Внеклассные занятия. Главы 22 - 25

22. Иные эмоции.
В очередной раз, отпросившись у мамы к Вике на вечер, я поспешно собираюсь в прихожей, накручивая шарф и застегивая сапоги. Даня ждет меня через дом отсюда. Сегодня он должен был осуществить свое обещание, преподав мне урок вождения. Сама мысль сесть за руль вызывала внутри трепет. Хотя я и нервничала, но была в сладком предвкушении, во-первых - от встречи с Даней, во-вторых - от предстоящего урока.
- Советую тебе одуматься и остаться дома, - передо мной возник вездесущий Лев Романович, прикрывшей дверь на кухню, чтобы мама не слышала нас. – Чем дальше это все зайдет – тем хуже будет тебе потом, когда он тебя бросит.
- Оставьте свои советы при себе, - равнодушно отзываюсь я, поправляя складки шарфа у зеркала. – Я вообще-то на самом деле иду к подруге. И с чего вы решили, что кто-то кого-то обязательно должен бросить. Мне кажется, у вас предвзятое мнение о племяннике.
- Может быть, это потому, что я знаю его с пеленок. Он слишком эгоистичен, и когда человек становится ему неинтересен – он безразлично вытирает об него ноги и идет дальше. Ты слишком наивна еще, чтобы понять это и, видимо, пока не набьешь пару шишек – вряд ли включишь здравый разум. Что ж, пока я не говорил с твоей матерью, но сделаю это, если в ближайшее время все не прекратится.
Мои пальцы перестают нервозно и поспешно крутить шарф, а я замираю, изучая свое отражение в зеркале. Прекратится? Сейчас я даже не рассматривала такой возможности. Блин, да я стала уже зависимой от этих отношений! Мне нужна и важна каждая встреча, как доза для наркомана! Ну что в этом плохого? Да, он старше. Да, он мой учитель. Разве это важно, когда все мое тело рвется к нему, едва он обращал на меня свой взгляд? Разве важно, когда чувствуешь от него поддержку и защиту, которой никогда не ощущала я от самых близких людей? Ведь его не интересовали мои медаль, успеваемость, количество друзей из класса…
- Делайте, что хотите. – выдыхаю я, захлопнув за собой входную дверь.

Проколесив по какой-то проселочной дороге, запорошенной снегом, я уже вполне уверенно держала руль, хотя колени предательски дрожали, когда я проезжала мимо других машин. Позже Даня направил меня к какой-то заброшенной площадке, но как не странно, очищенной от снега, где показал, на что способна его Ауди при помощи ручника.
- Еще чуть-чуть и тебя можно выпускать на трассу! - улыбнулся он, остановившись у бортика площадки.
- Ну, с таким-то учителем… - смеюсь я, откидываясь на кожаную спинку сидения. – Как ты думаешь, почему твой дядя пока молчит о нас?
Даня прикуривает, глубоко затянувшись, затем выпустив струйку дыма в приоткрытое окно.
- Не знаю, может, ждет удобного случая… - задумавшись о чем-то он продолжил. – На самом деле, он неплохой человек, просто пытается взять на себя гораздо большее, чем способен.
- По мне – он ужасный человек! Для него кого-то облить грязью – ничего не стоит! Он спит и видит, чтобы нас раскрыли!
- Тебе страшно? – хороший вопрос, тот самый, который я боялась задавать самой себе.
- Я прихожу в ужас от того, что ждет меня, если узнает мама… Я даже не представляю ее реакцию…
- Тогда может, для тебя лучше последовать совету моего дяди? – выбросив окурок, Даня закрывает окно и поворачивается ко мне, внимательно вглядываясь в лицо.
- А для тебя? – отвечаю вопросом на вопрос, смело встречаясь с его взглядом. – Во избежание многих проблем, не проще ли оставить меня? Иногда мне кажется, для тебя это будет довольно легкой задачей.
Замерев на секунду, Даня смотрит в мои глаза, кажется, не понимая, что уместно сделать сейчас – засмеяться, или же наорать на меня, сокрушаясь на мой детский максимализм. Отчасти, слова его дяди не прошли даром. Более того, они теперь не выходили из моей головы, мучая и причиняя немалую боль.
- Да, я думал, что будет проще справиться с желанием к тебе, - признается он, отчего подобная откровенность с его стороны приводит меня в ступор. – Но в итоге я понял, что бессмысленно останавливаться, избегать тебя, уговаривать и постоянно напоминать себе, что я только лишь твой учитель. И знаешь, мне абсолютно все равно кто и что узнает об этом. Мне все равно сейчас.
Уместным было бы услышать сейчас от него «люблю», но я прекрасно осознаю то, что от подобного человека этих слов дождаться практически невозможно. Но его «все равно» звучит созвучно с тем самым желанным словом, отчего мои глаза становятся влажными от обуявших эмоций.
- Я только не хочу подставлять тебя, - продолжает учитель. – Если ты считаешь, что лучше остановиться – значит остановимся…
- Но я не хочу!.. – импульсивно восклицаю я, едва не плача, не представляя себе, что возможно отказаться от всего сейчас, в одно мгновенье. – Я не хочу!
Вся будто цепенею, сглотнув ком, застывший в горле. Глаза на мокром месте, поэтому я отворачиваюсь к окну, сдерживая в себе спонтанные позывы сказать, как мне важен человек, сидящий рядом. Поздно останавливаться и никто никогда не остановится. Не сейчас. Не в ближайшее время. Позже. Позже мы все решим, найдем компромиссы, обезопасим себя, пока я не закончу гимназию, и мне не стукнет восемнадцать. Но сейчас это ведь невозможно…
Чувствую его нежное касание к моим волосам. Лениво и почти невесомо Даня перебирает локоны моих волос, постепенно касаясь ладонью шеи и плеч.
