Летопись разлома. Том 1. На грани... (Глава 5. Часть 6)

Рано или поздно каждая иллюзия найдет свой конец.
И спустя пару часов исчезнет вся радость.
И светлое чувство затмится пониманием всего того, что произошло здесь. Придет понимание, что это действительно страшно. Салют будет забыт. Больше не будет объятий и слез. Ничего вообще не будет.
Шиноби разбредутся по полю боя. В основном, только те, кто еще мог стоять на ногах. Остальные же вернутся в Коноху, унося с собой всех, кого только могли. Уйти, чтобы зализать раны, как делают это звери, а потом напасть и уничтожить остатки армии Риса. Тогда и откроется вся картина, вся ужасающая панорама без людей.
Тогда многие увидят, что они сделали с этим местом.
Земля представлялась больше вспаханным полем, нежели тропкой и равниной с лесами. Во многих местах она была просто черной, будто выжженной. Из нее торчали катаны, кунаи, прочее оружие, будто занозы, приносящие только боль. Этот участок стал похож на гниющую рану, на огромный ожог на рельефе мира. Все здесь словно стонало и кричало от боли.
Грозные горны стояли здесь теперь обыкновенными не передвигаемыми статуями. Сейчас они не походили на то оружие, которое еще недавно сметало со своего пути шиноби. К ним подходили без страха, искали своих товарищей и соратников, которые отстали, пали раньше. Слышалось множество разных голосов в те последние часы, прошедшие после боя.
Кто-то сказал, что прошло восемь часов. Время близилось к вечеру, но никто не знал, действительно ли...
Действительно ли часы внезапно стали для них минутами. Жизнь шла в таком бешеном темпе, что никто не мог проследить за ней, занимаясь своими делами. Все знали, что Киоши и остальные генералы сейчас в Конохе, ждут суда властей: старейшин и глав древнейших кланов. Жители покинули убежище, надеясь встретить своих родных и толпясь теперь у ворот деревни. Медики же не могли отвлекаться ни на что: госпиталь был переполнен, и раненых пришлось обустраивать прямо на улице. Погода хмурилась, становилась со временем все хуже, холодным ветром унося опавшие листья. Потому шиноби старательно делали навесы над койками ниндзя до того, как в эти края пришел бы дождь.
Впервые за долгое время Коноха вновь стала напоминать оживленный муравейник. На этот раз везде зажигались огни. Старики, которые не участвовали в сражении, все-таки взялись помочь молодежи переносить раненых мужчин и женщин. Даже маленькие дети помогали взрослым: они бегали с маленькими блокнотиками в госпитале Конохи и выкрикивали имена тех, кого искали родные и друзья. Ребята постарше помогали медикам, бегая в пристроенное два года назад небольшое здание, где хранились медикаменты. Иные из них ходили с флягой воды между рядами коек и давали воду тем, кто просил об этом.
Никто ничего не жалел тогда, не боялся мародеров и прочих. Носилок не хватало, люди использовали подручные средства: снимали с петель двери, отбивали у столов ножки, снимали шторы и с помощью строительных материалов делали из них носилки. Владельцы хозяйственных магазинчиков открыли свои двери и руководили процессом вывоза товара, рекомендуя неопытным, что лучше и куда взять. Жители были благодарны за спасение. Тащили еду и воду из домов, кормя буквально с ложек незнакомых и знакомых им людей. Они не смотрели, из чьей деревни был человек. Внезапно пробудившееся массовое самосознание стало заметным. Люди, гражданские и военные, действовали вместе, сообща.
Они рвали легкие шторы, пуская их на бинты, так как оных не хватало. Они приносили одежду, чтобы ниндзя сменили свои пропахшие потом и кровью кофты и штаны. Они увозили тела из госпиталя на большой полигон, находившийся на территории Академии, чтобы потом похоронить всех с достойными почестями.
Благодаря этому работа шла быстрее.

Восемь часов тогда пролетели для кого-то, как один миг. А для кого-то – крайне медленно, будто прошло лишь два дня.
Сай сопровождал Какаши, Наруто, Саске и Итачи, помогая им доставить генералов в подразделение Ибики Морино. Здание допроса хорошо охранялось, именно поэтому Хатаке настоял на том, чтобы проводить пленных командиров туда, а не в резиденцию Хокаге. Там они передали их уже на самого Ибики, который подготовил уже допросные камеры и дозы блокиратора чакры. Сами старейшины и высокопоставленные персоны Конохи уже на следующий день должны были явиться сюда на суд.
