Имя: двусмысленность. 1

Методично Учиха разбивал мне сердце каждый раз, когда появлялся рядом. Уже прошло несколько лет, а он всё так же выбивает землю у меня из-под ног и будто бы насильно ставит перед собой на колени. Его глаза — темно-серые, холодные, притягательные — даже сейчас смотрят на меня равнодушно. И немного оценивающе.

— Нет, я еще не сдохла, — недовольно начала я разговор, следя глазами за убегающим в глубь парка сыном. Саске хмыкнул, по-своему. По-ублюдски. — Если ты хотел поинтересоваться насчет этого, конечно.

— Ты здесь, — с каким-то непозволительным облегчением ответил Учиха, подходя ко мне ближе. Чую знакомый парфюм. Отврат какой. — И говоришь.

— Потому что с тобой либо так, либо никак, — не удосуживаясь даже глянуть в сторону собеседника, продолжала недовольно я. — Начинать диалог с дамами ты не мастак, амиго.

— Много ли ты повидала мастаков? — рассмеялся Саске, чем меня на мгновение поверг в шок. Учиха еще смеяться не разучился. А дальше, наверное, вместо одной луны будет две. — Сомневаюсь.

— Тем хуже для тебя, — фыркнула я. — Одного мастака я точно знаю.

Наконец, сумела посмотреть на бывшего мужа. Роскошь, а не мужик. Такой весь из себя солидный, аккуратный, ну просто даже пыль сдувать боязливо. За пару лет, думала, что-то с ним да приключится — но нет. Стоит себе рядом со мной, матерью-неудачницей, и даже не старается сделать вид, что ему неприятно мое общество.

— И кто этот мастак? — наигранно ревниво спросил Саске, помахав рукой Кею, когда тот повернулся к нам.

— Я, естественно. — Темные, непроницаемые глаза с укором уставились на меня. — Я кадрю девиц гораздо лучше тебя, мистер Посмотрите-На-Мой-Учиховский-Хер.

— Ты ужасна, — отмахнулся Саске, плохо скрывая улыбку.

— Некоторые люди не меняются, — пожала плечами я.

Непринуждённые, дурацкие перекидывания фраз с Учиха стали когда-то ритуалом для меня. Калейдоскоп воспоминаний разбился давно, но мелкие осколки продолжают царапать мою кожу. Это не любовь и не что-то на нее похожее — это привычка. Глупая, тягомотная привычка, корку от которой я все пытаюсь содрать с себя.

Саске был не то чтобы чудом моей жизни, но он занимал в ней когда-то внушительное место. Трудно смотреть на пустое пространство, когда люди уходят или ты сам их прогоняешь. После развода я долго пыталась смириться с пустотой. Эта тоскливая сука преследовала меня повсюду.

— Но знаешь... — спокойно и легко снова заговорила я, жмурясь от солнца уходящего лета.

Когда я видела Учиха, мне хотелось подбежать к нему, ударить по плечу и начать разговор как ни в чем ни бывало. Будто бы мы не обозленные друг на друга «разведенки», когда-то погоревшие на том, что нас в прошлом свело вместе.

— Хер-то у тебя не особо внушительный... — выдержав сногсшибательную паузу в духе комедии, протянула с удовольствием я. Бледную аристократичную физиономию Саске скривило. — Уж я-то ви-и-идела.

Просто игры в кошки-мышки. Оскорби, отпарируй, оскорби вновь. Совсем не больно и уж точно не обидно, что когда-то тебя заменили на кого-то получше. Несложно жить с мыслью, что ты можешь надоесть человеку. Мы оба достали друг друга.

— Как там твоя книга? — вдруг спросила я, смотря в пруд, по водной глади которого грациозно плыла банка из-под пива.

— Не знаю, с чего бы такого начать, — устало отозвался Саске, доставая сигарету из пачки. Я раздраженно шлепнула его по руке, мол, ну не при ребенке же, блять. Учиха послушался. Начал ворчать: — Любое начало дается мне с трудом. Нужно, чтобы что-то подтолкнуло.

— Слова истинного лентяя без таланта, — неосторожно ляпнула я, и тут же прикусила губу. Больно.

Саске был влюблен в то, что писал. Пусть это были какие-то обрывки вымышленных историй, странные фразы или просто всплеск сознания. Он по-настоящему любил то, что делал. А я любила Саске в такие моменты: немного растерянного, уязвимого. И потому что я была такой же.
То, что нас влюбило друг в друга, нас и погубило.
Мы самовлюбленные. Самоуверенные. Но сокрушительно слабые, когда дело касается чего-то, чему мы отдали себя. Я и Саске отчаянно пытались это скрыть.