- Все будет в порядке, - тихо, но уверенно произносит он, наклоняясь ко мне, дотрагиваясь своими губами моих губ. – Ничего не бойся, я не оставлю тебя.
Обняв руками его за шею, я прижимаюсь к нему со всей свойственной мне силой, глуша в себе тот страх, что образовался с тех пор, как мы перешли тонкую грань «учитель/ученица». Очевидно, я люблю его. Даже не знаю, когда зародилось это запретное чувство. Возможно, еще в тот самый момент нашей первой встречи. А как можно отказаться от любви? Многие ищут ее годами, а мне настолько повезло, что встретила ее в школьные годы. Какая разница твой ли это учитель, или парень из соседнего подъезда? Год ли ваша разница в возрасте или двадцать лет? Как может это быть важным, когда ты дышишь с ним одним дыханием, чувствуешь свое тело частью его?
Даня опускает спинку пассажирского сидения, нависая надо мной, целуя более откровенно и глубоко, снимая с меня шарф и куртку. Вокруг машины темнота, а едва слышная музыка, доносившаяся из колонок, расслабляет меня, окутывая приятной негой. Сняв с себя ветровку, Даня тут же избавляется от футболки, прижимая меня своим крепким телом к поверхности кожаного сидения. Лаская губами и языком мою шею, он расстегивает мои джинсы, скользнув пальцами внутрь, тут же отодвинув ткань трусиков в сторону и коснувшись складок возбужденной плоти. Вознаграждаемый моим сладострастным стоном, он стягивает с меня джинсы, а затем футболку и бюстгальтер. Лаская меня рукой, он скользнул пальцем внутрь меня, сделав несколько поступающих движений. Заходясь приятной истомой, я прогнулась в пояснице, шире раздвинув ноги и прикусив нижнюю губу.
Немного неожиданным для меня оказывается то, что Даня переворачивает меня на живот, немного прогнув в пояснице и касаясь пальцами моей промежности уже с другой стороны. Сжимая руками мою грудь, он входит в меня сзади, прижимая к поверхности сидения еще теснее. Совсем другие ощущения казались более резкими, контрастными и проникновенными, чем чувствовала я раньше. Его ладонь скользит вдоль моего тела, останавливаясь между ног, лаская пальцами клитор, возбуждая меня еще больше. Сильными толчками проникает в меня все глубже, вызывая забвенную дрожь во всем моем теле. Когда мне казалось, что я сейчас уже не выдержу и взорвусь от окутывающей волны наслаждения, Даня выходит из меня, прижимаясь твердой плотью к другому моему отверстию. Аккуратно и медленно он вводит головку члена в задний проход, отчего я начинаю глубоко и часто дышать, прислушиваясь к своему телу.
- Если будет очень больно… - шепчет Даня, но я тут же вскрикиваю, когда он вторгается в меня глубже.
- Продолжай… - отвечаю я, сбивчиво дыша, после того, как Даня замер во мне, позволяя привыкнуть к новым ощущениям.
Он углубляется, затем медленно выходит и проникает уже глубже, чувствуя расслабление моих мышц, которые обхватили член плотным кольцом. Больно. Не так больно, как при первичном вхождении, но до сих пор ощутимые спазмы боли сковывают меня изнутри. Только спустя несколько фрикций мое тело уже беспрепятственно принимает его, расслабляясь и чувствуя приближающийся оргазм.
Ощущение, будто лишилась девственности повторно. С болью, неприязнью, но вознаграждаемая несравненным удовольствием. Даня кончает в меня, и чувство, что его тепло разбегается по всему телу, доводит меня до оргазма повторно.
- Наверное, мне надо было сначала спросить у тебя… - нежно касается моих губ, когда я шумно выдыхаю воздух, стирая слезы с глаз, выступившие от первых спазмов боли.
- Это просто нереально!.. У меня было ощущение, что я вознеслась над землей… Я люблю вас, учитель! – улыбаюсь я, произнося последнюю фразу шуткой, но отчасти признаваясь в очевидном.

Спустя несколько дней я застала мать на кухне с покрасневшими глазами. Всклокоченная, какая-то чужая и отстраненная, она смотрела на меня своими пустыми, заплаканными глазами и курила, стряхивая пепел прямо на кухонный стол. Впервые вижу мать с сигаретой. Впервые в таком состоянии. Подобного не было даже после развода с отцом.
- Подойди ближе, дочка, - зовет она меня, и я вижу как дрожат ее руки, когда она подносит сигарету к губам. – А теперь расскажи мне все сама. Все с самого начала. Что с тобой делал учитель истории?

23. Беги назад... Спасайся...
«Это невозможно…» - шепчет упрямый голос в моей голове, а пальцы на ощупь находят спинку кухонного стула, когда я безвольно оседаю на него, не моргая, и кажется, даже не дыша, всматриваясь в силуэт матери, сидящей напротив через стол.
- О чем ты, мама?.. – голос дрогнул, а сердце сжалось в груди.
Я не хотела слушать. Не хотела слышать тот разговор, который должен был последовать сейчас. Твердый до того пол под ногами начал расползаться, а ноги будто увязли в нем, лишенные способности двигаться.
- Что произошло между тобой и Даниилом Евгеньевичем? – твердо и громко спросила мама, яростно стукнув по столу кулаком, сметая остывший пепел с его поверхности. – Что с тобой сделал этот… этот…
- Мам, давай потом поговорим, ты немного не в себе…
- Я не в себе?! – мама подскочила из-за стола, схватив меня за воротник свитера, встряхнув так, что мое сознание помутилось еще больше. – Ты срань!.. Расскажи мне все сейчас же, пока я из тебя душу не вытрясла! Я же все для тебя делала… Все! Я про себя забыла, отдавая лучший кусок любимой и единственной дочери! А ты…
Мама безвольно оседает на табурет, пряча лицо в ладонях. Я вижу, как вздрагивают ее плечи, как белеют костяшки пальцев, когда от бессилия она их яростно сжимает.