Стены допросного дома просто давили. Сай не мог здесь оставаться и отпросился у Хатаке, зная, что надобности в нем сейчас нет. Когда он вышел, то увидел одного из людей Морино, нервно курившего у выхода из здания. Рука у того слегка подрагивала, когда тот делал затяжку, да и выпускал дым из легких он тоже как-то судорожно. Художник не курил. Единственная его вредная привычка заключалась в чрезмерном распитии кофе ночью. Однако что-то дернуло Сая попросить сигарету и сделать глубокую затяжку.
- Ты это, начинающий что ль? – спросил шиноби в черной форме допросчика, который заметил, как поморщился художник, но сигарету не бросил. – Не начинай лучше. Меня вот товарищи подсадили, уж лет десять, как бросить не могу. Жена и дети пилят, сигареты выбрасывают, а я все равно удержаться не могу. Но у нас работа такая нервная, что выйти покурить – единственный повод выйти из этого гадюшника.
- Спасибо за совет, но сейчас мне просто это нужно, - только и ответил Сай, делая очередную затяжку.
Человек Морино лишь пожал плечами, выбросил докуренную сигарету и затушил окурок носком ботинка. Художник же остался стоять у выхода из здания, рассматривая дымящуюся сигарету в своих руках.
«Она бы не одобрила», - подумал он, вспомнив Хинату.
От этого стало еще хуже. Неведение сейчас пугало. Списки погибших будут готовиться еще долго, многие пропадут без вести. Так было в прошлый раз, ничего не изменится, также будет и в этот.
Тогда он двинулся медленным шагом, будто с неохотой, к госпиталю Конохи. Сай хотел найти, если не Хинату, то ее сестру, которая стала для него хорошим другом за это время. Если же там он не сможет найти Ханаби, то сам ринется на поиски.
Друзей не бросают в беде, да и сидеть на месте сейчас было тяжело.
И, приближаясь к госпиталю, видя такое оживление, он понимал, что никто не мог сидеть на месте. Физическая боль и нагрузка были просто необходимы сейчас, когда мозг сильно хотел заниматься самокопанием и задавать ненужные вопросы, на подобие: «Почему я?», «Что я сделал не так?». А на деле – бессмыслица, портящая нервы, от которой все спасались и спасали других.
Он еще заметил, как мальчишки, не закончившие даже Академию и не являющиеся даже генинами, хладнокровно берут тяжелые ящики с провизией и несут их в сторону госпиталя. Его окружили гражданские, когда Сай вошел в толпу. Кто-то переносил ящики, кто-то раненых – перед глазами тогда периодически мелькало. Стоял гул, постоянные крики рабочих, ему преграждали дорогу, слышались стоны раненых, утешения медиков, всхлипы матерей и родственников. Оживление шло у стены госпиталя, где были вывешены списки погибших. Первые списки, которых боялись и которых желали увидеть все это время. Толпа людей буквально напирала там. Многие облегченно вздыхали, иные с тяжелым вздохом и отчаянным взглядом отходили, вновь принимаясь за работу и понимая, что чуда ждать неоткуда.
Сай же просто прошел мимо этого списка. Он не верил, что имя Ханаби может появиться там. И, войдя на территорию госпиталя, художник сразу вошел в многочисленные ряды коек и импровизированных кроватей. Медики суетились между отделенными им территориями, накладывая гипс на руки и ноги, залечивая более серьезные повреждения. Тут и там мелькало свечение замогильного зеленого цвета чакры, люди в белых халатах и темных куртках чунинов и джоунинов.
Родственников из гражданских здесь Сай не видел: их не пускали на территорию госпиталя без особой надобности, так как те могли помешать работе. Родня из ниндзя могла спокойно проходить, из гражданских нет. Жестоко, но правдиво и, к сожалению, необходимо.
И народу было так много, что трудно было найти кого-то определенного. Сай надеялся, что Ханаби здесь нет, что с ней все в порядке или что повреждения ее незначительны. Сестра Хинаты, узнавшая об их отношениях, поддерживала его и себя на плаву, так как вместе им было не так тяжело ждать ту, что ушла воевать на другом фронте. Ждать ту, что защищала их сейчас с юга.
- Вы явно кого-то ищите, - вот, что он услышал после получаса поисков.
Женщина-медик в очках с небольшой стопкой медицинских карт смотрела на Сая с понятной ему мягкостью в глазах.
- Хьюга. Хьюга Ханаби. Я не знаю, здесь ли она...
- Здесь. Я вас провожу к ней. Она находится внутри госпиталя, - куноичи сжала губы в тонкую полоску и косо взглянула на него.
Сай тогда надеялся, что обойдется. Обойдется, отпустит, уйдет, да что угодно! Только, чтобы с ней было все в порядке!
