Псы с Городских Окраин (Глава 8 - Когда он начал умирать...)

Ичи сидел на кровати, остановив невидящий взор на одной точке. Он устал. Мальчик судорожно вздохнул и сам испугался этого хриплого громкого звука. Ичи не знал, сколько ему еще суждено находиться здесь, сколько еще дней будет продолжаться это мучение.
Но он хотел жить, хотел мучиться. Ичи боялся умирать. Мальчик не знал, что будет потом, что от него останется, сможет ли он думать, будет ли существовать в небытии хоть часть его сознания.
Сейчас, когда он чувствовал, как через открытое окно дул ветер, холодный, отрезвляющий, заставляющий тепло укрываться одеялом, он слышал, как неподалеку, совсем близко, сидела та, кому он был обязан каждым днем.
Если бы мальчик мог отдать свои оставшиеся минуты той единственной, что стала в этом мире для него лучом света, яркой краской, то он бы отдал.

Ичи слышал, чувствовал, как она дышит, дышит прерывисто, глотая слезы. Он знал, что его сестра смотрит на него, смотрит с безысходной тоской. Да, Ичи не мог видеть, но он мог слышать, чувствовать каждой клеточкой своего тела, чувствовать то, что никогда не будет одинок.
Он умирал. Медленно, мучительно, как в каком-то кошмаре, когда ты хочешь, но не можешь бежать. Эти приступы, повторяющиеся по несколько раз в течение дня, превращались для него в единый раскаленный котлован, и он окунался в него с головой, не зная того, сможет ли еще когда-нибудь сделать хоть маленький вздох.
Больно. Ему было больно, но мальчик никогда об этом не говорил. Ичи знал, что та боль, которую он испытывает, ничто по сравнению с той, что ежечасно терзает его сестру.
Он улыбнулся, вспоминая, как недавно хотел признаться Моеги в своих чувствах, как замялся, как не мог подобрать слова. Ичи так и не сказал.

Сегодня, когда он уснет, его опять посетит всеобъемлющий страх. Он будет бояться. Ичи спал плохо, постоянно просыпаясь, он опасался, что потеряв контроль над своим телом, уже никогда больше не сможет проснуться.
Когда он начал умирать? Ичи не знал. Порой, ему казалось, что еще с его рождения смерть приметила его. Она стала, подобно тени, преследовать, мерить каждый его шаг, отсчитывать на песочных часах его жизни каждую минуту, приближающую её приход.
- Саку, Шикамару невиновен. Он единственный, кто нас любил здесь, единственный, кто никогда не делал зла… - Ичи пытался отвлечься от мыслей о смерти. Но с каждым днем это становилось все сложнее.
Ичи был слеп. Но он мог осознавать, что ему осталось не так много. И теперь, когда мальчик ощущал это явно, ему необходимым стало позаботиться о той, которая для него как яркий луч солнца, который Ичи может разглядеть даже покрытыми бельмом глазами.
- Я знаю, брат. Я знаю, что Саске никогда не станет хоть немного похожим на Шикамару. Но нас, Ичи, не спрашивали, за это выбор большинства.
Сакура с каждым днем все внимательнее смотрела в лицо брата. Девушке казалось, что с каждым днем Ичи становился все более отстраненным. Он почти перестал есть и спать. Она знала - скоро и брат, её маленький добрый Ичи, её покинет. Но она не верила, надеясь, что все же сможет помочь, сможет отодвинуть этот страшный день, когда у неё не останется никого.
Прошло около двух недель с тех самых пор, как Шикамару ушел. Девушка ждала его, ночью, когда все спали, она смотрела на дорогу, ожидая, что вот-вот, и она вновь увидит расстегнутую кожаную куртку, вновь заметит, как тлеет сигарета в его зубах.
Но нет, Ичи был прав, от них ушел единственный, кто их любил безвозмездно, кто заботился, чье тепло всегда согревало в самый тяжелый день.
- Шикамару не вернется, сестренка. Не жди его. Тебе придется жить дальше без него, – Ичи повернул голову в ту сторону, где сидела Сакура.
- Нам придется, Ичи… - Сакура все больше по привычке поправляла брата.
Мальчик грустно улыбнулся, но спорить не стал. Ичи понимал, что переводить, возможно, последние минуты жизни на то, что бы спорить с сестрой – пустая трата драгоценного времени.
Когда он стал умирать? Сакура часто возвращалась к этой мысли, словно пыталась найти разгадку этой болезни, словно пыталась уцепиться хотя бы за тоненькую ниточку, что еще связывала её брата с этим миром.
Но ответа не было. Разум сохранял молчание, словно стеснялся собственного незнания на такой, казалось бы, простой вопрос.

