью и сблёвывала в безысходности позже, видел этот мир иначе.
"Туманная Птица видит за гранью..."
- Я здесь... - прозвучал неестественный, атональный голос. - У Вас гости...
Женщина встрепенулась, махнула руками в каком-то домохозяйском, нелепом жесте, разворачиваясь в сторону человеко-существа, улыбнулась неожиданно материнской, теплой как топленое молоко, улыбкой.
- О, дорогой, ты тут! - воскликнула Пиня, еще раз взмахнув руками. - Да, знакомься, это...
- Шимик.
- Вот, да, ихихих, это Шимик, какое красивое имя, мне бы такое, -продолжала лепетать Пиня, вернувшись к своим травам и кастрюлькам и вопрос "Вас?" потонул в этом бессвязном потоке речи. - Где ты был? Ты не замёрз? Ты как раз вовремя, всё почти готово...
Она и правда видела нечто... не за гранью, нет. Просто иначе. Так и Его - поглощенного Аррасом, мутировавшего, жуткого могильщика она видела обычным человеком, её драгоценным Ди, на которого Он был когда-то похож как две капли воды. И то, что он столько раз умирал на её глазах, столько раз её руки обнимали его мертвые плечи снов и снова, столько раз она этими же руками выдирала его из себя, укоренившуюся в ней любовь во всех её проявлениях. Укоренившееся в нём зло. И даже когда она в последний(как она думала) раз, уже наверняка, размазывала по полу кабинета Мизукаге его прах, его - мутировавшего, больного, злого духа, от которого не осталось уже Ди, но остался проклятый Шии - он нашел способ остаться. Остаться в ней, с ней, навсегда, неотрывно, неискоренимо, как и стремился с той секунды, когда умер в первый раз.
Так они теперь и жили: Она, обезумевшая окончательно, но не до конца и Он, без возможности вернуться к самому себе. Пиня, видящая в чудовищном могильщике своего любимого маленького Ди, и он...
- Вы не ответили.
Пиня лишь бросила на девчушку хитрый взгляд из-под длинной челки и глаза, внимательные, но такие разные, словно говорили:
"Ты точно хочешь знать?" - беспросветно-серый.
"Ты знаешь" - остро-фиолетовый.
- Как сейчас в мире обстоят дела? - обыденный вопрос, как если бы о погоде, тон буднично-обычный, Птица подходит ближе к столу, раскладывает перед гостьей салфетки, наливает в кружку какой-то отвар, сама не помнит чай ли это.
"Зачем на самом деле ты пришла?"
Отредактировала Pinya - Суббота, 16 Сентября 2017, 23:37
my heart is full of hate and swag
- О, дорогой, ты тут! - он уже привык к этому обращению, к этому отношению бывшей Мидзукаге, - Да, знакомься, это...
- Шимик, - прозвучал новый голос, голос гостьи, находившейся сейчас на этой опасной земле.
- Шимик... - тихо прошипел Плакальщик, словно пробуя имя на вкус. Глаза маски метнулись к девушке, осматривая её. Однако в голосе не звучало никаких эмоций, кроме лёгкого интереса. Однако внимание последней было направлено только на женщину, готовившую своё варево. Да, Мидзукаге обладала особым даром. Ещё во времена своего правления перед ней трепетали её подчинённые. Она могла окружить себя самыми странными, самыми сумасшедшими людьми, но они всегда слушали её. И теперь, когда её рассудок пошатнулся, этот дар стал лишь сильнее. Разноцветные глаза, один из которых раньше принадлежал Плакальщику, словно бы разделили её на две половины. Холодный и безразличный серый глаз был отголоском прежней Мидзукаге, расчётливой, отбросившей всякую близость, отсранившаяся даже от собственной дочери. А наполненный запретными знаниями фиолетовый глаз - подарок безумия, то, что когда-то принадлежало совершенно другому человеку, ныне мёртвому.
- ... Где ты был?... - внимание выхватило из потока слов Мидзукаге только этот вопрос, напомнивший причину его прогулки.
Немного качнувшись, фигура двинулась вперёд, под крышу дома. Когда фигура ступила на пол, послышался тихий стук лапок. Плакальщик покачнулся и словно бы поднялся в воздух. В мерцании свечей стало видно, что из-под полы плаща тянется массивное, укрытое чёрным хитиновым панцирем членистое тело сколопендры, на которое и опиралось сейчас это существо.
Аррасу, позабывшему почти всё, пришлось адаптироваться к этому телу и изменить его для себя. Единственным плюсом стало то, что ему почти не пришлось прикладывать какие-либо усилия, чтобы подчинить себе умирающий разум медиума. И теперь он был полноправным его владельцем. И одновременно - пленником, потому что мог разорвать связь только с живым. Именно поэтому в его власти и была способность сделать носителя бессмертным - чтобы всегда была возможность к отступлению. Но этот медиум... Он просто сдался. И тем самым запер сознание Арраса в этом теле, исказил воспоминания, лишил прежней свободы воли.
- Вы не ответили, - девушка явно хотела направить разговор в нужное ей русло. Глупо, учитывая, с кем она разговаривает.
- Как сейчас в мире обстоят дела? - могло показаться, что бывшая Мидзукаге просто игнорирует эти вопросы, однако это было совершенно не так. Она даёт понять, что иногда лучше оставаться в неведении. Иначе можно узнать правду, которая изменит слишком многое для человека. Короткое предупреждение, как яркая окраска ядовитого насекомого.
- Я буду наверху... - монотонно произнёс Плакальщик, одновременно цепляясь за потолок, и извиваясь, пополз по нему в сторону выхода на чердак. Массивное на вид тело было достаточно лёгким, чтобы старые доски выдержали его вес. Всё-таки внутри, под панцирем, мышц было не так и много.
Сейчас его присутствие здесь не требовалось. К тому же, скоро время трапезы...
You’ve met with a terrible fate, haven’t you?
- Я здесь...

