Без конца. 2-2

В комнате для допросов стало светлее, и моё отражение размывается под фальшивым светом. Где-то там, думаю я, стоит полицейский с мокрым пятном на брюках. Смотрит мне в глаза и не может отвести взгляда.

Интересная вещь — страх. Зачастую только благодаря ему мы, поджав хвосты, смотрим на то, что внушает ужас.

Отражение куда-то исчезает. Я смотрю в черноту, в которой угадываются мелкие-мелкие трещинки. Я бы попросил сейчас всех выйти, но я просто закрываю глаза, чтобы ощутить себя в полном одиночестве. Не в гордом — моё одиночество давно потеряло гордость.

— Начинайте, подсудимый, — звучит из динамика дрожащий голос.

Протягиваю левую руку к стеклу, касаюсь тёплой поверхности и медленно, будто бы издеваясь над самим временем, которое мне отведено, веду кончиками пальцев вниз. Создавая жалобный скрип, что мутирует в визг через мгновение. Но это совершенно не то, что нужно. Ладно.

Ино, выдыхаю я, Яманака Ино. Красавица, умница и непроходимая истеричка.
Моя история начинается с имени, которое я судорожно пытаюсь забыть несколько месяцев.

Был холодный мартовский вечер. Я сидел в тесной кухне за столом с отвратным кофе в чашке с отбитой ручкой. Эту чашку, кстати, мне подарила моя девушка, с которой на тот момент я жил вместе уже как полгода. Наша квартира была небольшой, но довольно уютной для двух людей, которых частенько не бывало дома. Я — на работе, моя девушка — на работе.

Начинаю кашлять, пытаясь унять острое желание расхохотаться из-за собственной слабости.
Имя, так часто срывающееся с губ. Имя, которым я был одержим. Имя, звучание которого сокрушало все барьеры моей сухой души. Имя, которое сейчас застряло у меня в горле осколком стекла. Имя, разрывающее кожу и пытающееся вырваться наружу вместе с брызгами моей испорченной крови.
Имя — Ино. Сочетание трёх букв, вынудившее меня состроить гримасу боли на лице.

Только потом, правда, я узнал, что работа моей девушки заключается в том, чтобы позировать каким-то педикам или же раздвигать перед влиятельными незнакомцами ноги, очаровательно и звонко смеясь. Заставляли ли её? Нет, она у меня была самостоятельная. Всё делала сама: отсасывала чужой хер, решала, с кем выгоднее трахаться, выбирала из своих фотографий лучшие и готовила мне завтрак, обед и ужин. Без чьей-либо помощи или совета. Сама. Потом приходила обратно ко мне. В нашу квартиру. Пропахшая алкоголем, развратом и деньгами.

Она и правда была популярна. Ино Яманака — модель, которую можно было увидеть на обложках многих модных журналов. На огромных экранах, что ослепляют поздними вечерами и ночами. Везде. Моя возлюбленная была абсолютно везде: пролезала в каждую щель, просачивалась в чужие фантазии и оставалась там пленницей. Длинные светлые волосы, пронзительные голубые глаза, пухлые бледно-розовые губы, приятная на ощупь кожа, прекрасная фигура, длинные и стройные ноги и манеры бабки с рынка. За последнее я любил Ино больше всего. За вспыльчивость, за брань, слетающую с острого языка, за ссоры в пух и прах несколько раз в неделю. Любил и ненавидел. Хотя, наверное, больше любил.

Динамик молчал. Женщина молчала. Двое полицейских молчали. Напряженно вслушивались в каждое слово, которое я выдавал в полнейшей тишине. Меня слушали — и я продолжал, потеряв в тёмном стекле камеры допросов своё отражение.

Всё изменилось очень быстро, будто решая мне отомстить за все те упущенные случаи, которые я прошёл мимо благодаря стабильности своей жизни с Яманака. Всё началось с мартовского вечера, кухни и чашки с отбитой ручкой. Кофе уже давно остыл.