Те лекарства, что они с Саске достали, оказались почти бесполезными. Ей хотелось просто завыть, кусая локти, от того, что все оказалось тщетным.
В дверь постучали, тихо, еле слышно. Сакура резко повернулась, пытаясь угадать, кто в такой час может желать её общения.
- Это Хината, Саку. Я узнаю каждого в нашей Стае по шагам,– Ичи, шаркая ногами, залез на свою кровать и отвернулся.
Сакура решила, что если Хината и решила постучаться в её комнату в такой час, значит, на то была веская причина.
- Сакура, Наруто плохо себя чувствует. Ты не могла бы его осмотреть? – Хьюга слегка замялась, понимая, в какой поздний час пришла к подруге.
Сакура только кивнула и, тихо затворив за собой дверь, вышла.
Ичи отвернулся к стене и закрыл глаза, только от этого ничего не поменялось, все та же темнота не давала ему покоя. К темноте нельзя привыкнуть, да, бояться её мальчик уже перестал, но так ему порой хотелось широко открыть глаза и увидеть весь мир, увидеть, как по синему небу плывут облака, похожие на чудесных волшебных зверей из тех сказок, что рассказывала ему сестра.

Он мечтал о том, как часами будет наблюдать за травой, которая колышется от каждого дуновения ветерка, будет любоваться солнцем, которое всходило каждый день. Но Ичи знал, что это лишь мечты, и что они никогда не станут явью.
Послышались тихие шаги. Ичи вздрогнул, как только их старая дверь заскрипела тем самым жалобным, тоскливым, ноющим скрипом.
Слепой ребенок узнал и эти шаги, шаги нового Вожака, шаги Учихи Саске. Мальчик не двинулся, он прислушивался к каждому звуку, который возникал при малейшем движении брюнета.
Он слышал, как новый Вожак обернулся вокруг себя, и почувствовал на своем лице его холодный изучающий взгляд.
Ичи слышал, как Саске сел на кровать, принадлежавшей Сакуре, слышал, звук, с каким голова молодого человека упала в ладони.
Мальчик, который был лишен возможности видеть его лицо, видел чувства Саске, видел насквозь, он знал, что мучает Учиху, знал, но ничего не говорил.

Саске вымотался. Он перестал понимать, перестал быть уверенным в своей цели нахождения на Окраинах. Однако его все чаще стало посещать ощущение того, что ему здесь хорошо. И Учиха боялся этого. Он, выросший в красоте, идеальной чистоте, в уюте, создаваемом мастерами своего дела, никогда не мог представить, что лишь здесь, в этой маленькой комнатушке, на этой кровати, которая проседала под его весом, он сможет почувствовать успокоение.
Периодами, Саске стало казаться, что он умирает. Умирает его прежняя жизнь, в которой, как ему казалось, был заключен весь смысл, умирает Город, к которому он был привязан, умирает часть его самого.
Но что-то появляется под мертвой плотью прошлого, появляется и растет, и Саске не знал, что это и как это называется. Учиха пришел сюда в надежде застать Сакуру, но прогадал. Сейчас, когда он избавился от Шикамару, когда ему больше никто не мешает, молодому человеку не стало спокойнее.
Мучительные сны не давали покоя новому Вожаку. В них он каждый раз поворачивал ручку той самой двери, за которой, словно в немой издевке, стояла тень мужчины, держащего пистолет. Но в самый последний миг, когда ручка уже поддавалась его руке, он просыпался, просыпался в холодном поту.
В ушах кто-то шептал Правила, но шепот с каждым днем становился все тише. Правила… с каждым днем он все меньше вспоминал о них. Раньше каждый его шаг, каждое движение тела, каждый вздох был посвящен Порядку, Правителю и Правилам.
А сейчас он реже думал о своей прошлой жизни, нет, Саске не забыл про задание, про Советников, которые были причиной его пребывания на Окраинах. Учиха стал задаваться вопросом: ради чего все это? Ради чего он живет? Ради Правителя и Порядка?

И молодой человек, в сотый раз отвечал на этот вопрос одинаково: да, ради Правителя. Но сам знал, что обманывает себя.
Когда он начал умирать? Может именно в тот момент, как Правила стали определять каждый его поступок? Или же он был мертв, а теперь, вдали от Города – жив?
Сейчас, раздираемый сомнениями, терзавшийся домыслами, которых раньше не признавал, Саске нуждался в человеке, который просто будет рядом.
Брюнет не хотел, что бы рядом были по приказу, из-за страха, он хотел, впервые, что бы рядом находились добровольно. И именно поэтому он пришел в эту комнату и поэтому не уходит.
- А когда ты начал умирать, Саске? – молодой человек дернулся от неожиданного хриплого голоса Ичи.
- Я жив.
Ичи развернулся, встал и маленькими шажочками подходил все ближе к новому Вожаку. Он смотрел как всегда куда-то выше головы Учихи. На его детском лице блуждала потусторонняя улыбка.
- Нет, Учиха Саске. Ты умираешь. Но, в отличие от меня, ты будешь жить даже после своей смерти, – мальчик наклонил голову, прислушиваясь к дыханию собеседника.
Новому Вожаку стало не по себе, нет, Саске не боялся, он недоумевал, откуда этот слепой Щенок может знать даже то, о чем он сам не подозревает.
- После смерти нет жизни. Твои слова – лишь выдумка твоего скучающего мозга, Щенок, – как бы ему было неуютно, но брюнет не менял своей позы, пристально глядя в белесоватые глаза Ичи.
Мальчик подошел совсем близко, и вытянутой ладошкой закрыл Саске глаза. Ичи хотел, то бы именно сейчас Вожак заглянул вглубь себя, заглянул и отыскал то единственное в себе, что можно назвать живым.
- Что ты видишь в темноте, Саске? – Ичи был не в себе. Но ему хотелось знать ответ.
Саске молчал. Для него, привыкшего поступать согласно строгому своду законов, стало почти мукой сидеть с закрытыми глазами. Его не пугала темнота как таковая, но пугала темнота, которую он внутри себя видел. И самое страшным было то, что кроме тьмы он не смог разглядеть ничего.
Учиха дернулся, перестав ощущать себя в безопасности. На миг ему показалось, что Ичи – самый страшный враг, которого ему довелось встретить.
- Прекрати это все, Щенок… - его голос дрогнул. Но сейчас молодой человек не мог найти в себе силы встать и уйти.
Ичи только сильнее прижал свою ладошку, а тонкие ногти врезались в лицо брюнета.
- Смотри глубже, Саске…