Вот только эта надежда по крупице терялась, когда он видел сильно раненых и стонущих людей. Те, кто оказывались в эпицентре взрыва, с повязками на головах, даже с отсутствующими и отрубленными конечностями. Они кричали. Стонали. Кого-то накрывали белой простыней в момент, когда он проходил рядом.
И Сай видел, как грязно здесь сейчас было: раненые шли в испачканной одежде с комьями земли и запекшейся кровью в волосах. Медсестры не успевали менять грязные повязки, валялись на полу какие-то подручные средства. И художник впервые видел госпиталь именно таким. Таким запущенным, по-другому назвать нельзя. У него возникло ощущение, что механизм, который работал умеренно все это время, сейчас стал просто изнашиваться. Летели все винтики и гайки системы. Контроль практически терялся.
Уже в плохом настроении он вошел в палату, которая находилась в конце коридора. Медик пропустила его вперед, а потом развернулась и быстрым шагом пошла к выходу из госпиталя, оставив Сая одного в дверном проеме. И он впервые за собой заметил, что не хватало сил сделать шаг вперед или назад.
В палате, рассчитанной на шесть человек, лежало четырнадцать пострадавших. Вплотную друг к другу. В разорванных кофтах, ведь на ходу обрабатывались все раны. И Ханаби. Ханаби лежала также, прикрыв глаза, а рядом с ней, у изголовья не кровати, а обыкновенной койки, сидел Киба.
Отсюда Сай видел, как тряслись его плечи.
Тогда он и пошел, с каменным сердцем и с горечью в глазах, не зная, что со стороны его плечи тоже кажутся напряженными. И Инузука заметил его только тогда, когда Сай сел рядом с ней на какую-то табуретку или стул со сломанной спинкой – такие детали сейчас не представляли особой важности.
Только ее бледное лицо с прилипшей ко лбу прядью волос представляло сейчас важность. Только ее холодная рука, которую он сжал в своей.
- Это чудо, что она еще дышит, - хрипло ответил Киба, не пытаясь вытереть слез.
И то была не слабость. Все знали, что Инузука был привязан к своей команде, к сестре Хинаты особенно. Они были лучшими друзьями. Он любил показывать ей красивые места, катать на Акамару, который мало кому давался. А сейчас...
Сейчас его маленькая подружка лежала здесь, в маленькой палате, лежала, медленно умирая. И потерять сначала одноклассника, лучшего друга, а потом и близкую сердцу подругу было ему действительно тяжело.
Инузука тогда даже не моргал. Смотрел на ее лицо, словно ожидая какого-то невероятного чуда.
- Слишком большая потеря крови. Донора ищут, но... – он прервался, смежив веки так сильно, как только мог. – Она не выберется. На ноже, которым ее ранили, был какой-то яд, парализатор... У медиков нет времени на то, чтобы разбираться с ней.
Ханаби в тот момент внезапно моргнула, будто понимая, что говорят о ней. Неосознанный до конца взгляд обратился к Саю, который не мог удержать треснувшую маску спокойствия на себе. Смотря на ее маленькую фигурку и то, что с ней сделали, он чувствовал, как глаза становятся влажными.
- Я так рада, что ты меня нашел, - слабая улыбка возникла на посиневших губах. – Мне... мне сейчас так холодно. И так стыдно. Я мечтала умереть на поле боя, а не на койке в переполненном госпитале.
- Ты – героиня, - заверил ее Сай, сильнее сжимая слабую руку. – Ты сделала брешь шире, благодаря тебе наши войска прорвались. Тебя будут помнить.
Он знал. Знал трагедию шестнадцати, а теперь семнадцати шиноби. Семнадцать имен, которые впоследствии высекут на памятнике, который поставят там, у тех железных горнов. Никого не забудут. Не забудут тех шиноби, которые, жертвуя своей жизнью, дали товарищам шанс прорваться и уничтожить врага.
И имя Ханаби там будет далеко не последним.
- Знаю я, что о мертвых и умирающих не привыкли плохо говорить, - с легкой усмешкой произнесла девушка, возводя взгляд к белому потолку. – Отцу это точно не понравится. А Хината...
Она прервалась, с каким-то странным тяжелым хрипом позволяя воздуху наполнить ее легкие. Бисеринки пота, выступившие у нее на лбу, медленно скатились по виску. Ханаби в тот момент прикрыла глаза, из последних сил пытаясь сказать то, что она так хотела.
- Не говори ей. Не нужно. Придет время – она все узнает, но сейчас... Сейчас это слишком жестоко.
Ханаби вновь захрипела, глаза ее чуть расширились. Холод шел по позвоночнику снизу, выше и выше. Она чувствовала, как змеей он подполз к ее шее и начинал душить.