— У меня остались твои тетради, — уходя от неприятного разговора, сказала я. Саске нахмурился. Рассмеялась: — Твои рассказы эротического содержания я надежно спрятала.

Но я уже облажалась. Пару минут назад Учиха смотрел на меня так, как когда-то это делал, а сейчас все снова встало на круги своя: холодный взгляд свысока. Будто говорил: «Никогда не забывай, Харуно, что я сделал с тобой. И что я могу еще сделать». Одно неосторожное слово — и вот уже Сакура враг народа. Неженка ебучая.
Самовлюбленная, властная и мелочная.
Словно сама себе представляюсь.

— Мы сегодня поведем Кея в парк аттракционов, — вдруг произнес Учиха, когда я уже было решила, что разговор запорот окончательно. — Он давно хотел туда.

Улыбнулась. Есть что-то милое в том, что Саске продолжает информировать меня о такой, казалось бы, маловажной части жизни, которую у меня отняли.

— Он хороший мальчик, — отозвалась я тихо.

— Да, — быстро проговорил Саске. — Хороший.

Подлый удар одной лишь интонацией. Нельзя верить в то, что Учиха считает, будто я достойна собственного сына. Плохая, порочная мать, которая потонула в собственном море из грязи. Худшая из лучших.

— Смотри, чтобы Ино себе маникюр не испортила, пытаясь ухватиться за трос, когда аттракцион начнет вертеть в разные стороны, — как можно язвительнее сказала я, скрещивая руки на груди.

— Она станет вопить раньше, чем ей предложат занять место, — усмехнулся бывший муж, и я совсем обессилела.

— Не сомневаюсь.

Зависть — плохо. Уныние — плохо. Гнев — плохо.

Когда Кей подбежал к нам, я протянула к нему руки и обняла. Крепко-крепко, изо всех сил стараясь не разрыдаться подобно смазливой дуре. Детские руки были такими теплыми... Меня даже не волновало, что Кей весь был в грязи, и отпечатки его ладоней остались на моей светлой кофте. Главное, чтобы он был счастлив и всем доволен.
А я выдержу.

— Смотри, что я нашел! — аккуратно отстраняясь от меня, воскликнул Кей, показывая мне ромашку. Она была маленькая и у нее было ободрано несколько лепестков, но я все равно не могла перебороть восхищение. Сын светился от радости и договорил: — Я дарю ее самой лучшей маме!

Я ничего не могла из себя выдавить. Стиснутое от сладкой боли сердце жалобно заскрежетало. Осторожно взяв у сына цветок, я сказала, чуть ли не плача от умиления пополам с горечью: «Мама сохранит подарок».

— Нам пора, — прозвучал голос Саске, как будто гильотина саданула прямо перед лицом. Теплые пальцы отпустили мою ладонь.

— Когда я снова увижу тебя, мам? — спросил сын, пока Учиха разглядывал запачканную одежду ребенка.

— Скоро, Кей, — поспешила ответить я, чтобы увидеть, как детское лицо озаряет улыбка.

Выпрямившись, я повернула голову к бывшему мужу. Такая идиллия: я, он и Кей. Словно ничего и никогда не менялось — и мы все та же семья из двух ранимых придурков и одного славного мальчугана.

— То же мне, наследник корпорации, — закатив глаза, пробубнила я, приблизившись к Саске и поправив ему галстук. — Ты в таком виде на пьянку собрался или сыну досуг сооружать? А жена твоя не обозлится, что ты такой... — Быстрый взгляд на стоящего рядом Кея, потирающего щеку и с интересом наблюдающего за утками в пруду. — Такой плохой модник...

— Много говоришь, Сакура, — положив свои руки на мои, улыбнулся Учиха.

Ненавижу. Во взгляде, в голосе, в движениях — желание зацепить. Сломить меня, такую всю непоколебимую и ядовитую, и как следует поднасрать. Учиха всегда будет Учиха. Хитрая мразь, в которую невозможно не влюбиться и которую невозможно не ненавидеть после. Хорошие девочки всегда тяготеют к плохим мальчикам.
Когда я была хорошей девочкой, мне нужно было удариться обо что-нибудь башкой.

— Я рада, что с ним все в порядке, — с трудом глядя в глаза бывшему мужу, сказала я. Он кивнул, не отпуская моих рук. Сукасукасука. — Удачно повеселиться.

