Путь Мизукаге. Глава I.

ГЛАВА I.
Нет одиночества страшнее, чем
одиночество в толпе.


Хацумомо Теруми было двадцать семь, когда она узнала о своей беременности.

Поначалу ей все не верилось, что эта водевильная, пошлая история произошла именно с ней. Стать матерью, в то время как горе-отец - очередной мужчина, влетевший в ее жизнь бурным ураганом, - поскорее умыл руки, казалось чем-то из ряда вон выходящим. Хацумомо, неизлечимая эгоистка, привыкшая к всеобщему вниманию и заботе, была абсолютно не готова к тому, что теперь придется ей самой дарить тепло, защиту. Но потом, к собственному своему удивлению, она даже обрадовалась: у нее было богaтое вообрaжение и безупречное чувство цветa. Ей рисовaлись просторнaя комнaтa с рaзвевaющейся белой шторкой, обтянутое винтaжным бaрхaтом стaрое, достaвшееся от бaбушки кресло, детская кровaтка, точно колыбель принцессы, с мaрлевым бaлдaхином. В последние месяцы беременности она зачем-то купила огромного плюшевого медведя, который едва ли мог понадобиться младенцу, но зато отлично смотрелся на фоне созданной ею комнаты.

Однако все оказалось не таким уж и радужным; погруженная в светлые мечтания, личную эйфорию попрыгунья-стрекоза совершенно забыла о самих родах, не прочитав за время беременности ни одной книги, не проконсультировавшись ни у одного врача. Она не знала ничего ни о схвaткaх, ни о том, кaк прaвильно дышaть, ни даже о том, что роды иногда длятся несколько суток. Было тяжело неимоверно: Хацумомо кричала, точно раненый зверь. Медсестры бегали вокруг, что-то громко причитая, раздражая взмокшую от пота голову. Живот горел адским пламенем, и последний час Хацумомо громко плакала, игнорируя всяческие наставления. Наконец, спустя целую вечность, на тяжело вздымавшуюся грудь положили маленькую розовую девочку, кричавшую и беспорядочно дергавшую ручками. Хацумомо открыла глаза и... ничего. Инстинкт молчал. В тот момент ей вдруг стало ясно, что отныне личным Богом будет не она, а человечек, ворвавшийся в ее жизнь так стремительно, быстро. Она вновь заплакала, и ребенка поспешили убрать.

Девочку Хацумомо назвала Мей, в честь своей собственной матери.

Первые недели хотелось покончить с собой. Подруги твердили, что ее дочь - настоящий ангел: извечно спящий, не орущий и тихий. Хацумомо приходила в ужас: если это ангел, то каковы же тогда демоны? Ей было стыдно жаловаться, но она плакала гораздо чаще, чем смеялась. А еще материнство не приносило ей никакой радости. Благодаря нарушению священного спокойствия, бедра ее стали тяжелее, теперь не было и речи о красивых шелковых кимоно, украшениях, вуалях - все это она упрятала подальше, точно пиратский клад. Пришлось купить в магазине одежду, более подходящую для матери: кофты, штаны, хлопчатые халаты. Взгляд, в котором некогда виднелись искры, будто солнце решило прогуляться по поверхности волн, вдруг потух. Жизнь сделалась похожей на колесо сансары. Нет, все было не так уж беспросветно. Со стороны онa вообще смотрелaсь хорошей мaтерью. Ей нравилось нашёптывать импровизационные сказки, склонившись нaд крошечным лицом дочери, - Мей слушала, замерев, только было неясно, увлечена ли малышка сюжетом или просто слушает мамин голос, спокойный и плавный, кaк река. Нрaвился нежный зaпaх млaденцa: молоко, чистaя кожa, медовое дыхание - космос. Умилял смех Мей, который делал дочь похожей на мультипликационного человечка.