- Я видела их. Видела Шино и Хироко, маму... - Хьюга сжала руку Сая так сильно, как только могла, словно он был единственным, что связывало ее с этим миром. – Там нет боли. Скажи ей, скажи, если спросит... Скажи, что больше нет страха...
Она всхлипнула, чувствуя, как меркнут краски. Белый потолок становится все дальше и дальше от нее. Холод стал ползти выше, грозясь скоро ударить ей в голову. И она ждала этого, не в силах терпеть больше собственного бессилия. И тот сон, который был близок, казался ей освобождением.
- И скажи отцу, чтобы он не злился. Он поймет... Он должен понять...
Глаза ее стали меркнуть. Хватка ослабла, а неосмысленный взгляд устремился, будто дальше этого потолка. Ей стало так легко, что она не смогла бы описать словами. Долгожданный сон пришел без боли и без горького на вкус отчаяния.
В тот момент Сай не слышал медсестер, больных, шума. Только судорожный вздох Кибы, который сильнее прижал руки, сложенные в замок, ко рту. Инузука уже не пытался сдерживаться, не пытался казаться кем-то, кем он не был.
Он помнил, как еще два месяца назад они выходили с Ханаби и Хинатой из кино. Шино, не понимавший комедий, шел рядом с ними, наблюдая за оживленным разговором двух сестер. Ханаби любила копировать актеров, подбирая интонации и выговаривая те же реплики. Хината тихонько смеялась, а Киба открыто хохотал, когда сестра его напарницы попадала прямо в точку. Шино лишь хмыкал, показывая, что тому явно безразлично происходящее.
В один из таких же солнечных дней Инузука отвел Ханаби на прогулку к ликам Хокаге. Она любила сидеть на спине у Акамару и чувствовать под пальцами мягкую шерсть доброго пса. Она любила снимать эту маску холодного тона, которую носила при отце. Она любила заливисто смеяться, наблюдать за красивыми бабочками и играющими детьми. Она просто любила. Никто, кроме него не знал, например, что Ханаби без ума от популярного автора любовных романов, да и то, что дочь Хиаши была романтичной натурой, тоже мало кто знал.
Так однажды они поцеловались под дождем, прижимаясь друг к другу так, словно с самого начала жизни были единым целым. Отношения их развивались так, что в итоге Киба спросил, будет ли она с ним не как друг, а как нечто большее? Ханаби не дала ответа, поцеловав его в лоб и сказав, что подумает.
А потом...
Потом произошел раскол между братьями Такугава. Потом началась Пятая Мировая. Потом она сказала ему с ожесточением, что на войне не может быть никаких чувств, что интересы деревни и страны превыше собственных интересов.
Теперь...
Теперь Кибе было действительно плевать на интересы политиков, видя ее бледное лицо и посиневшие губы, которые были просто горячими, когда он целовал их. Видя комья земли в ее волосах, запекшуюся кровь, прилипшую к телу одежду. Видя, в каких условиях она умерла, он не мог сдержаться.
Тогда Сай лишь закрыл ее глаза дрожащей рукой и медленно встал со своего места. В нем что-то сломали, художник уже не мог просто сидеть на месте, смотреть на это болезненное умиротворение на ее лице. Нужно срочно было выйти на улицу, вдохнуть прохлады. Идти, покуда мысли сами не уйдут из его головы, чтобы не чувствовать этой проклятой влаги в глазах и тяжести на сердце.
Тогда-то и стали капать первые капли на импровизированные навесы госпиталя. Тогда-то и пошел долгий и словно нескончаемый проливной дождь. В памяти останутся ее тихие слова: «Скажи, что больше нет страха». Потом тот же тихий голос скажет у него с расстановкой в голове: «Я больше ничего не боюсь».

И больше она не боялась. После всего произошедшего страх просто исчез.
Сакура не боялась дождя, радуясь тому странному ощущению, когда первые капли касаются обнаженной кожи рук. Это была жизнь. Это были чувства. Это были ощущения, которые она чуть не потеряла.
Сакура шла, всматриваясь в лица, ища тех, кто был больше всего дорог. Харуно искала, надеясь встретить всех их живыми, сказать, что Карин жива. Что они живы. Что они не умрут. Что будут бороться. И ей было все равно, действительно все равно, когда дождь стал сильнее, и некоторые стали покидать близлежащую территорию госпиталя. Харуно не хотела больше сидеть на месте, ждать чего-то и опускать руки, зная, что бессилие помешает ей.
Тогда она увидела понурую фигуру Сая, выходящую из госпиталя быстрым шагом. Столкнувшись с ним на выходе, Сакура заметила колкий взгляд, сжатые кулаки, губы, сжатые в тонкую полоску. Он не пытался надеть на лицо искусственную улыбку, не пытался притворяться, что ему хорошо. И сейчас он напомнил ей Саске, такого же холодного и далекого.
Она поймала себя на мысли, что не знает, что говорить в таких случаях, когда совсем недавно проливалась чья-то кровь, а они стояли здесь и сегодня живые. Когда впервые друзья становятся непростительно чужими друг другу, никто не знал, что нужно говорить.
- Сай, я...
- Наруто и Саске сейчас в допросном доме Ибики Морино, - прервал ее художник довольно жестко, будто прочитав мысли Сакуры.
Он не хотел быть грубым с нею, но сейчас он вообще ничего не понимал. Ему просто хотелось уйти туда, где не было людей. Некстати на пути встретилась та, которая его знала. Знала хорошо. Тогда он и попытался возобновить путь, чтобы оказаться подальше отсюда, не думать больше о том, что осталось за спиной.
Но она остановила его, мягко взяла за руку чуть выше локтя, как делала это Ханаби, когда хотела что-то договорить, а он торопился. «Будешь так себя вести и дальше, моя сестренка останется недовольной. Привыкни, наконец, к мысли, что ты не один», - усмехалась Хьюга, заставляя его остаться и все-таки продолжить разговор.
- Сай. Сай, что случилось? – мягко спросила его Харуно, обеспокоенно глядя прямо в глаза.
- Ханаби только что скончалась в госпитале, - только и сказал художник, признавая, наконец, эту действительность. – Извини, но мне нужно идти.
Хватка на его руке ослабла так же, как и у койки покойной Хьюги. Сакура отпустила его, почувствовав, будто ее ударили сильно под дых. Они оба это чувствовали. Чувствовали, как будто воздух выперли из легких, как будто трудно вздохнуть, и пришлось передвигать ноги, словно в воде. И все внутренности сковало, но двигаться, чтобы жить, было просто необходимо.
Сакура смотрела на его напряженную спину, пока Сай просто не исчез. Тогда дождь и хлынул сильнее, ветер стал беспокойнее, сорвав один из навесов. Голоса оживились. И тогда Харуно уже быстрым шагом двинулась в сторону допросного дома Ибики Морино, не особо заботясь, кого по дороге она задела плечом.
Сандали ее вскоре стали хлюпать по лужам, а кофта прилипла к телу, но для Сакуры это казалось такой мелочью, что она не сбавляла шагу. Знакомые дома с катками растений и вывесками небольших магазинчиков мелькали перед глазами, приближая ее все больше к конечной цели. Она думала, что шла.
И не сразу заметила, что сорвалась на бег. Что разлетаются брызги мутной воды у нее под ногами, что грязь успела коснуться ее бледной и пока болезненного цвета кожи. Она не заметила, что дыхание сбилось, когда в поле зрения показался допросный дом. Она не заметила этого, ибо на этот раз желанная цель была близко, ибо на этот раз не надо рисковать жизнью, проходить большие расстояния, чтобы увидеть дорогих сердцу людей.
- Теперь Киоши расплатится за все. Коноха не выдаст его ни под каким предлогом. Войска Риса разбиты, они не успеют восстановиться.
Сакура остановилась, услышав голос Итачи. Встала, как вкопанная, наблюдая за тем, как выходят знакомые силуэты на дорогу. И замерла, не в силах сказать и сделать что-либо.
- Я бы не спешил с выводами. Рьеши не заботится особо о репутации династической ветви, преумножая военную мощь любыми доступными способами. В данном случае старейшины будут ставить вопрос о выступлении на территорию Риса в ближайшие дни, пока он не смог найти новых союзников. Если мы сможем выйти через два дня, то Рисовым Полям придется выполнить все условия Кохаку-сама, - Какаши покачал головой, с интересом смотря на серый и хмурый небосвод.
- Регент заставит выплатить его весомую контрибуцию и поддержать Огонь в выходе против сил Альянса. Я думаю, что...
- Наруто, - невольно выдохнула Сакура, заставив Итачи прерваться и перевести взгляд на нее. – Саске...
Четыре человека тогда вышло из допросного дома. Четыре человека тогда стояло на дороге и увидело ее. И Харуно не выглядела, как опытный медик Конохи. Не выглядела, как сильная куноичи тогда. Не выглядела, как предатель, как тот человек, который убивал людей в тюрьме Фудо, который осуждал существующие порядки.
Между ними было всего пару шагов, но никто их не делал.
И только прилипшие к лицу розовые волосы, лихорадочный блеск в зеленых глазах, слабая улыбка сказали всем им, что она не призрак. Тогда она просто отдалась во власть обстоятельств, не думая о значении смерти и жизни, о том, что справедливо и о том, что никогда не было справедливым.
И врали те мелодрамы и фильмы о войне, где актеры бежали навстречу друг другу, рыдая и говоря всякую слезливую чепуху. Не было ни сожаления, ни горя. Не было объятий и слез. Не было романтики под дождем.
Была молния, блеснувшая на небе, и отголоски грома.

Незнание куда дальше идти.
Вот, что невольно отразилось в глазах, когда вокруг было столько людей, не знавших, что делать дальше. Да, они переносили ящики, раненых. Помогали так, как могли помочь. Вот только таким людям страшно было спросить, что же будет дальше. Что же будет потом? Потом уйдут защитники, родные и никто не сможет им помочь.
Коноха тогда опустеет. Ино это точно знала.
Она уже медленно пустела, лишаясь каждую минуту тех, кто сражался за нее.
«Ничего уже не будет как прежде», - вспомнились ей слова Кибы.
В голове до сих пор не укладывалось, что же было «прежде». Что же в прошлом они сделали не так, что сейчас, в настоящем, расплачивались за это, что там, в будущем, им придется немало пострадать? Какой же грех пришлось взять каждому из них, чтобы расплата была такой жестокой? И разве можно будет продолжать спокойно жить, как только все закончится?
Если эта война все-таки закончится, потому что думать о том, что это когда-нибудь случится, было страшно. Неизведанное пугало.
- Создатель, прости... – невольно вырвалось у нее, как только Ино увидела идущего ей навстречу Кибу.
Акамару поблизости не было, но женщине и не приходило в голову сейчас искать верного пса Инузуки. Опущенная голова и животная тоска в глазах друга больше занимали ее. Она стояла, смотря на него с горечью, плотно сжимая губы в тонкую полоску, чувствуя невольно странную дрожь во всем теле. Киба, казалось, заметил ее только тогда, когда подошел практически впритык.
Оба без страха смотрели в глаза так, будто знали обо всем, будто все понимали.
- Кто-то еще... Скажи кто-то еще...
- Почти все, - ответил Инузука, поняв, что она хотела знать, выжил кто-нибудь из их друзей или...
- Почти? – хрипло спросила Ино.
Киба сжал ее плечи в этот момент, отведя взгляд в сторону, готовясь морально сказать вслух то, что произошло недавно в больнице. Длительная пауза, которая последовала после ее вопроса, заставила Ино занервничать.
- Кто? Киба, скажи, кто?!
Она обхватила его лицо руками, заставив снова посмотреть его в глаза. С отчаянием. С желанием узнать. Каждая минута молчания показалась ей наказанием.
- Скажи...
Вновь мольба в голосе. Вновь просьба сказать, облегчить участь и избавить от этого томления.
- Ханаби. Она продержалась довольно долго и умерла без боли.
«Лучше с перерезанным горлом, чем так!» - вспомнилось ей, и слова эти подействовали, как пощечина. – «Не хочу так».
Совсем недавно еще Ино пыталась убедить ее в том, что все будет хорошо. Еще день назад она была жива, готовилась к битве, как и они, а сейчас ее тело где-то в госпитале, накрыто белой простыней.
И еще нескоро Ханаби дождется похорон, достойных ее и многих шиноби, погибших в этот день. Нескоро они смогут достойно проститься с покойными.
- Хиаши-сама знает? Ему уже сказали?
- Скажут после суда над генералами. Сейчас дела политики важнее прощания с детьми, - с презрением в голосе проговорил Киба, и Ино все поняла.
- Ему не сказали, да? Не сказали, что дочь умирает в больнице? – Яманака воскликнула так, что ее услышали проходящие мимо люди.
То, что власти Конохи дошли до того, что лишили возможности попрощаться с дочерью, показалось ей диким и невероятным. Цунаде не позволила бы. Цунаде сделала бы все, чтобы облегчить участь Ханаби, Цунаде сделала бы все, чтобы ее спасти.
Вот только Цунаде здесь не было. Были старейшины, джоунины, главы кланов, составляющие в общем и целом власть Конохи на данный момент. И эта самая власть поступила ничем не лучше тех же самых политиков, не сказав Хиаши о том, что в этот страшный день он потерял одну из своих дочерей.
И, не дай Создатель, он потеряет вторую.
- Это был приказ старейшины Утатане. Хиаши-сама сейчас слишком важная персона на политической арене.
- Не нужно их оправдывать, - выдохнула Ино, почувствовав сильное омерзение после этих слов. – Не нужно ничего говорить. Я... Я не знаю, что будет с Хинатой, когда та узнает...

И никто тогда не узнает, что у власти не должно быть лица. У власти не должно быть чувств, потому что тяжело руководствоваться сухими расчетами и оставаться при этом человеком.
Потому власть жестока, а политика – сплошная арена для постоянных битв. Те, кто стоят во главе, не могут спасти всех, потому что те, кто стоят во главе, не являются богами. Война учит каждого из них жертвовать малым и принимать чудовищные решения для спасения многих. Эта импровизированная игра в богов доводит до того, что жизнь в глазах политиков превращается в разменную монету, а статистика смертности и рождаемости так и остается статистикой, всего лишь информацией со словами и цифрами.
И потому люди приходят в мир людьми, а покидают его чудовищами.
Потому что еще в детстве и на протяжении всей жизни в них убивают все то, что делает их людьми.
Так и было со старейшинами, сухими и бесцветными людьми, которые несли ответственность на своих плечах. Их решения были чудовищными, бесчеловечными и крайне жестокими, но они стояли прямо.
Ложные боги воплоти: старые и ссохшиеся, бесчувственные, на самом деле нелюди, которые когда-то были людьми. Только, то время давно прошло, песка в пустыне стало много больше. Просто с годами забывается прошлое, наполненное такими же страхами и надеждами, обыкновенным человеческим теплом. Оно сгорает в огне, оставляя после себя пепел.
Это и видел побежденный, но не сломленный произошедшим генерал. Кровь стекала по его морщинистому лицу, но он все равно улыбался неполным рядом выбитых зубов. В отличие от двух других командиров вражеской армии, Киоши еще мог улыбаться и без страха в глазах смотреть на своих судей.
Старейшины и победивший смерть Данзо, Ибики Морино, главы кланов Хьюга, Акимичи и Яманака – все они смотрели на то, как сидевший на коленях генерал улыбался, если не им, то старой и доброй старухе с косой, ждавшей его впереди.
И улыбка навсегда отпечатается в главном зале допросного дома. В темном помещении, где нет мебели, а из маленьких окон над головой видно серое и унылое небо. Генерал увидит молнию, почувствует капли дождя на своем лице и прохладу.
И больше ни о чем не пожалеет, умерев так, как и должен умирать воин.
Не на коленях, а за свою страну.
- Киоши Танака, Осама Ивамото и Юдзуки Мори, вы приговариваетесь к смерти за пересечение границ Огня и последующего нашествия на территорию государства. Вам предоставляется право последнего слова.

- Дождь – это хорошо, - довольно проговорил Суйгецу, подставляя лицо холодным каплям и блаженно улыбаясь. – После произошедшего – то, что нужно.
Дзюго, стоявший рядом с ним, задумчиво кивнул. После битвы и последующей помощи в переносе раненых на территорию Конохи им как раз не хватало именно дождя. Именно поэтому они не укрывались под навесами, не бегали, стараясь поскорее оказаться в сухом и безопасном месте.
Ходзуки же так и стоял под дождем на открытом пространстве, не обращая внимания на жителей Конохи, повытаскивавших свои зонтики и прятавших голову под снятыми кофтами и куртками. Только сейчас Суйгецу понимал, как сильно болят его мышцы и как приятно чувствовать прилипшие к щекам волосы, чувствовать, как вода проникает под одежду, заставляя ее словно приклеиться к телу.
Чувствовать ветер и холодную землю под ногами. Чувствовать себя после всей той бессмысленной ахинеи, как считал Суйгецу, живым и здоровым.

- Скажите, вы верите в то, что на том свете каждого из нас ожидает иной суд? – наконец спросил Киоши, глядя в глаза приговорившей его к смерти старейшине Утатане.
Она не ответила. Никто не ответил.
Ну, конечно, как он мог забыть? Как он мог забыть о том, что все люди, собравшиеся здесь, играют в богов и не должно богам отвечать на вопросы обыкновенных смертных. Ему давали право высказаться, перед тем как уйти и больше никогда не вернуться.
Киоши хотел взять сполна.
- А ведь он ждет всех нас. И там нам воздадут за благодеяния и за все наши грехи...

И он увидел, стоя рядом с тем самым живым и здоровым.
Сначала взгляд зацепился за знакомые розовые волосы, а потом Дзюго увидел всех их. Идущих и таких же живых и здоровых, всех их с каменными лицами, будто призраков, в существование которых трудно поверить. Завеса дождя не мешала ему видеть их и не помешала ему толкнуть в плечо беспечного мечника.
Ходзуки хотел было возмутиться, но не возмутился. Увидел эти же зеленые глаза и розовые волосы, увидел и понял, что есть еще надежда увидеть в живых ту, ради которой они пришли сюда.

- Вы все сегодня умрете, господа, - закончил свою речь Танака и кивнул Морино. – Теперь... теперь руби, палач...