- Прости, мам… - слезы катятся по щекам непроизвольно, и так обжигающе легко, что я сама теряю контроль над своими эмоциями, чувствами. – Прости, пожалуйста…
- Скажи мне, что это неправда! Скажи, что мне все показалось, что твой учитель – это всего лишь твой учитель… - всхлипывает мать, становясь на глазах такой жалкой, такой беспомощной.
- Откуда ты все знаешь? – вместо очередной порции лжи, спрашиваю я, так же захлебываясь слезами, так же жалко пряча взгляд в ладонях.
- Я видела вас в парке… С большой такой собакой… - рассказывает мама, а перед моим взором всплывают картинки трехдневной давности. – Кроме того, что он держал тебя за руку, он целовал тебя… Дотрагивался до тебя так…
- Не нужно, мама, я все прекрасно помню, - торможу я мать, стирая слезы с щек и тяжело выдыхая воздух. – Что еще?
- Еще? Тебе хочется продолжения, Кристина? Тебе не достаточно того, что ты разрываешь мое сердце на куски?!
- Мама, не нужно, мне и так плохо от всего этого!.. – да я умолять ее готова, лишь бы она замолчала хоть на миг, предоставив мне возможность задохнуться собственной болью, своим бессилием…
- Позже я рассказала все Льву Романовичу, но его реакция окончательно выбила меня из колеи… - мать сглотнула подступивший к горлу комок, тихо продолжив. – Он буквально на коленях упрашивал меня не идти в гимназию в тот же день, не распространяться об интрижке… своего племянника… Боже мой, я и подумать не могла, что тот историк и Лев в таком тесном родстве!
- И что ты?.. – опускаю голову, опираясь в ладони лбом. – Что потом?..
- Кристина, со всей моей любовью к тебе, со всем моим уважением ко Льву Романовичу, я требую, чтобы ты прекратила эту связь!
- Мам, я…
- Заткнись! – мать властно поднимает руку и, кажется, что еще один звук с моей стороны послужит для нее командой, будто для собаки «фас», чтобы отвесить мне увесистую пощечину. – Заткнись сейчас же и пообещай мне прекратить этот фарс! Я не хочу поднимать сейчас бунт, перешагнув через твои чувства и чувства Льва Романовича, не хочу стать препятствием к твоей медали и поэтому даю тебе шанс прекратить все самой…
Ах, медаль… Даже узнав несладкую правду, мать не хочет подставлять под угрозу мою злосчастную медаль, и потому прощает интрижку с учителем… Печально как-то… Конечно, эта малая кровь, которой я могла обойтись сейчас, но грустно от того, что медаль в каком-то плане стала важнее меня самой для родителей.
- Если это все не прекратится – я добьюсь того, что Левина посадят за решетку! Я это сделаю! – мамин взгляд вспыхивает огнем, а я даже не сомневаюсь в правдивости ее настроя. – И твои отговорки про подругу Вику – полнейшая ложь! Я звонила ей, и она мне сказала, что вы уже давно не общаетесь!
- А почему так, она не сказала?! – вспыхиваю я, яростно сжимая руки в кулаки. – Да, мам, я действительно имею связь с историком! И связь эта далеко не платоническая! И да, опережу твой вопрос – мы никогда не предохранялись! И блин, я бы дорого заплатила за то, чтобы увидеть все ваши лица, если бы я забеременела! Лицо каждого – твое, папино, всех и каждого из своих одноклассников! А знаете почему? Потому что все вы загнали меня в угол! Все вместе и каждый в отдельности! И чтобы не сдохнуть в этом самом углу от осознания того, что жизнь – дерьмо, я пыталась найти для себя хоть что-то светлое…
Я плачу. Поднявшись из-за стола, закусывая губы и глотая слезы, я кричала то, что долго копила на сердце. Я должна высказаться. Хотя бы сейчас, хотя бы единственный раз… И плевать на выражение лица, с которым на меня смотрит мать! Плевать на ее нервно дергающееся правое веко! Это шок! Определенно! Но почему никто не спрашивает меня, когда готовит для меня какую-либо новость?!
- Теперь вы хотите отнять у меня и это… - сорвалась, знаю, что сорвалась, но остановиться уже не могу, я должна бороться, обязана это делать. – Что ж, я ни за что не допущу того, чтобы Даню уволили, или же того хуже… Почему? Потому что я люблю его… Потому что я испытываю к нему те чувства, на которые никто из вас не способен… Вы выиграли! Я сделаю все, как ты скажешь, мама… Порву с историком, закончу гимназию, получу долгожданную медаль, а потом сдохну от счастья, потому что жить по чужой указке никогда не смогу!
Бог мой, как же я кричала… Сотрясая стены, оглушая саму себя и разрывая и без того пошарканные души - свою и мамину.
Стихнув и окончательно сорвав голос, я побрела в свою комнату. Устав от крика и слез, опустошенная и с настроением «свет погаси, сдохнуть всех попроси», я забылась сном, будто погрузившись в какую-то глухую яму.

На мир следующим днем я смотрела словно через пелену тумана. На истории я едва ли могла поднять взгляд на Даню, а ответить его проникновенным глазам – тем более. От того, что этот человек был рядом – невыносимо больно. И также больно будет еще ближайшие полгода. Но что значит моя боль, если от этого зависит судьба любимого человека?
Дождавшись звонка, я остаюсь в классе, ожидая когда за моими одноклассниками закроется дверь.