Конечно, с годами стало проще. Когда Мей исполнилось три, она пошла в садик, а на девятом году жизни в академию ниндзя, чему сама Хацумомо была удивлена невероятно, но в то же время сердце ее радостно трепетало. Ей все не верилось в появление собственной свободы! Она похудела, расправила плечи, со временем вернув себе былую уверенность и красоту. Были куплены кимоно - шелковые, скользящие в руках, подобно воде; лицо озарила знакомая вульгарная улыбка, а зеленые глаза обрели некогда утерянную томность, игру. Появились мужчины - предсказуемо старые, красивые и женатые.

Мей была вынуждена повзрослеть раньше своих сверстников, как обычно и бывает с детьми таких безнадежных эгоистов, как Хацумомо. Недаром говорят "яблоко от яблони недалеко падает" - это как раз про нее. Нет, она не была столь нежной, моложавой, любящей нюхательные соли и шелковые кимоно, однако постороннему глазу не составляло труда определить, что Хацумомо и Мей были близки друг другу: те же рыжие непокорные волосы, глаза пленительные, зеленые, подобно сочной летней траве, дерзкая улыбка и расправленные плечи.



Мей никогда не забудет день, в который она сказала матери о своем желании стать ниндзя.

Это произошло воскресным утром: Хацумомо, все такая же красивая, тонкая, как тростинка, сидела за кухонным столом в шелковом халате, ожидая, пока дочь вернется с прогулки. Мей вообще была довольно ветреным ребенком, любящим проводить время на улице, в обществе других детей. Этакий сорванец, за выходки которого Хацумомо не раз приходилось извиняться перед соседями и просто горожанами, которые ее, по правде говоря, недолюбливали: из дома не выходит раньше полудня, по ночам жжет свечи, носит шелка и босоножки на каблуках, зачем-то красит губы. Брови черные, ломаные, кaк у ведьмы, и взгляд кaк у гулящей кошки. Хацумомо, этакая железная леди, была крайне возмущена сложившейся ситуацией, отчего всячески наставляла дочь не совершать глупостей (мало ей разборок с соседями); без толку!

В тот день, к счастью, обошлось без происшествия. Мей влетела в дом, подобно урагану, запыхавшаяся и веселая. Мать, как всегда, бросила в ее сторону укоризненный взгляд и позвала обедать, однако девочка лишь подцепляла палочками кусочек свинины и снова бросала его в бульон.

- Что такое? - обеспокоено поинтересовалась Хацумомо. - Ты ведь любишь рамен, почему не ешь? - в ответ молчание. - Опять что-то натворила, да? Мей, говори мне правду, ругать не буду, кому из соседей ты не угодила, м-м-м?

- Я ничего не делала! - тут же возмутилась дочь. Хацумомо удивленно вскинула брови.

- Тогда что же случилось?

- Ничего...

- Мей!

С минуту они играли в гляделки, после чего девочка осторожно произнесла:

- Мам, скажи, а как бы ты отнеслась, если бы я пошла в академию?

- Академию!? - Хацумомо удивленно вскинула брови; к такому она точно не была готова. - Ты хочешь поступить в академию ниндзя?

- Да, - дочь кивнула, продолжая смотреть в пиалу.

- Мей, жизнь шиноби опасна и непредсказуема... С чего вообще возникли такие мысли?

- Все мои друзья ходят в академию.

- Мей...

- Я тоже хочу, мама, - девочка отложила палочки и, вскочив из-за стола, подбежала к Хацумомо, крепко обняла, запричитала: - Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Я буду очень стараться, вот увидишь, из меня получится отличная куноичи!

Хацумомо, право, не знала, что делать. Желание дочери оказалось неожиданным: мать всегда думала, что к ней перейдет цветочный магазинчик, который сама Хацумомо открыла еще несколько лет назад. Запах лилий, акаций, роз, хризантем одурманивал, а теплая обстановка действовала на женщину успокаивающе; она часто оставалась там целую ночь, поливая цветы, создавая композиции невероятной красоты, засушивая бутоны и просто находясь в своем маленьком мире. Мей нравилось наблюдать за мамой, когда руки той, словно райские птицы, кружили над очередным букетом. Она смотрела на нее, как на своего личного Будду. Хацумомо всегда была для нее верхом совершенства, однако, несмотря на это, связывать свою жизнь с цветами девочке не хотелось. Никогда. Казалось, это могло помешать чему-то важному. Тому, для чего Мей и родилась на Божий свет.