— Мне или ему?

На секунду вцепилась в Учиха. Немое требование: «Заткнись».

— Ему, — в лицо собеседнику произнесла я. — С тебя хватит.

— Я пришлю фотографии, — договорил Саске, отцепляясь от меня.

— Только свой учиховский хер случайно не пришли, — прошипела я, не спуская глаз с Учиха.

— Если только при личной встрече, — словно попытавшись сделать поклон, парировал он.

— В коробочке, — озлобленно шикнула я, и на этом разговор кончился.

Я смотрела, как Саске уходит вместе с Кеем. Возможно, будь мы умнее в прошлом, сейчас бы и я к ним присоединилась. Катались бы на аттракционах, смеялись, кричали. Я бы подшучивала над Саске, а он бы, плохо скрывая задор, дулся. Все были бы счастливы. Но я глупа, как и Учиха. Последствия ошибок бывают разрушительны.

И я бы совершила еще одну ошибку, необратимую и постыдную, если бы поддалась порыву и поцеловала Саске тогда, когда он держал мои руки, будто бы зная все наперед. Это была короткая игра в «кто быстрее сдастся».



Лениво листая свой профиль, я не чувствовала ничего. Всплывали чатовые окна, приглашения в приватную беседу или уведомления о просьбе ответить на видео-звонок. Еще давно я сама загнала себя в эту многообещающую ловушку.

На мониторе мельтешили люди. Их тела, их изгибы, их такой неприкрытый «внутренний мир». Члены, вагины, задницы. Перекошенные экстазом лица, настолько фальшивые, что пропадало всякое желание смотреть на актеров — лишь на их половые органы и как они взаимодействуют. Одна головка члена трется о девичий зад, а другая пачкает смазкой внутреннюю сторону девичьих бедер в нетерпении. Когда оба члена входят в актрису, лица мужчин зачем-то показывают: удивленные, недоумевающие. Будто никто им не говорил, что при двойном проникновении так и бывает: ты чувствуешь через горячие тонкие стенки чужой хер. Вот так вот просто.

Я барабанила пальцами по столу, допивая холодный чай. Смотрела порно с таким видом, будто решаю политический вопрос. Даже руку для приличия не засунула в трусы, чтобы имитировать рабочую деятельность, пальцами неохотно трогая себя. Из колонок доносились стоны и пыхтение. Самой громкой была даже не девушка, а чувак, пытающийся запихнуть свой член по самые яйца в чужой зад. Стонал мужчина знатно — выл как чужеродное существо. Я поставила видео на паузу.

Значок флажка, который можно было тыкнуть, чтобы «пожаловаться», мозолил мне глаза. Я заблокировала подобным образом уже тридцать одно видео. Не потому что я против порно или что-то в этом роде.

Вот два мужчины, один из которых выглядит так, будто его красное ебло сейчас разорвет от похоти, а другой трахает актрису сосредоточенно и в одном темпе. А сама актриса вся такая довольная, взмокшая и не прочь принять еще один член — в рот. Я это прекрасно знаю.
Я ведь себе не вру.

«Пожаловаться».

Но я не возбуждаюсь от вида того, как меня кто-то безвкусно трахает. Зато мне за это платили.

Сейчас, когда чай я допила и еще парочку видео заблокировала, просветления не наступает. Мне все так же упорно пишут в личные сообщения и приглашают поговорить по душам по веб-камере. Все они знают, кто я, а я знаю, кто они. Потребители и товар.

Мой никнейм: Cherry Bae*. Количество просмотров в день: 11678. VIP-аккаунт. Тысячи подписчиков. Предоставляю за донат* возможность приватной беседы. Шлю всех нахуй с тех пор, как закончила школу. Нет, мне от себя не противно.

Стол завален пустыми кружками и упаковками с едой быстрого приготовления. Одноразовые тарелки, вилки, ножи, ложки, мысли. Вставая из-за стола, я потягиваюсь с расслабленным стоном. Ничто так не бодрит, как осознание, что ты проебал что-то важное в жизни из-за того, что безнадежно тупой и просто хотел заработать денег на лучшую жизнь.

Проходя в гостиную, задеваю взглядом свой диплом о высшем образовании и пару фотографий. Пустота. Холодная, чужая, подавляющая. Когда я жила с Саске, я от него почти не отходила: сидела с ним, когда он сочинял что-то, делала ему кофе и минет, слушала, как он нервно что-то бормочет. Я любила Учиха за то, что он был так безнадежно похож на меня... Творческий человек, который бесится со всего на свете, когда ему мешают фантазировать.

Наш брак был обречен еще на стадии зародыша. Наши отношения в принципе были отчаянными. Мы были слишком схожи. Даже мыслями и манерой изъясняться. Постоянно договаривали друг за друга, думали в одном русле и любили засыпать под шум телевизора. Только Саске с виду был ледяным принцем, а я его разгоряченной любовницей, внутри которой орудовала снежная буря.

Гостиную освещает только включенный телевизор. Мелькают лица, фрагменты, слова. Новости вечерние. Скучные и однообразные. С ногами залезаю на разобранный диван, кладу голову на подлокотник и закрываю глаза. Пахнет алкоголем, сигаретами и потом. Какой-то хуевый освежитель воздуха...

Слышу сквозь хаотичную дрему что-то из экстренных новостей. Убили, суицид, ограбили, взорвали. Слышу: «Несчастный случай». Слышу: «Погибли люди». Слышу: «Мальчик и две девочки». Поворачиваюсь на другой бок, сворачиваюсь в позу эмбриона и подкладываю под голову руку. Слышу: «Учиха» — и испуганно распахиваю глаза, рывком поднимаясь и опрокидывая недопитую бутылку скотча.



Тяжело дыша, останавливаюсь возле входа в парк аттракционов. Толпа шумит и бесит, растолкать не получается. Территорию оцепили. Догорает один из аттракционов, который пытаются потушить.

— Мистер Учиха, что вы можете сказать? — вырывается откуда-то противный женский голос.

Журналисты. Акулы новостей, которые только и ждут, чтобы вцепиться в кого-нибудь побогаче да посолиднее. Сухо шмыгая носом, пытаюсь пробиться сквозь толпу, но меня отталкивают.

— Дайте, блять, пройти! — разъяренно вскрикиваю я, чувствуя, как горло сдавило злобой. Вижу светлую макушку Ино и рядом — темную. Отпихиваю плечом какую-то девицу и кричу: — Я его родная мать!

Теперь понятно, почему в фильмах намеренно делают слоу-моушн. Чтобы задавить эмоциями, созданными тобою. Я смотрю, как медленно, совсем-совсем медленно, катят мимо меня закрытое черным тело. Когда его погружают в машину, я слышу грохот дверц. Я продолжаю смотреть в место, где взгляд впервые встретился с молнией на черном мешке. В ушах звенит.

— Саске... — зову я, пока меня пихают в конец толпы, еще дальше от ограждений. Одним только хрипом: — Саске...

Холодные руки хватают меня за плечи. Я вздрагиваю, всхлипываю — и с сердца сбрасывают цепи. Слезы безудержным потоком текут по моим щекам, руки дрожат, я не поворачиваюсь к тому, кто меня схватил.

— Это был он?.. — пищу жалостливо я, после чего меня разворачивают. Я смотрю в тяжелые, темные глаза.

— Что с тобой? — недоумевающе говорит Саске, но я только булькаю своими рыданиями.

— Мама!

Меня берут за руку. Я медленно, совсем-совсем медленно опускаю голову и вижу своего сына. Живого, не засунутого в черный мешок.

— Отпусти, — сдавленно прошу я Учиха, но он продолжает трясти меня и спрашивать, что со мной. Я начинаю орать: — Отпусти меня!!!

Буквально оттолкнув меня, после Саске удивленно наблюдал за тем, как я, упав на колени, сгребаю сына в объятия и плачу. Возможно, он считает меня двинутой, но я считаю себя самой счастливой, блять, в мире.

— Все хорошо, — чувствуя дыхание Кея кожей и гладя его спину, повторяю я. Взгляд мой, чистый и болезненный, не отцепляется от Саске. Слезы высыхают. Я обнимаю сына и смотрю на бывшего мужа, как будто говоря именно ему: — Все хорошо...

Позади нас гудят скорая и полиция. Шумит толпа, опьяненная зрелищем, и жутко гремят аттракционы, насмехаясь над пострадавшими. Я глажу-глажу-глажу спину своего ребенка, как если бы собиралась истереть в мясо ладони об его куртку. Никогда еще я не была так близка к сумасшествию на почве тоски... Мой сын жив.

— Пообещай мне, — хрипло говорю я, обращаясь к оцепеневшему Учиха. — Пообещай, что с ним все будет хорошо...

— Обещаю, — моментально отзывается Саске, и это единственная преграда, которая не позволяет моей ненависти быть абсолютной.

Но Саске Учиха лжец.