- Мама в курсе всего… - тихо произношу я, опустив взгляд в пол, нервно перебирая застежки на своей сумке.
- Я знаю, - отвечает Даня, подойдя ко мне ближе и присев на рядом стоявшую парту. – Она позвонила мне вчера. Предупредила последствиями, если я не оставлю ее дочь в покое…
- Что нам делать, Дань? – обреченно спрашиваю я, не разбирая предметов перед собой из-за пелены подступивших слез.
- Кристина, - выдыхает он, а я уже интуитивно знаю, что он хочет сказать, и знаю, что и от этого станет невыносимо больно. – Я не могу подставлять тебя под такой удар… Ты еще представить себе не можешь, какой разразится скандал, если все выйдет наружу. Бесконечные расспросы, допросы, слухи, сплетни… А тебе ведь надо закончить этот год. И получить медаль.
И он тоже про медаль!.. Эта чертова медаль стала соизмерима со всей моей жизнью, или даже ценнее ее!
- Я не могу подставлять тебя так, - Даня достал сигарету и прикурил прямо в кабинете, но это меня сейчас не удивило. – Я не держусь за это место, и если бы меня его лишили – это мелочи. Но рушить твою едва начавшуюся жизнь – я не могу. Не нужно было переходить черту, не нужно было терять голову тогда, но теперь сокрушаться об этом слишком поздно. Но еще не поздно замять это дело, вернувшись в привычную колею, занять свои места и продолжить жить так, как хотят от нас другие.
- Я люблю тебя, Дань!.. – шепчу я, но в то же время уверенно и стойко, будучи тут же перебиваемой его твердым голосом:
- Кристина... – он смотрит на меня укоризненно, будто обвиняя в собственном безрассудстве. – Не любишь! Поверь мне, не любишь! Это временно все, тебе это лишь кажется… Кажется, потому что ты до этого была одна, тебе было сложно… Я лишь то явление, что проявляется в нужном месте и в нужное время! Понимаешь? Все, что ты себе надумала – миф! Сказка, одна из которых была прочитана тебе в детстве!
Слушаю его, ощущая, как по щекам лениво и обжигающе холодно текут струйки слез. Рассматриваю что-то между досок в полу, будто надеясь найти там ту правду, которую хотела бы сейчас узнать: но там лишь застывшая пыль и обшарканная краска.
- Как так просто взять и отказаться от всего? От наших нескольких часов наедине, от редких, но таких нужных ночей, от прогулок с Таем по заснеженному парку?.. А я ведь с детства мечтала, что когда-нибудь в моей жизни появится заколдованный принц, в самый нужный момент, который превратится в доброго красивого волшебника и избавит меня от всего, что так пугает… - грустно улыбаюсь я сквозь слезы, смеясь в душе над самой собой, над своим жалким положением.
- Заколдованные принцы редко бывают красивыми… - Даня стряхивает пепел на пол, снова глубоко затянувшись. – Они либо чудовища, либо лягушки… У тебя вся жизнь впереди, Ярославцева, не стоит заострять внимание на том, что забудешь через год-два. Тебе надо учиться и продолжать радовать маму – ты же у нее отличница. Остальное должно быть для тебя малозначительным. Поверь мне, я знаю, как это бывает. Уверен, через год ты с содроганием будешь вспоминать какую ошибку совершила, и будешь ежедневно благодарить мать за то, что та сумела сберечь свое чадо, наставив на пусть истинный. Так что, не заморачивайся. Лучше оставить все как есть и не витать в облаках.
- Ты врешь все… - я закрываю уши ладонями, не в силах выдержать еще хоть слова его неправды, этой высокомерной тирады о том, что твой мир, к которому привыкла вовсе не такой и его пора разрушить, стереть в порошок, потому что кому-то так удобнее. – Я не хочу в это верить! Ты неправду говоришь! Ты хочешь, чтобы я просто согласилась, просто отошла в сторону, оборвав все!.. Но я не верю тебе!
- Я не люблю тебя! - как же больно, как зверски больно его слова проникают сквозь меня, расползаясь по всему телу. – И никогда не любил. Мною двигало желание, которое сейчас нужно усмирить и прекратить весь этот фарс немедленно. Ты слышишь? Я не тот сказочный принц, которого ты себе придумала! Я вполне реальный земной человек со своими смертными пороками! И секс для меня ничего не значит, ровно, как и ты, Ярославцева! Я не люблю тебя, кукла!..
Схватив сумку, и едва не зацепившись за стоявший соседний стул, я опрометью выбежала из класса, задыхаясь от слез и боли, сковавшей меня изнутри.

24. Урок гласности.
Домой я пришла, когда уже стемнело, прошатавшись по улице часа три, пытаясь хоть как-то собрать собственные мысли. Безразлично я встретилась с материнским, каким-то по-щенячьи грустным, взглядом в прихожей. Механически сняла шарф, разулась, расстегнула куртку, которая лениво сползла с плеч на пол. Не замечая этого, бреду в свою комнату, от усталости еле перебирая ногами.
- Есть будешь? – спрашивает мама, будто это был единственный вопрос, который ее интересовал.
Отрицательно качаю головой, так и не включив свет, забираясь на диван в своей комнате, поджав колени к подбородку. Мама замирает на пороге, не зная, что еще можно мне сказать, как хотя бы частично вернуть жизнь в тело дочери, что стало аморфным за одни лишь сутки.