Шимик вздрагивает, дергается, напрягается. Пытается не выдавать чувств - выходит из рук вон плохо. Кулак сжат до побелевших костяшек и даже под перчатками, ей кажется, отчетливо видно как побелели костяшки. И этот скрежет режет её сознание изнутри. Голос, который и не голос вовсе, не что-то человеческое скорее наоборот. Навыворот. И давно. Бесповоротно. Клянет себя, как наивное дитё. Отвлеклась за мыслями, отвлеклась от времени, позабыла про осторожность и как-то совсем некстати про инстинкты самосохранения. "Наивное дитё"... Слишком подходяще для неё в этой ситуации и она не отгораживается.

- У Вас гости... - Девушка было открывает рот, чтобы ответить, но тут же закрывает. В голове назойливо жужжат мысли, что что-то здесь неправильно, что затылок чешет холодное дыхание, которое дышит едва ли не каждый день ей в весок. Она знала, кому принадлежит и почему так настойчиво преследует, но не хотела этого признавать. Только не с ней. Только не снова.

- Шимик...

Дважды. И будто не её имя произносилось. Будто не имя вовсе, а её душа, вот-вот, блуждала с одних уст, к другим, будто оценивалась, как лучшее пойло или еда. Не беда, привыкла. И по той же причине вцепилась карими в существо, которое человеком назвать сложно, а назовешь - обманешь. Хоть его, хоть себя, хоть других. Чёрное одеяние, такое же всё скрывающее и безразмерное, такое же, будто оно может скрыть что-то большее, нежели оболочку. То, что пытаются скрыть все. Боль и потрясения, прошлое и то, что не дает спать глубокими ночами. Скрючивает и ломает на тысячи осколков. Делает из тебя сплошные трещины и дыры. Сквозь которые ветер. Как маска незнакомца. То, что видел ветер, она не увидит. Как и то, что видела та другая, что так не хочет отвечать на её вопрос.

И ей почти не холодно от серого оттенка одного глаза и практически не боязно, от фиолетового. Шимик молчит и слушает, будто она - часть интерьера, будто они её не видят и не слышат, будто перечеркивая у себя в черепушке "лишняя" и "беги".

- Мне пожалуй пора, - говорит, когда становится тесно в одном помещение с...

Он не представился.

И...