Учиха не знал, почему терпит это, почему не убьет этого Щенка на месте. Хотя… единственное, что он понимал, так это то, что человек не может быть соткан из тьмы. Должно же быть что-то светлое…
Почему только темнота? Ведь он жил правильно, боролся за Порядок, готов был пролить кровь за Правителя, тогда почему ничего хоть на йоту отличающегося от черного?
Саске был обескуражен, когда нашел то, что искал: воспоминания о маме… они промчались мимо него как мотылек, взмахивающий голубыми крылышками.
Образ матери быстро растаял, но на его место пришло воспоминание о Сакуре. Тот самый день, когда она его поцеловала у берега речки. Её глаза светились добротой, всепрощением, пониманием и заботой.
А затем, стоило Саске протянуть свою руку, желая не отпускать этот образ – все растворилось. И вокруг, вновь заняв свое законное место, воцарилась тьма.
- Ты почти мертв. И поэтому я спросил, когда ты стал умирать… - Ичи отошел от Саске и закашлялся. Слишком длинные фразы ему давались все с большим трудом.
Но Саске молчал. Он не мог сказать ничего из того, чем были заняты его мысли. Если бы он произнес хоть слово, то отрекся бы от всего, что являлось для него еще недавно смыслом жизни.
- Ты ведь здесь не для того, что бы меня слушать. Сестра уже поднимается, – Ичи, словно забыл о том, что только что говорил.
Ребенок, пошатываясь, дошел до кровати и вновь лег, прижимая руки к вздымающейся груди.
А Саске ушел, надеясь, что сможет поговорить с Харуно наедине, без того что бы мальчик слышал. Ему порой казалось, что Ичи знает все, о чем он думает, слышит каждый его шаг, сделанный на Окраинах.



Сакура остановилась, стоило только чуткому слуху уловить еле различимый скрип половиц. Теперь, когда Шикамару ушел, девушка больше не чувствовала себя в безопасности, даже дома.
- Сакура, не составишь мне компанию? – как бы он не хотел, что бы это прозвучало как просьба, его тон явно заявлял о приказе.
Скрипачка, удивленно посмотрев на неестественно бледного Учиху, согласилась.
Девушка не знала, чего стоило ожидать от этого разговора. Но что-то ей подсказывало, что сейчас, в этот самый момент, она нужна Саске. Пусть он даже этого никогда не признает. Учиха всегда говорил об одиночестве как о высшей награде. Но Харуно знала, что это немыслимое, безумное, бешеное одиночество, Саске испытывал впервые.
- Харуно, оказывается, карты не врали. Воду уже начали добывать, предполагаю, что вскоре недостаток в чистой воде исчезнет, – брюнету сейчас было не важно, о чем говорить, как говорить.
Ему, как и любому из людей, необходимо было внимание, присутствие человека, который просто выслушает, не говоря ни слова.
Сакура знала, что последним, что сделал бы Учиха – так это отчет о проделанной работе. Сейчас, когда на его лице не было сарказма, тошной издевки, молодой человек казался просто-напросто уставшим.

Девушка ничего ему не ответила, она знала, что этот вопрос был задан не для поиска ответа, поэтому просто подошла и обняла того, кого еще недавно считала чудовищем. Сакура ждала того момента, когда Саске откинет в слепой ярости её руки, когда повернется, смерив её уничтожающим взглядом. Но этого не происходило.
Учиха Саске понимал, что Ичи был прав. Он умирает, но у него, в отличие от слепого Щенка, был шанс выжить, перестать быть зависимым от навязываемого ему с самого детства. Его удивляло, почему раньше в его голову никогда не забредали мысли о том, что он бессмыслен. Нет ничего, он ничего за собой не оставил. Никто и никогда о нем, об Учихе Саске, не вспомнит.
Но… он не умел жить по-другому, он не знал никаких больше ориентиров, не знал путей, не догадывался о том, что его ожидает дальше и поэтому не хотел «жить». В какой-то миг Саске показалось, что лучше умереть, захлебнувшись в своей непроглядной тьме, чем пытаться что-то изменить. Ему казалось, что стоит идти дальше по тому пути, что он выбрал.
- Мы чертим свои жизни сами, Саске. Ты сейчас здесь, с нами, ты такой же Пес, как и мы. Но ты другой, ты страшен. Ты сам по себе являешься угрозой для меня и всей Стаи. Но, все же, ты сидишь сейчас здесь, рядом со мной, а мои руки до сих пор на твоих плечах, – Сакура говорила тихо, и её голос казался брюнету шорохом осенней листвы.
Ему нравился её голос. Да, именно голос. Раньше его привлекала в женщинах только идеальная красота, словно выточенные умелым скульптором тела. А теперь он спятил, сошел с ума, бредил. Да, ему нравился её голос.
- Сейчас мне это нужно. Именно в этот момент я хочу, что бы ты, Сакура, была рядом. Не спрашивай меня зачем, это просто мое желание, – Учиха закрыл глаза, пытаясь как можно полнее ощутить тепло, исходящее от девушки.
Он нуждался в ней, но не признавал это, считая, что все еще играет в игру, придуманную во имя Порядка. Саске говорил себе, убеждал себя, что он просто слишком вжился в роль, что к его лицу приросла маска Пса. Но иногда, словно ушат холодной воды, его посещала мысль, что именно здесь и сейчас он, наконец, снял последнюю из своих личин.
- Что ты чувствуешь, Саске? – девушка мимолетно, легко, еле касаясь бледной кожи, прикасалась губами к его подбородку, щеке, виску.