Мне кажется, что слез уже не осталось, но глаза снова режет и горячая струйка бежит по щеке, сверкая от светивших в темное окно уличных фонарей. Пустота царит в комнате, такая же глухая и безмолвная, что и внутри меня. Кажется, что впервые сейчас заглянула вглубь себя, в самую душу. И что я вижу перед собой? Только пустоту и ночь…
Бесшумным призраком мама скользнула ко мне на диван. Она отрывает мои руки, до того обнимающие колени и заводит к себе за шею. Крепко, но в то же время нежно она обнимает меня, вслушиваясь в мои всхлипы, гладит меня по волосам, намокшим от идущего весь день снега, шепчет что-то успокаивающе и ласково, но я не понимаю ни слова.
- Все, мама… - спонтанно шепчу я, сжимая ткань маминого халата на плечах. – Все закончилось…
- Тшш… - шепчет мама, гладя меня по спине, как облезлого и больного котенка. – Все правильно. Так нужно, родная, так правильно.
Нужно… Кому? Для кого правильно? И почему так больно, если это настолько правильно?
- Хочешь, я поговорю с Екатериной Сергеевной, и тебе заменят учителя по истории? – предлагает мама, перебиваемая моими жалобными всхлипами и поскуливаниями. – Будешь посещать историю с другим параллельным классом?
- Нет, не хочу, - уверенно отрезаю я, приподнимая голову и стирая свои обидные слезы, показывающие мою слабость. – Все нормально, все остались живы, здоровы, и я не намерена грести по полной из-за своей собственной глупости и чужого цинизма. Я буду учиться только в своем классе. Все будет нормально, мам…
- Ну, смотри по себе, - вздыхает мама, выдавливая едва заметную улыбку, обрадованная моим серьезным настроем. – Если что, знай, всегда можешь…
- Мамочка, я люблю тебя… - обнимаю маму сильнее, прижимаясь к ее плечу.
На самом деле, мать оказалась единственным человеком, сказав которому «люблю», я не боюсь получить в ответ «а я тебя – нет». И это дорогого стоит. Сейчас я это знаю наверняка.
- Родная моя, я тебя тоже люблю! – улыбается мама, ответно сжимая мои плечи. – Никто в мире не стоит твоих слез… Самая смелая моя девочка, самая искренняя и доверчивая…
- Мам, не надо продолжать… - смеюсь я, впервые за прошедшие сутки ощущая легкость внутри себя.
- Хорошо, не буду. Тебе помочь с уроками?
- Мам, ты не заглядывала в мои тетради с третьего класса! – удивляюсь я, не сумев сдержать повторного приступа смеха.
- А теперь хочу провести вечер с моей непослушной дочерью, проверяя ее уроки! И что такого? – мама на секунду задумалась, затем осторожно спросила: - Может, ты хочешь чего-то еще?.. Только скажи, я попробую…
- Мам, я очень не хочу видеть в этом доме Льва Романовича, - вмиг становлюсь серьезной, умоляюще глядя в глаза матери. – Очень не хочу…
- Хорошо, - вдыхает мама, заправляя непослушную прядь волос мне за ухо. – Его здесь больше не будет. Обещаю…

Должно быть, предложение мамы о смене историка избавило бы меня от многих проблем и пошло бы на пользу для восстановления моего порушенного внутреннего мира, но также это был бы символ признания мной своей слабости. А это самое противное, что могла бы почувствовать я - жалость к самой себе. Жалость от всех окружающих, которые были в курсе моих душевных терзаний. А самое главное – он бы увидел эту жалость, понял бы, насколько больно мне сейчас, и смотрел бы на меня, как на нечто жалкое, поруганное им же, никчемное существо. Нет, не будет ему такой чести! Хватит того, что изрядно потоптался на моих самых искренних чувствах!
- Ужасно написали последнюю самостоятельную, - высказывает недовольство Даня, мельком окинув взглядом притихший класс. – Викторов, раздай тетради этим неучам. Не знаю, как вам удалось досидеть до одиннадцатого класса, не соображая элементарных вещей! Не говоря уже о грамотности… Ужас просто!
Получив свою тетрадь, я открываю ее на той самой самостоялке, о которой сокрушался Даня. Мельком пробежавшись по ней глазами, я поднимаю руку с целью задать пару вопросов преподавателю.
- Да, что тебе, Ярославцева? – он даже не смотрит на меня, пролистывая классный журнал, прибывая в крайне плохом расположении духа.
- Почему мне «пять»? – спрашиваю я, не поднимаясь с места.
- И чем ты недовольна? – переспрашивает учитель, кинув на меня беглый раздраженный взгляд.
- Ну, учитывая, что вы подчеркнули три четверти моего текста и то, что я перепутала два определения и несколько дат, могу сделать вывод, что эта работа точно не на «отлично». – объясняю я, просматривая пару листов в своей тетради.
- Ты хочешь поспорить со мной насчет принципа моей оценки работ?
- Я хочу справедливости, Даниил Евгеньевич. Надеюсь, вам знаком смысл этого слова?
- А правда, почему ей «пять»? – Лидия деловито поправила очки, вечно сползающие с переносицы. – У меня всего лишь одно определение поправлено и «четыре» стоит…
- Хорошо, Ярославцева, «три», согласна? – Даня тут же выводит мою оценку в журнале, начиная просто закипать от моей наглости.
- При чем тут мое согласие? – пожимаю плечами, закрывая тетрадь и встречаясь с едким взглядом историка. – Я хотела бы просто по справедливости получать свои оценки.
- Ох, да ты у нас святая, как оказывается! – язвит Даня, смерив меня высокомерным взглядом. – Что ж, не буду теперь делать поблажки ради твоей желанной медали…
- А это не моя желанная медаль, - хмыкаю я, откидываясь на спинку деревянного стула. – Я хочу получать те оценки, которые заслуживаю. Все же очень просто.
- Так просто, что я трачу на тебя треть урока, Ярославцева! Желаешь дальше продолжать дискутировать по поводу справедливости – делай это в коридоре! – Даня отворачивается к доске, выводя тему урока, противно так скрепя мелом, едва не кроша его в кулаке.