Той, чьего имени она не знаетэ
Пиня проводила Ди нежным взглядом, вытирая руки на удивление чистым, белым полотенцем.
- Ах, прости его, детка, он у меня такой неразговорчивый! - обратилась женщина к Шимик и принялась что-то мурлыкать себе под нос, странную только-что-выдуманную мелодию.
Отвар в кастрюльке булькал и пах гвоздикой и луком на свю хибару. Пиня подбросила еще что-то, напоминающее крылья летучей мыши, потом посолила, растерла пару сухих листьев непонятно-чего и принялась водить руками, что-то бубня под нос.
- У каждого супа должен быть свой сюжет, - пояснила Птица, доставая тарелки. - Что такое? тебе не нравится чай? С бергамотом.
Пиня указала на остывающую кружку перед Шимик и развела руками в каком-то неясном жесте.
- Мне пожалуй пора.
Вопрос про события в мире так и остался без ответа, но Пиня лишь покачала головой, сокрушенно, немного страдальчески и этот жест сделал её какой-то совсем уж старой. Еще немного и рассыплется песком.
- Да? - словно не замечая невроза своей гостьи, Пиня достает тарелки и наливает в них варево, ставит одну перед Шимик. варево красного цвета и непонятного состава. - А я надеялась, ты мне поможешь...
Птица как ни в чем не бывало садится напротив гостьи и стол кажется уже, когда они вдвоем, напротив.
- Ди, зайка, ты будешь борщ? - крикнула неожиданно громко женщина и зачем-то подмигнула Шимик.
my heart is full of hate and swag
Плакальщик остановился у входа на чердак и медленно повернул голову. Хитиновые когти прочно вцепились в мягкое дерево потолка. Он не думал, что его госпожа всё-таки пригласит его к столу, когда в доме была гостья. Да, он понимал, что для этой женщины всё кажется другим, но столь неповоротливое существо будет крайне неудобным за столом. Они, если Плакальщик помнил верно, даже говорили по этому поводу.
- Мне кажется, я помешаю вам, - прозвучал голос, словно состоявший из тысяч разных звуков, наложенных друг на друга, - В частности, гостье.
Немигающий взгляд маски остановился на гостье, словно бы желая удостовериться, что в его словах есть зерно правды. Тихо скрипнул панцирь, когда Плакальщик вновь повернулся в сторону выхода. Разумеется, к гостье он не испытывал ни агрессии, ни злобы. Да, она казалась лишней здесь, на болтах, куда обычно приходили только мёртвые. Но она пришла, и имела право быть здесь, как ей и подабает. Впрочем, испытывать хоть какую-то симпатию тоже не имело смысла. Когда-нибудь она уйдёт, чтобы вернуться в объятия вод и того, что скрывается под их гладью.
- К тому же, - продолжил он, уползая наверх и скрываясь за потолком, - К трапезе нужно подготовиться. Так что я поем потом...
Голос в этот момент звучал так, словно бы его владелец никуда не уходил, оставался в той же комнате. Будто у голоса и не было владельца, как такового. Основной же причиной, почему это странное существо отказалось от "борща", была невозможность это есть. И нет, не потому, что Мидзукаге не умела готовить. Просто рот, если это можно было так назвать, не подходил для питания подобной пищей. Поэтому он, как уже повелось, питался другими, более подходящими кормами. И именно этим он и собирался заняться прямо сейчас.
В следующий момент с чердака послышалось нечто среднее между всхлипыванием и звуком впившихся в плоть челюстей. Простучали хитиновые когти по дереву, описав окружность и словно свернувшись вокруг чего-то в центре. А затем всё стихло.
Чердак был частично комнатой Плакальщика, частично хранилищем. И помимо всего прочего тут хранились склянки с какими-то жидкостями и те травы, которым не было места внизу, около кухни. Яд. То, что когда-то должно было убивать, стало единственным лекарством. Ему не хотелось говорить Мидзукаге о том, что ему приходится пить сок чемерицы и веха, и именно за ними он постоянно уползает на болота, благо они были богаты на подобную растительность. Нынешнее тело без яда слабело, болело и отказывалось функционировать нормально. Возможно, причина была в искажённой форме, которая изменила и внутреннее строение, и тогда Аррас сам обрёк себя на эти вечные мучения. Но помимо яда ему было нужно кое-что ещё. И, похоже, никто не был против этого небольшого кощунства...
И в голове была уверенность, что хозяйка правильно поняла, о какой трапезе шла речь...
You’ve met with a terrible fate, haven’t you?
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск: