Герой нашего времени

Всем привет!!! Стихи Лермонтова я не очень люблю, а вот произведение «Герой нашего времени» мне очень нравиться. Я решилась на дерзость, переделала некоторые фразы на современный лад и представила героев этого удивительного произведения персонажами аниме и манги naryto. Я выставляю пока отрывки, которые больше всего мне запали в душу. Оставляйте свои комментарии. Если понравиться я переделаю повесть «Княжна Мери», если нет, то я оставлю эту затею.
P.S. Лермонтов! Прости меня, пожалуйста!

Харуно не дослушала, ушла прочь, села около Учихи, и между ними начался какой-то сентиментальный разговор. Кажется, Сакура отвечала на его мудрые фразы довольно рассеянно и неудачно, хотя старалась показать, что слушает его внимательно, потому что он иногда смотрел на нее с удивлением, пытаясь, угадать причину внутреннего волнения, появлявшегося иногда в ее беспокойном взгляде…

Но я вас разгадал, милая Сакура, берегитесь! Вы хотите мне отплатить той же монетой, задеть мое самолюбие, — вам не удастся! и если вы мне объявите войну, то я буду беспощаден.

Весь вечер я несколько раз нарочно старался вмешаться в их разговор, но Харуно довольно сухо встречала мои замечания, и я, притворяясь, что мне досадно, наконец удалился. Сакура торжествовала, Саске тоже. Торжествуйте, друзья мои, торопитесь… вам недолго торжествовать!.. Как быть? у меня есть предчувствие… Знакомясь с женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет ли она меня любить или нет…

Остальную часть вечера я провел вместе с Хинатой, мило с ней болтая… За что она меня так любит, правда, я не знаю! Тем более что это первая женщина, которая меня поняла совершенно, со всеми моими мелкими слабостями, дурными наклонностями и недостатками… Неужели зло так привлекательно?..

Мы вышли вместе с Учихой; на улице он взял меня под руку и после сказал:

— Ну, что Наруто?

«Ты - дурак», — хотел я ему ответить, но удержался и только пожал плечами.
***
Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь? К чему это женское кокетство? Хината любит меня больше, чем Сакура будет любить когда-нибудь. Если бы она мне казалась непобедимой красавицей, то, может быть, я бы увлёкся трудностью покорения её сердца… Но! Следовательно, это не та беспокойная потребность в любви, которая нас мучит в первые годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой, пока мы не найдём такую, которая нас терпеть не может. Тут начинается наше постоянство — истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить линией, падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности — только в невозможности достигнуть цели, то есть конца.
А ведь есть необъяснимое наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, надышавшись им, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет! Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы.
***
Разговор наш начался злословием: я стал перебирать присутствующих и отсутствующих наших знакомых, сначала выказывал смешные, а после плохие их стороны. Я начал шутя — и кончил искренней злостью. Сперва, это ее забавляло, а потом испугало.

— Вы опасный человек! — сказала Сакура мне, — я лучше бы попалась в лесу под нож убийцы, чем вам на язык… Я вас прошу, когда вам вздумается обо мне плохо говорить, возьмите лучше нож и зарежьте меня, — я думаю, это вам не будет очень трудно.

— Разве я похож на убийцу?..

— Вы хуже…

Я задумался на минуту и потом сказал, приняв глубоко тронутый вид:

— Да, такова была моя судьба с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали — и они появились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не утешал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я научился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и погибли. Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо высший свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь теми выгодами, которых я так долго добивался. И тогда во мне родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я стал нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, — тогда как другая шевелилась и жила, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины; но вы теперь во мне разбудили воспоминание о ней, и я вам прочел ее эпитафию. Многим все вообще эпитафии кажутся смешными, но мне нет, особенно когда вспомню о том, что под ними покоится. Впрочем, я не прошу вас разделять мое мнение: если моя выходка вам кажется смешной — смейтесь: предупреждаю вас, что это меня не огорчит.

В эту минуту я встретил ее глаза: в них бегали слезы; рука ее, опираясь на мою, дрожала; щеки пылали; ей было жаль меня! Сострадание — чувство, которому покоряются так легко все женщины, впустило свои когти в ее неопытное сердце. Во все время прогулки она была рассеянной, ни с кем не кокетничала, — а это великий признак!
***
Недавно я видел Хинату. Сакура захотела, кажется, ей доверить свои сердечные тайны: надо признаться, удачный выбор!