Генерал закрыл глаза и тяжело вздохнул, слыша тихие шаги по каменному полу, раздававшиеся эхом где-то у него внутри. Он боялся смерти, боялся и желал одновременно. С каждым шагом было ближе его освобождение от оков, от долга, отданного теперь сполна стране, феодалу, людям, за которых он воевал.
И пусть жизнь его была пуста и бесцветна, пусть его ненавидели многие. Пусть. И пусть он родился и умрет ничтожным человеком.
Теперь это не столь важно...
...потому что Морино уже занес катану и одним взмахом убил не только его...
Но и их всех...

- Саске! Саске, мы здесь! – счастливо закричал Суйгецу и пошел вперед, расталкивая людей.
Дзюго не отставал, шел за ним, видя уже заметивших его командира и его брата, Сакуру, Наруто и Какаши, которые были не менее рады этому столкновению. Они шли, не обращая ни на что внимания, стараясь поскорее добраться и воссоединиться со своей командой, командой, ставшей больше, чем просто семьей.
И Ходзуки хотел еще что-то крикнуть, что-то спросить, пошутить над тем, что Саске выходит даже из пекла сухим и чистым. Он хотел этого, но внезапная вспышка позади них заставила его остановиться.
Многие тогда остановились, с содроганием и неверием смотря на то, как происходит еще два взрыва. Вся Коноха: старики и дети, мужчины и женщины, гражданские и военные смотрели на это, смотрели и содрогались от ужаса. Оглушительно тогда разнесется крошками камень и ограда допросного дома, крови придется пролиться еще, чтобы показать, что битва закончилась не восемь часов назад, а здесь, в Конохе.
Влага больше не казалась живительной и прекрасной.
Суйгецу и Дзюго стояли в толпе, слыша крики и возгласы удивления: «Не закончилось! Здесь! Они здесь!» В этот раз не будет плача и страха, лишь удивление, когда черные клубы дыма поднимутся вверх к темному небу, как последняя дань, последнее приношение жестоким богам.
Сакура и Наруто также обернутся, с неверием видя черные дороги, пути разрушения в небо. Обернутся и застынут изваяниями, пока не поднимется паника и пока с той стороны не появится шиноби в черной одежде.
Тот шиноби, который еще недавно дал сигарету Саю, представится черным вороном, вестником смерти: «Старейшины мертвы. Все мертвы. Власти Конохи мертвы!»

И время пролетит потом чередой событий, радостных и грустных, важных и неважных. И битва за Коноху действительно закончилась там, где пали генералы с мощными взрывчатыми печатями в организме, унеся тем самым, если не войско, то его голову.
Не было победителей. И проигравших тоже не было...

***

Огонь будет тихо потрескивать, но не прерывать долгой, казалось бы, беседы.
Он и будет единственным светом в этой непроглядной тьме, когда мужчина подойдет к костру и к двум путникам, ждущим его. Тихий смех раздастся, и уставший шиноби узнает знакомые голоса. Силуэты станут четкими и близкими. И пустота вокруг больше не будет пугать и затягивать его.
Именно эта пустота и забвение и подарят уставшему путнику спокойствие.
Он подойдет и сядет рядом с ними, смотря на родные и любимые лица. Счастливые лица, ведь в этой пустоте не было обязательств, долга и крови. Здесь они не слышали криков, только друг друга. Теперь время не будет жестоко по отношению к каждому из них, ведь тут оно не способно разлучать близких.
- Мы не думали, что ты так скоро придешь, папа, - услышит уставший шиноби, и сердце его дрогнет.
Ханаби сидела и улыбалась ему, забывшемуся в политике старику. Тогда Хиаши не увидит в ее глазах ни осуждения, ни холода, ни тяжести. Только после смерти его собственная дочь сможет сбросить официоз и просто улыбаться ему.
Ее чистое лицо и улыбка заставят его понять, что именно он упустил при жизни. Хьюга не сдержится: встанет и обнимет ее, прося прощения, как и стоило это сделать раньше. И Ханаби простит, понимая, что это нужно всем, не только ему. Ее глаза заблестят, невольно она всхлипнет, прижимаясь к отцу.
- Мы успеем исправить все ошибки, Хиаши, - скажет вторая путница.
Путница, та самая женщина, которую он любил больше жизни, и которая подарила ему двух чудесных дочерей. Та самая путница, тепло которой он так давно не чувствовал. Здесь ее сердце билось, и именно здесь было ее тепло. Именно здесь она обнимет своего мужа и взрослую дочь, огорченная тем, что те так рано к ней пришли.
- Не плачь, не плачь, - тихо продолжит она, целуя его. – Не плачь, ведь у нас впереди вечность.
И пустота сжалится над ними и оставит наедине у костра.

Конец пятой главы.