- Вы что, выгоняете меня, Даниил Евгеньевич? – принимаю вызов, складывая руки на груди и внимательно вглядываясь в его напряженную спину.
- Если не можешь тихо вести себя на уроке, то можешь быть свободна.
- Я ведь только уточнила правдоподобность своей оценки…
- Ярославцева, покинь класс, пожалуйста, – отворачивается от доски Даня, строго и серьезно глядя на меня. – Ты мешаешь не только мне, но и остальным!
- Ох, хорошо, не буду вам мешать… - беру сумку и, демонстративно улыбаясь своим одноклассникам, покидаю кабинет истории.

- Ты че так огрызалась на истории? – без того туго соображающий Вася пытался понять то, что его неразвитые мозги вместить были просто не в состоянии. – То тебя «пять» не устроила, то промолчать не могла, когда историк и так недоволен был всеми нами вместе.
- Ох, Вась, много чести вашему историку, если каждый будет молчать в тряпочку! – перебираю ногами в воздухе, сидя на парте и наблюдая, как мои одноклассники собираются домой после седьмого урока. – Кто он здесь? Господь Бог что ли?!
- Ну а сама-то ты кто? – Лидия выглядывает из-за своей большой сумки, нахлобучивая меховую шапку на голову. – Принцесса Турандот, да?
- А я человек, не лишенный гласности, заучка очкастая! – поморщившись, я показываю язык оборзевшей однокласснице. – Если ты за «пять» готова этого циника на руках носить, то мне его подачек не нужно!
Замерев с раскрытым ртом староста откладывает свое мешкоподобное пальто, подходя ко мне ближе и уперев руки в бока. В своей меховой шапке этот очкастый демон на самом деле внушал чувство страха, но в этот момент я почувствовала сожаление за сказанное. Чувствую, что стала агрессивнее, злее что ли… А самое поганое, что эта покрасневшая от обиды и недовольства девушка здесь совершенно не при чем.
- Прости, Лид, сорвалось… - сжимаю губы, искренне жалея, что обидела одноклассницу. – Просто как-то достало все…
- Ох, Ярославцева, когда ж ты вырастешь?! – хмыкает Лидия, постепенно отходя от обиды и нехотя принимая мои извинения. – Ты можешь поверить, что не все вокруг желают тебе зла? И даже историк! Он натягивает тебя на медаль, закрывая глаза на твои знания истории, договаривается с другими учителями, узнает по каким предметам у тебя тоже туго… А ты его за пустое место считаешь! Возмутительно себя ведешь, Кристина! Просто ужасно!
Закатываю глаза, спрыгивая с парты, намереваясь покинуть кабинет, но дальнейшие слова старосты меня останавливают:
- 14 февраля через неделю, - Лидия подносит указательный палец к оправе своих очком, делая крайне заинтересованный вид, будто этот праздник был важен лично для нее. – Нужно бы что-то подготовить для праздника в актовом зале.
- Э нет, петь я больше не буду! – кричу я уже из коридора. – Без меня, мальчики и девочки! Здесь без меня…

25. День влюбленных.
Как ни прискорбно, но 14 февраля приближалось, как и положено, несмотря на то, что я старалась всячески отдалить от себя эту дату. Казалось, это был самый печальный и грустный день в моей жизни. Плюс ко всему «хорошему» сам директор гимназии пожелал еще раз восхититься моими голосовыми способностями, а заодно поручил мне стать ведущей такого прелестного для всех праздника. Кажется, что я просто не выдержу всего этого и умру от эмоционального напряжения. Кроме того, вся окружающая обстановка способствовала: смущенные от излишнего внимания лица старшеклассниц, розовые ящики под Валентинки, украшающие каждый этаж, везде смайлики, улыбки… Это пиздец, товарищи… Нет слов, одни мысли и те – матом… Бесят все и каждый в отдельности! Разглядывая розовые плакаты мне одной хочется плакать, а остальные глупо ржут, охваченные возбуждением, будто от какого-то чуда, которое вот-вот должно было произойти.
- Кислая физиономия, и тебя одарили! – выгружает Вика собравшиеся для нашего класса Валентинки из ядовито-оранжевого, покрытого блестками, картонного ящика.
На мое удивление передо мной возникают три открытки в форме сердечек. Одна от Ксюхи, другая от Сазановой Ольги – улыбчивой пустоголовой красавицы нашего класса, которая одарила всех своих одноклассников, проявив редкостное благородство, а третья – оказалась не подписанной. Сердце предательски екнуло, но пораскинув мозгами, я сообразила, что сердечко от Максима, который иной раз продолжал на меня томно поглядывать. Историк же никогда не будет заниматься подобной хренью в виде преподнесения Валентинок. Тем более с чего бы ему это делать в мой адрес, когда я ровным счетом ничего не значу в его глазах. Очередная безмозглая его ученица – не более.
- И как ты такая недовольная выступать будешь? – кажется, Лидия больше всех переживает за мое выступление на таком святом празднике для всех, кроме меня.
- Могу передать тебе ветвь первенства, - искоса глянув на старосту, предлагаю я, расслабившись, сидя за партой, положив голову на вытянутые руки. – Тренируй связки, может что-нибудь прокукарекаешь…
Мои одноклассники, слышавшие наш разговор, заливаются истерическим смехом, кидая в Лидию скомканные бумажки и ставшие ненужными Валентинки. Я тоже нехотя улыбаюсь, поглядывая на по обыкновению краснеющую старосту.
- Следи за языком, Ярославцева! – взвизгнув от обиды, Лидия отворачивается к окну. – Подумаешь, звезда местного разлива…
- Куда уж мне до вас, мисс Обаяние… - дерзко отвечаю я в ответ, пренебрежительно игнорируя дальнейшее бухтение Лидии.