— Я догадываюсь, к чему все это идёт, — говорила мне Хината, — лучше скажи мне просто теперь, что ты ее любишь.

— Но если я ее не люблю?

— То зачем же ее преследовать, тревожить?.. О, я тебя хорошо знаю! Послушай, если ты хочешь, чтоб я тебе верила, то приезжай через неделю в К…; послезавтра мы переезжаем туда. Харуно остается здесь дольше. Сними квартиру рядом; мы будем жить в большом доме близ источника, в мезонине; внизу Сакура, а рядом есть дом того же хозяина, который еще не занят… Приедешь?..

Я обещал — и тот же день приказал занять эту квартиру.
***
Я просидел весь вечер в доме Сакуры; гостей не было, кроме Хинаты и одного презабавного старичка. Я был в хорошем настроении, придумывал разные необыкновенные истории; Харуно сидела против меня и слушала мой вздор с таким глубоким, напряженным, даже нежным вниманием, что мне стало совестно. Куда девалась ее живость, ее кокетство, ее капризы, ее дерзкая мина, презрительная улыбка, рассеянный взгляд?..

Хината все это заметила: на ее болезненном лице изображалась глубокая грусть; она сидела в тени у окна, погружаясь в широкое кресло… Мне стало жаль ее…

Тогда я рассказал всю драматическую историю нашего знакомства с Хьюгой, нашей любви, — разумеется, прикрыв все это вымышленными именами.

Я так живо изобразил мою нежность, моё беспокойство, восторг; я в таком выгодном свете выставил ее поступки, характер, что Хината поневоле должна была простить мне мое кокетство с Сакурой.
***
Солнце уже спряталось в черной туче, отдыхавшей на гребне западных гор; в ущелье стало темно и сыро. Я скакал, задыхаясь. Мысль не застать уже ее в П… кинжалом ударяла мне в сердце! — одну минуту, еще одну минуту видеть ее, проститься, пожать её руку… Я молился, проклинал плакал, смеялся… нет, ничто не выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять ее навсегда Хината стала для меня дороже всего на свете — дороже жизни, чести, счастья! Бог знает, какие странные, какие бешеные замыслы родились в голове моей… И между тем я все скакал. И вот я стал замечать, что конь мой тяжелее дышит; он раза два уж спотыкнулся на ровном месте… Оставалось пять верст до Е…, где я мог пересесть на другую лошадь.

Все было бы хорошо, если бы у моего коня Хватило сил еще на десять минут! Но вдруг поднимаясь из небольшого оврага, при выезде из гор, на крутом повороте, он упал на землю. Я вслал, хочу поднять его, дергаю за повод — напрасно: едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы. Через несколько минут он издох; я остался в степи один, потеряв последнюю надежду; попробовал идти пешком — ноги мои подкосились; имученный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и как ребенок заплакал.

И долго я лежал неподвижно и плакал, не стараясь удерживать слез; я думал, душа моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие — исчезли как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если бы в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрительно отвернулся.

Когда ночная роса и горный ветер освежили мою голову и мысли пришли в порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастьем бесполезно и безрассудно. Чего мне еще надо? — ее видеть? — зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться.

Мне, однако, приятно, что я могу плакать! Впрочем, может быть, этому причиной расстроенные нервы, ночь, проведенная без сна, две минуты против дула пистолета и пустой желудок.
***
<…>Утром мой муж пришёл ко мне и рассказал про твою ссору с Учихой. Видно, моё лицо изменилось, потому что Сай долго и пристально смотрел мне в глаза; я едва не упала в обморок при мысли, что ты должен драться и что я этому причиной; мне казалось, что я сойду с ума… но теперь, когда я могу рассуждать, я уверена, что ты останешься жив: невозможно, чтоб ты умер без меня, невозможно! Мой муж долго ходил по комнате; я не знаю, что он мне говорил, не помню, что я ему отвечала… наверно, я ему сказала, что я тебя люблю… Помню только, что под конец нашего разговора Сай оскорбил и вышел. Я слышала, как он велел закладывать карету… Вот уж е три часа, как я сижу у окна и жду твоего возвращения… Но ты жив, ты не можешь умереть!.. Я погибла, — но что за нужда?.. Если бы я могла быть уверена, что ты всегда меня будешь помнить, — не говорю уж любить. Не правда ли, ты не любишь Сакуру? ты не женишься на ней? Послушай, ты должен мне принести эту жертву: я для тебя потеряла все на свете…