- Ладно, - нехотя согласилась Хацумомо. - Мы сходим посмотреть на твою академию...

Мей завизжала от радости, обнимая мать еще крепче.



Мей часто мечтала о том дне, когда двери академии ниндзя откроются перед ней, и она сможет с гордостью назвать себя студентом. Однако все оказалось не столь лучезарно, как рисовалось ей в собственных грезах, строившихся на фантазиях и рассказах соседских детей. Желание стать шиноби стало неожиданностью не только для Хацумомо, но и для самой девочки; все ее знакомые поступили в академию еще в начале года, поэтому она являлась запоздалой ученицей, что не играло ей на руку. Она сказала матери, что ее странная, появившаяся из неоткуда мечта плод собственных фантазий и дум, однако это было не так. Толстяк Нофу, мальчишка, живущий на соседней улице, дразнил ее целый месяц, причитая, что он учится в академии, а она, неудачница, так и проведет остаток дней в своем цветочном магазине. И имя ее истлеет вместе с бренной оболочкой. Страдала гордость Мей, а потому она, такая импульсивная, живая, амбициозная, тут же заявила, что превзойдет всех своих соперников, чего бы то ей ни стоило. Со смехом толстяка росли ее непоколебимая воля, обида, желание стать лучше.

И вот теперь, стоя перед классом, с интересом разглядывающим новенькую, Мей чувствовала, как на щеках расцветают розы стыда и застенчивости. Жалким намокшим воробушком трепыхался в груди страх. Сенсей, стоящий по правую сторону, ввергал ее в еще большее смятение; она не смела поднимать глаз.

- Класс, это Мей Теруми - прошу любить и жаловать. С этого дня она будет учиться с вами, - сказал учитель, а затем, подтолкнув ее вперед, добавил: - Садись за ту парту, рядом с Кисаме.

Мей посмотрела на свое место и первая мысль, пронесшаяся в ее голове, была "ну и уродец!" Мальчик, с которым ее посадили, был действительно некрасив: серая кожа, маленькие желтые глаза, жабры на лице - он больше походил на акулу, нежели человека. Она перестала пялиться лишь в тот момент, когда он, видимо, разозлившись такой реакции, с силой сжал в руках карандаш. Мей тут же потупила взгляд, понимая, что поступила крайне невежливо. Она, как правило, стеснялась незнакомцев, но этот мальчик был незаслуженно обиженным ею, поэтому девочка решила вести себя по-другому: ей хотелось сделать ему приятное, дабы загладить стыд и неловкость.

- Привет, - тихо сказала она, садясь за парту.

Он не ответил.

- Ты что же это, не слышишь меня! - больше всего на свете Мей не любила, когда ее игнорировали; в этом она явно была похожа на мать. - Я с тобой разговариваю!

- Отстань, - вяло произнес он, смотря в окно.

- Будь по-твоему!.. - обиженно прошипела Мей, показав однокласснику язык и демонстративно отвернувшись в другую сторону.

Так произошла ее первая встреча с Хошигаки Кисаме.



- Мей, поторапливайся! И не забудь проверить снаряжение! – крикнула мать, когда сумка была быстро схвачена с кровати. Залихватски взлетели непослушные волосы, настолько рыжие, что и огонь бледнел, заскрипели под ногами доски. Худощавая женская фигура пронеслась мимо Хацумомо, подобно урагану, отчего та недовольно заворчала. Мей была неисправима. Этакий сорванец, остающийся неудержимым и в пять, и в девять, и в тринадцать лет.