Сакура хотела увидеть в этих черных, ненавидящих все и вся, глазах хоть малую искорку чувств, теплоты, она хотела верить всем сердцем, что Учиха еще до сих пор жив, что может ощутить то, что она так старается сказать своими прикосновениями.
На мгновение, нет, на долю, миллисекунду, Саске показалось, что он не хочет большего, не хочет страстно, по-мужски властно, собственнически завладеть телом скрипачки. Но… он не стал вдаваться в такие тонкости собственных ощущений, грубо прикусив губу девушки. Его руки с силой сжались вокруг её талии, а в глазах появились… нет, совсем не чувства, - похоть, зверское, животное желание её тела.
- Я прогадала, Саске. В тебе нет ничего, за что тебя можно назвать человеком, – её голос был холоден, как никогда прежде.
Сакура выцеживала каждое слово, словно змеиный яд. Ей стали противны его объятья, поцелуи, прикосновения. Они не приносили ничего, кроме ощущения грязи, мерзости, покрывающей каждый сантиметр её тела.
- Тогда чего ты хотела? – Учиха не был зол, он был разочарован.
Ему показалось, что в этот самый миг он хоть немного, но стал живее, чем есть. Но, если это не чувства, то, что тогда вообще они из себя представляют?
- Я хочу, что бы ты жил тем, что у тебя есть, Саске, что бы ты, наконец, смог понять, что значит жить для других, но не потому, что это является обязанностью, но лишь потому, что это есть твое желание, – Харуно не отнимала ладоней от худого лица, она не была жестока.
Ей хотелось, что бы он жил. Девушка, почти потерявшая все из того, что было ей даровано жизнью, не хотела терять последнего, что хоть что-то для неё значил, который был так похож на неё.
-Я хочу, Учиха Саске, суметь разглядеть в тебе хоть что-то из того, что чувствую сама, но не могу, не получается, - девушка говорила шепотом, порой сбиваясь, останавливаясь на полуслове, но продолжала, и с каждой минутой для него шепот девичьих губ, становился громче самого яростного крика. – Я хочу, Вожак, что бы ты вспомнил, кто ты есть, для чего ты есть, вспомнил, что когда-то было для тебя ценнее утех с девкой, ценнее, чем похвала, полученная от Правителя, ценнее, чем выписанные в строчку Правила!

Резало. Больно. Кололо. Нещадно. Заставляло зарыться, уйти, скрыться, закрыться, исчезнуть. Слепая ненависть клокотала внутри, заставляя сердце биться все чаще. Лица тех, кого он любил, сливались. Тонули. Гасли. И вновь зажигались.
Он вырвался из обруча женских рук, словно раненный зверь, не ведающий пощады к тем, кто пытался задеть, убить, растоптать. В его душе, бурлила та самая тьма, в которую он недавно окунулся с головой, бурлила и чадила смрадом, заставляющим все внутренности сжиматься, пульсировать.
- Да что ты знаешь, Харуно, обо мне? Мне нечего вспоминать, нечего ценить. Я убивал, Харуно, слышишь? Я убивал и в этом искал смысл своего существования. Я мстил каждому, каждому, кто был похож на Него, отнявшего у меня все самое дорогое. Уходи. Оставь. Я устал, – шатаясь, держась за голову, опираясь на стену, Учиха Саске ушел.