- Мне кажется, звонок уже был, - неожиданно в кабинет входит Даня, перехватывая на лету пару взметнувших мимо него Валентинок. – Или он не для вас?
- Да тут Ярославцева одна, по-моему, звонок не слышит! – Лидия не упустила шанса накапать на меня, я лишь равнодушно пожала плечами, снова опустив голову на руки.
- Опять эта Ярославцева? – с сарказмом в голосе комментирует Даня. – Даже не знаю, что с ней делать уже… Может в угол поставить?..
- Ага, а я без Ишмаевой туда не пойду! - хмыкаю я, косясь на ябеду в очках, сидящую за соседней партой.
- А ты, Ярославцева, подняла бы голову с парты, когда с учителем разговариваешь. – замечает Даня, оказавшись в шаге от меня.
- А я с вами не разговариваю, - улыбаюсь я, подавляя желание засмеяться на весь класс. – Я с Ишмаевой… Да, заучка ты наша?
- Ярославцева… - монотонно призывает меня Даня, отчего я сажусь ровно по струнке и будто первоклашка, сложив руки перед собой.
- Да, учитель, вы что-то хотели? – гадко так улыбаюсь ему в лицо, не собираясь уступать даже как учителю.
По классу прошел злорадный смешок, когда мои одноклассники созерцали мое издевательство сначала над Лидией, а теперь, видимо, и над историком.
- Кристина, - вау, он назвал меня по имени, по-моему, первый раз в его гнилой жизни! – Иди домой, готовься, собирайся, тебе еще сегодня вечер вести… А то ты какая-то перевозбужденная… Боюсь, вся твоя энергия на истории останется.
Одноклассники громко заржали, уловив самое смешное, по всей видимости, слово, я же плотно стиснула зубы, выдавив некое подобие усмешки.
- Ну же, Ярославцева, я тебя отпускаю… - повторяет Даня, отворачиваясь от меня, собираясь продолжить урок уже по теме.
- Благодарю за честь… - хрипло замечаю я, лениво поднимаясь со стула и демонстративно потягиваясь. – Больно нужно на вашей пресной истории сидеть.
- Можно не комментировать, Ярославцева? - мимоходом замечает Даня, диктуя тему. – Прикрой дверь с другой стороны, пожалуйста.
- Конечно же… - отвешиваю шуточный реверанс, хлопнув за собой дверью.
Это и к лучшему. Не к чему мне сегодня созерцать его довольную физиономию…

Как же не хотелось возвращаться вечером в гимназию… Мне казалось, что резко подскочила температура, затем я чувствовала какие-то нервные перебои сердца, потом просто все конечности прошибло холодом. Но тем не менее, я решила быть сильнее всего этого и начала быстро собираться за час до начала концерта.
Выбрав нежно розовое облегающее короткое платье и в тон ему туфли на высоком каблуке, я стала напоминать себе Барби. Единственным отличием был цвет моих волос, так как Барби в большинстве своем ассоциировались с блондинками. Кукла… Дурацкое слово и дурацкий видок, но времени перебирать наряды не было. Поймав такси, я отправилась на ненавистное чествование ставшего таким же ненавистным праздника.
Сказать, что нервничала, объявляя номера, приветствуя гостей – это ничего не сказать. Кроме того, от постоянной улыбки уже болели уголки рта. Но все проходило тихо-мирно, мои одноклассники активно хлопали, поддерживая меня, отчего с каждой минутой моя задача была все легче. Потом последовал мой номер, во время которого я должна была исполнить известную песню о всепоглощающей любви. И вот тут я так расчувствовалась, что пропустила каждое слово этой чертовой песни через себя. Глаза блестели от подступивших слез под сверканием софитов, а голос шел из самой души, передавая в зал частичку моей грусти, скорби по этой самой любви, которой я так скрыто ото всех страдала.
Но эпилогом всех моих страданий стало то, что он был в этом зале. Прислонившись к дальней колонне, сложив на груди руки он наблюдал за мной, слушал, проникал своим цепким взглядом в самую мою сущность, разрывая там что-то окончательно и так больно…
Быстро и незаметно я стерла сбежавшую слезу с щеки, когда прозвучал последний аккорд. Так же стремительно снова надела маску безразличия, изобразила на лице обманчивую улыбку, показывающую мое несуществующее счастье, продолжила играть ту роль, к которой уже привыкла. Самое главное, чтобы такой видели меня остальные. Чтобы не заметили тех ошметков сердца, которые не хотели заживать в моей груди, противно кровоточа и болезненно сжимаясь. Пусть потом я упаду на пол в своей ванной, сгибаемая той болью, той тяжестью, что тяготела надо мной. Пусть потом я до крови буду закусывать губы, чтобы не закричать на весь дом, от раздирающей мою душу проникновенной боли… Но сейчас я буду счастлива. Не для себя. Для всех них – я буду красивой картинкой, радующейся прекрасному дню всех влюбленных. И даже для него – я буду играть эту роль сколько потребуется, не позволив ни на минуту усомниться в том, что свободна и счастлива. Что я снова искренне улыбаюсь, не зная предательства и зла.

Завершив этот праздничный вечер, я поднялась в триста шестой, чтобы переодеть обувь и забрать куртку. В кабинете совсем темно, лишь уличный свет из окон очерчивает силуэты парт, кидая тени на пол. Ни одной живой души на всем этаже, и нелепые воспоминания снова лезут в голову. Стараюсь быстро забрать свои вещи, но тут мой взгляд приковывает к себе собственная парта. На темной ровной поверхности лежит какой-то предмет, издалека напомнивший мне кусок материи. И лишь подойдя ближе, я увидела перед собой алую розу на длинном стебле. Моргнув несколько раз, сомневаясь в своем зрении, я снова внимательно посмотрела на поверхность парты.
