Когда топят

- Лежать!
На подошвах чужих сандалий – жидкая грязь. Грязь чвакает, когда нога отрывается от земли. Грязь пачкает слипшиеся сосульками волосы, присыхает темной зловонной коркой ко лбу.
Дейдара не хочет сдаваться. Волтузится в вязкой жиже, пытаясь хоть чуть-чуть отползти назад, хоть как-то вывернуться из-под чужого тяжелого ботинка.
Словно дождевой червяк, которого вот-вот раздавят.
Дейдара чувствует, как рифленая подошва снова и снова безжалостно врезается в саднящий затылок. Еще немного – и череп размозжат, раскроят-расколют надвое. Дейдара жадно хватает грязь ртом, нетерпеливо вдыхает ее носом…
Топят.
Земля отдает горечью, пахнет мертвечиной и тонко – кровью. Песок хрустит на зубах, колет язык, царапает небо.

***
Кисаме его не жалеет. Натягивает на себя кое-как, толкается жадно, властно, вгоняет сразу и на всю длину. Дейдара зажимается из последних сил. Дейдара орет от нестерпимой боли в заду, бьется в корчах, но трахать себя упорно не позволяет.
Его и не спрашивают.
Кажется, чужой член вот-вот продырявит живот и вывернет наизнанку кишки.
Нет больше ничего. Все, что было, давно смешалось. Внутри - боль с чем-то горячим и отвратительно липким. В воздухе – запахи свежей крови и спермы.
Ненависть. К себе - потому что оказался слабее врага. К нему – потому что победил честно, потому что втоптал в грязь и выебал, как девчонку. Потому что заставил повиноваться. Потому что бил ногами в живот, снова и снова заезжал с размаху по почкам, не жалея, ударял по лицу. Пока все тело не налилось тупой болью, превратившись в единый сплошной синяк. Пока в глазах не потемнело окончательно, пока сквозь щели меж выбитых зубов не закапало ярко-красное, тягучее и теплое. Живое.

***
- Будь хорошей девочкой…
В приоткрытые, разбитые губы настойчиво ткнулась головка. Секунда – и член мягко заскользил вдоль языка, легко въехал во влажное, судорожно сжимающееся горло.
И Дейдара, опомнившись лишь на секунду, со всей дури стиснул зубы… Уши тут же наполнились чужим оглушительным ором, а рот – холодной черной кровью.

Он не помнил ничего. Его били, как не били раньше никогда и ни за что.
Не просто били - убивали.
Полосовали Самехадой на драные кровавые лохмотья, сдирали полосками кожу. Вырывали светлые клочья волос. Один за другим рубили скрюченные, до последнего упрямо прижатые к ладони пальцы. Резали. По все еще живому, по все еще сопротивляющемуся и чувствительному.

Грязь больше не хлюпала под щекой, не пенилась во рту, не отдавала едкой горечью на корне языка.
Дейдара молчал и смотрел прямо перед собой. Буравил холодную темно-алую жижу пустым, поблекшим взглядом.