- У тебя экзамен на носу, а ты скачешь, будто горная коза! – всплеснула руками мать. В последнее время Хацумомо отличалась нервозностью и усталостью – очередной старый ухажер, с которым она связалась около месяца назад, словно испарился в воздухе, не оставив после себя даже прощальной записки. И душили мысли, предательские, жестокие, позорные: Хацумомо не верила в собственную дочь. Последний разговор с Рюу-саном, учителем Мей, заставил ее похоронить мнимую надежду окончательно и в тысячный раз проклясть себя за то, что позволила девочке пойти в академию. Мей без проблем сдала тест и экзамен в Лесу Смерти, благодаря своему быстрому пытливому уму, работе в команде, но этого было недостаточно. Недостаточно для того, чтобы стать этим чертовым чунином! Ее бесконечные тренировки, упорство, вера заставляли мать лишь сухо поджимать губы и пытаться отговорить девочку от глупой затеи с экзаменом; без толку. Хацумомо никогда бы не смогла подумать, что ее настоящим неисправным горем станет желание дочери защищать деревню.

Звонкий голос Мей пришел, будто из другой вселенной:

- … мам, я справлюсь, ты же знаешь!

Хацумомо посмотрела на дочь.

Тонкие руки прижимали к груди сумку с кунаями, взрывными печатями и прочим снаряжением, проклятием шиноби. Волосы рассыпались по плечам, крася унылую монотонность чунинского жилета; бандана, прицепленная к рукаву, сияла вторым солнцем, просто до рези в глазах. На губах рыжей бестии была улыбка, приветливая и чуть застенчивая.

Слова нашлись сами:

- Конечно, ты справишься…



Трибуны ревели так, что закладывало уши.

Мей с любопытством оглядывалась по сторонам. Люди проживали очередной день в суете; целая толпа зевак, учеников, родителей подступала отовсюду. Народу в тех толпах было до того много, что становилось трудно дышать. Люди стояли плечом друг к другу, что-то выкрикивали и размахивали руками, дабы привлечь к себе внимание. Арена внизу теперь казалась страшной, глядеть на нее не хотелось вовсе. Когда смотритель боя назвал очередного победителя, Мей сглотнула. Внимание ее привлекла жалкая скрючившаяся фигура, заляпанная кровью. Вот они - проигравшие. «Я тоже могу стать такой», - с ужасом подумалось ей. Хацумомо, видимо, уловив ее подавленное состояние, положила руку на плечо.

Последняя попытка избежать неизбежного:

- Ты можешь отказаться, если не хочешь…

- Нет! – Мей раздраженно скинула теплую ладонь; глаза горели ярким зеленым пламенем. – Я хочу, - она отвернулась, не желая более слушать мать, отдавая все внимание толпе. «Теперь каждый сам за себя», - неожиданно подумалось ей, и мысль эта вызвала в ней какую-то неясную тоску. Никто не придет ей на помощь. В смертельном танце кружат лишь двое. А люди смотрят, что-то назойливо кричат. Таков закон. И Мей была не в силах этого изменить. Она могла лишь смотреть на своих потенциальных врагов, чем, собственно, и занялась. Когда же взгляд остановился на высокой, крепкой, жесткой фигуре, внутри все сжалось. Хошигаки Кисаме. Маленькие злобные глазки источали один лишь яд, губы были строго поджаты, вид – отстраненный, ядовитый. В свои тринадцать лет он был гораздо выше ровесников… и сильнее. Стихия воды была подвластна ему так, словно он дружил с нею с детства. Мей не раз большими от удивления и испуга – взрывоопасной смерти – глазами следила за тем, как он побеждал своих противников. Это было… впечатляюще. Настолько, что страх залезал под кожу, пробираясь в самые глубокие глубины души. И пугала Мей не только жестокость одноклассника, но и то, как смотрел на нее Кисаме – с лютой ненавистью, презрением, агрессией. Они не поладили с первого дня ее пребывания в академии. Тогда, не зная норова злодея, Мей смела дерзить ему, но со временем эта ее глупая привычка прошла. Странным он был, этот Хошигаки. Девочка его не понимала. Совсем. Но особо не старалась – зачем, если скоро все так или иначе завершится, и пути их больше не пересекутся?