А Сакура, опустив голову, изучая древесный рисунок стола, обдумывала каждое слово, которое Учиха выплевывал ей в лицо, пытаясь понять, не судить, не винить. Но не могла. Он был Смертью для таких как она, а теперь он поведет тех людей, которых привык убивать.
Скрипачка стояла, не шелохнувшись, почти не дыша, она ощущала, как каждое слово, вырвавшееся за пределы его мыслей, делало больно, словно кислота, прожигала, продырявливала душу. Обуглившиеся мысли отторгались, отслаивались ощущения.
Одной лишь своей фразой Саске смог окунуть Сакуру в ту всепоглощающую черную бездну, которая царила в нем.
- Ты можешь, Саске. Ты можешь чувствовать, можешь жалеть, радоваться… ты просто забыл, как это делать. Я, возможно, сделаю ошибку, но не стану впервые в жизни верить своим ушам.
Шаги давались девушке нелегко: в глазах рябило, а ноги сделались ватными, ненадежными, словно пришитыми кукольными конечностями, набитыми поролоном.
Сакура хотела подарить Учихе что-то светлое, то, что сможет заставить его изменить себя, хоть на йоту. И она верила, что просто стоит подождать, когда свет, находящийся в нем вырвется, ведь еще ни одной ночи не удавалось скрыть дня, ни одной темной комнате спрятать тлеющий уголек.

Сакура знала, что она увидит в нем то, что хочет увидеть. Скрипачка верила в это, понимая, что это последнее, во что она еще сможет поверить.



Сай поспешно складывал в походную сумку наброски рисунков, свой дневник, набор кистей и карандашей. Он был готов к тому, что бы уйти и больше никогда, возможно, не вернуться домой, туда, где его ждала любящая жена.
На письменном столе лежало его согласие на развод, заверенное подписью, которую он собственноручно поставил. Сай знал, на что шел. Приказ, который был отдан ему Советниками, был предельно прост: вернуть Учиху Саске назад, в Город. Но художник понимал, что шансы выполнить это задание равны нулю.

Он впервые за всю свою жизнь больше не мог терпеть, не мог просыпаться и видеть перекошенное болью лицо друга, ставшего ему ближе брата. Тогда, несколько лет назад, делая первые шаги по карьерной лестнице, Сай не мог знать, что слишком многое отдаст за право быть Приближенным.
Сейчас, когда, возможно, у него есть последний шанс попросить прощение у своего уже мертвого брата – он сделает это, даже если это обойдется слишком дорого. Сай сделал свой выбор.
В комнату, наполненную тусклым светом от горящих в камине рисунков, ворвалась девушка, которая стала для него продолжением жизни. Да, Сай отречется от нее, отречется для того, что бы эти глаза, голубые как небо, смогли видеть мир дальше.
- Сай! Прошу, не уходи, забудь про все, оставайся! Ты мне нужен, нужен здесь и сейчас, – Ино плакала, не имея сил остановиться. – У тебя есть все: дом, положение в обществе, я, в конце концов. Не рви все, не бросай, черт тебя побери!
Девушка, которая привыкла улыбаться, привыкла дарить любовь своему мужу, оставалась одна в своем одиночестве. Ино не смогла понять своей вины, не смогла найти за собой ни одного проступка, из-за которого Он, её Сай, сейчас уходит.
- Ино, забудь. Просто живи дальше и не вспоминай обо мне. Никогда, слышишь, дорогая? Я не хочу, что бы когда-либо ты произнесла мое имя вслух, – Сай улыбнулся ей. Улыбнулся искренне, так как мог улыбаться только своей жене.
Это его единственный шанс искупить вину. Это задание для него, хоть и посмертно, может сделать куда больше, чем все эти годы, прожитые под покровом Правителя в сытости и спокойствии. Да, он оставляет ту, которую любит, может, единственную, что способен полюбить.
Но оно того стоит. Он вполне заплатит цену за свою карьеру, за то время, когда не заметил, что потерял слишком многое.
- Саске, чертов ублюдок, если я тебя найду, то сделаю все возможное, что бы ты никогда не совершил моих ошибок. Сукин ты сын, Учиха…