Словно боясь цветка, как-будто тот мог оказаться живым, я осторожно беру его в руки, чувствуя влагу от нежных лепестков на своих пальцах. Должно быть, роза совсем недавно была на улице, если падавший весь вечер снег на ней еще не высох. Кто это мог сделать? Кто угодно… Кто угодно мог оставить этот презент для меня, но почему-то я думала только на одну кандидатуру. Может быть, мне просто хотелось в это верить… Нервно сглотнув вновь подступивший к горлу ком, я ломаю тонкий стебель цветка пополам. Скомкав нежные лепестки, будто это было что-то противное и злое, я швырнула цветок в корзину для бумаги, выходя из класса. Лучше так… Лучше не думать об этом…

На улице порхает снег, легкими хлопьями покрывая и без того запорошенный школьный двор. Такси задерживается, но это дает мне время немного прийти в себя. Прикурив сигарету, я задумчиво вглядываюсь в темное небо, совсем не ощущая холодного ночного воздуха.
Впереди передо мной сверкнули фары, затем рядом тормознула машина, в которой я надеялась узнать такси, но вместо этого отшатнулась назад, пряча взгляд на снежном ковре под своими ногами.
- Подвезти? – Даня опустил стекло со своей стороны, откуда на меня повеяло теплом и тонким ароматом до боли знакомого парфюма.
- Я такси жду.
- И что, будешь час тут стоять?
- Неважно, я только недавно вызвала машину.
- Слушай, Ярославцева, я не первый враг тебе, если ты так считаешь! Хватит уже строить из себя обиженного ребенка! Я сам не в восторге, что так все получилось. – Даня прикурил, стряхнув пепел в окошко. – По-другому нельзя было, ты же знаешь…
- Не знаю. – отрезаю я, повернувшись боком к открытому окну Ауди. – Вам лучше ехать своей дорогой, а то еще увидят нас… Что-нибудь подумают…
- Да похер кто и что подумает… - выдохнул Даня, как-то устало посмотрев прямо перед собой. – Если бы только про одного меня думали… Тебя же затаскают сначала по кабинетам этой гимназии, потом по психологам. Будут изучать причины тесной дружбы отличницы и медалистки с учителем…
- Так говоришь, будто наверняка знаешь, какие бы экзекуции со мной проводились! – фыркаю я, не веря ни слову этого недочеловека.
- О, Ярославцева… Я ведь как-никак посещаю учительскую и знаю каждую жеманную старую перечницу, собирающую слухи про всех и вся, норовившую поднять скандал даже на пустом месте. – Даня глубоко затянулся и выпустил плотную струйку дыма. - Ты для них – лакомство на блюде… Будут тебя спасать от безжалостного общества… Читать нотации, выспрашивать, может даже лечить попытаются, так как у тебя еще не сформировавшаяся детская психика…
- У меня уже далеко не детская психика, понятно?!
- Да мне то понятно, а вот им, - Даня указал пальцем на темные окна гимназии. – Нет.
- Да не верю я тебе, - морщусь я, переминаясь с ноги на ногу. – Ты свою шкуру бережешь! Больно надо тебе из-за малолетки на приключения нарываться…
- Ох, Ярославцева, - усмехнулся Даня, выбросив окурок мне под ноги. – Если бы не ты, я бы уже послал всю эту гремучую змеями гимназию ко всем чертям… Но что-то мне кажется, твоя медаль еще кому-то приглянулась. Малейший шаг в сторону – и плакали мечты твоей мамы горючими слезами. Хочешь меня козлом отпущения сделать – делай, я от своих слов не отказываюсь. Погуляли, поиграли – хватит. Сейчас на кону твое будущее, которое совсем не хотелось бы омрачать.
Поиграли?! Да я ему сейчас в глотку вцепиться готова! Нет, ну как?.. Как можно быть такой редкостной сволочью?!
- Садись, замерзла совсем, хватит бычиться!
- Да пошел ты знаешь куда?!
Развернувшись, я побрела вдоль покрытых снегом клумб у забора гимназии. Услышь я от него еще лишь слово – и я действительно сорвусь, расцарапав всю его улыбающуюся физиономию. Мне кажется, что он сейчас снова начнет допекать меня, настаивать на своей правде, но Ауди резко срывается с места, оставляя за собой шлейф взметнувшего вверх снега.
Едва не плача, прижимаюсь к обледенелому забору, на этот раз действительно жалея себя и окончательно потерявшись во всей этой лжи.
- Кристина? – слышу голос откуда-то со стороны.
- Катя? – рассматриваю через пелену усилившегося снега девушку Геры. – Ты здесь откуда?
- Да я из школы – у нас день влюбленных отмечался, впрочем, наверное, как и у вас, - широко улыбаясь, Катя подошла ко мне ближе, коснувшись моей щеки дружеским поцелуем. – А ты что здесь застряла?
- Такси жду, - вздыхаю я, глуша в себе порывы разрыдаться прямо перед ней. – Задерживается что-то.
- Пробки, видимо… - замялась Катя. – Слышала, про вас с Даном… Жалко так, вроде хорошо смотрелись…
- Ой, ладно тебе, - хмыкаю я, переняв манеру поведения историка. – Погуляли, поиграли… Ничего личного.
- Слушай, а давай к нам в субботу! – глаза Кати загорелись заговорщицким огнем. – Я правда не знаю куда мы попрем, но…
- Ты что, я не буду с ним…
- Да не будет его! – убеждает меня Катя, достав телефон из кармана куртки. – Дан куда-то там уезжает на выходные, да и в последнее время смотрю – нет у него настроения тусить. Диктуй свой номер…