Мей так бы и смотрела на Кисаме, если бы он резко, кровожадно, как всегда непредсказуемо не посмотрел в ее сторону. Девочка испуганно сглотнула, столкнувшись со злыми глазками. На лице мальчика сверкала улыбка. Не та, что присуща людям, а какая-то страшная, отпугивающая.

Мей медленно повернула голову в сторону табло.

Сердце ее пропустило глухой удар. Это был апокалипсис.

«Хошигаки Кисаме vs Мей Теруми.»



Они стояли лицом к лицу, ожидая стартового жеста. Мей сурово поджала губы, когда Кисаме ухмыльнулся ей – все так же злобно, все так же кровожадно. «Можно закончить все одним разом», - пришла шальная мысль, порождение отчаяния. И, наперекор обычному, не отметалась тут же доводом, что слабость – даже о таком подумать. Мысль, почуяв свободу, разрасталась, завладевая сознанием, обволакивала мягким дурманом. Стоит ли терпеть боль, когда смысл этого терпения давно утрачен – если и был вообще? Одно короткое движение… она знала, она видела… «Ты не смеешь!» - наконец вскричал глубокий голос. Да, не смеет. Мей нахмурилась. И встала в боевую позицию. Назад пути нет.

- Начали! – чужой голос разорвал тишину; люди больше не кричали, смотрели внимательно.

Никто из них не двинулся с места. Мей невольно сглотнула. Кисаме был спокоен. Настолько спокоен, что она невольно приходила в ужас. С минуту они смотрели друг другу в глаза – Кисаме никому не победить, а потому Мей плюнула на ожидание и ринулась вперед.

Сталь встретилась со сталью. Он отразил ее атаку с небывалой легкостью и прежде, чем она успела отскочить в сторону, продемонстрировал великолепный удар ноги, который пришелся ей прямо по виску. Мей отлетела не меньше, чем на десяток метров. Было больно: тело покрывали мелкие ссадины. «Проиграть бой, даже не успев начать… какой позор!» - подумала она, вставая на ноги и смотря на Хошигаки горящими от злобы глазами. Его это только позабавило. Улыбка расползлась по уродливому лицу. Он ринулся вперед. Не ожидавшая нападения Мей едва успела поставить блок, попутно ударив Кисаме в живот со всей силой, что только у нее была. Он явно не ожидал ответного удара – в глазах его промелькнуло удивление… и злость.

- Ты слабая девчонка, - оскалился он, попутно складывая печати. – Пора положить конец этой глупой игре. Суитон: Даибаку Суишоха!

Мей не успела и слова сказать, как вода захлестнула ее с головой. Маленькое девичье тело безвольно бултыхалось в пучинах волн, что прибывали с новой силой; вода затекала в уши, рот, нос, глаза. Наконец, спустя целую вечность, Мей все же смогла оказаться на поверхности, жадно хватая воздух, однако блаженство продлилось недолго, ибо уже в следующую секунду кто-то схватил ее за ногу, бессовестно потащил на дно. Она пыталась кричать, брыкаться, но все без толку. В конец ослабнув, девочка открыла зеленые глаза и встретилась с уродливым лицом Хошигаки. В следующую секунду на нее посыпались бесчисленные удары, а она могла лишь тихо всхлипывать, задыхаться. Вода окрасилась в красный цвет.

Постепенно водяное дзютцу прекратило свое действие.

Мей, неестественно маленькая, лежала на сырой от прошедшего «цунами» земле. Кровь булькала в горле, мешая вздохнуть. Девочка кашляла и плевалась, но меньше ее не становилось. Глаза слезились, размывая очертания трибун. Табло загорелось именем победителя.

Последнее, что она услышала - громкий крик матери.