Была глубокая ночь, а Ино всё не было и не было дома. Я ждал, когда во входной двери начнёт проворачиваться ключ, когда в прихожей щелкнет выключатель, когда босоножки тридцать шестого размера стукнутся о грязно-рыжий линолеум — всего этого не происходило. Волновался? Нет. Продумывал план мести, который станет последним в моей жизни, если всё сложится неудачно.
Хотел просто-напросто доказать сам себе, что я всё ещё способен совершать что-то плохое, а не сидеть в заключении четырёх стен и ждать неверную возлюбленную. Грязную, искусственную суку, чьи голубые глаза были такими яркими, живыми, завораживающими — и принадлежали не мне одному.
Наконец, в замочной скважине входной двери стал прокручиваться ключ. В прихожей щелкнул выключатель, а о грязно-рыжий линолеум стукнулась лишь правая босоножка. Я шумно выдохнул через нос, отодвигаясь на стуле от стола. Поднялся с места и направился через коридор к Ино. Увидел я её во всей красе: пьяную, с порванной цветастой юбкой до колена, в мокрой бирюзовой майке и с засосами на лебединой шее. Моя девушка что-то бормотала себе под нос довольно, не замечая меня в упор. Словно нет меня.
Шаталась, пыталась что-то отыскать на полках с обувью, а под конец просто потеряла равновесие и рухнула на задницу, после рассмеявшись. Светлые растрёпанные волосы распущены, а резинка для них была повязана на правом запястье на манер браслета.
— Приветик, Хида-а-ан, — радостно протянула Ино, когда соизволила меня заметить через пелену опьянения в своих глазах. В моей голове загудело.

В гробовом молчании я продолжал свой рассказ, медленно, но верно подбираясь к уже более интересным моментам. Имя возлюбленной теперь обжигало мне язык, но я всё равно его произносил, сглатывая привкус металла. Там, за чёрным стеклом, в котором отражается лишь стол и бледные лица присутствующих в помещении, я вижу чей-то силуэт.

Я не стал орать на Ино. Все мои слова, оскорбления, упрёки растворились в моём желании исполнить заветный план. Впервые я не подал виду, что до предела разозлён — лишь глаза мои сверкали агрессивно. Впервые я не стал называть свою девушку мразью и грёбаной подстилкой для потных и богатых мужиков. Впервые сдержался, тяжело вздыхая и сжимая кулаки. Необходимость вывернуть наизнанку Яманака была подавлена. Естественно, впервые.
— Ай! — взвигнула тогда Ино, когда я схватил её за шкирку, сгребая материю мокрой майки, и заставил встать на ноги. — Что ты делаешь, а-а?!
Её голос был подобен дрели. Я чувствовал, как мне буравят виски нотки истерики, а в лицо дышит перегар. Я и раньше знал, что моя девушка любит хорошенько выпить и расслабиться, но сегодня для неё вышел неудачный день для этого. Сегодня ей нужно было вернуться вовремя, подойти ко мне и сказать что-нибудь приятное. Или закатить скандал. Но не напиваться в незнакомой для меня компании, лишний раз доказывая свою блядскую натуру.
Я смотрел на едва державшуюся на ногах Яманака. На её перекошенное лицо, на подтёки туши, заглядывал в мутные глаза с покрасневшими белками и невольно вдыхал тошнотворную смесь алкоголя и сигарет. В голове моей тогда звучал вопрос: я любил это? Не её, а это. Несуразное, упитое в слюни существо, которое продаёт свою пизду за деньги и известность. Которое на фотографиях и подиумах выглядит подобно новой богине красоты, а в жизни, самой обыкновенной жизни — не больше чем самоуверенная шлюха.
Мне было мерзко дотрагиваться до Ино, пока я видел её лицо. Но чёртова любовь, живущая во мне ржавым гвоздём со старших классов и превратившаяся в одержимость, не позволяла просто взять и оттолкнуть от себя собственную девушку. Я хотел поскорее с этим закончить. Меньше лицезрения — больше прикосновений. Я не буду смотреть, но я буду касаться. Так мне казалось, что Ино всё та же. Только казалось.

В стекло что-то глухо ударило. Я тихо рассмеялся, поднимая взгляд на силуэт, что становился всё ближе и ближе. История моя не закончилась, но кто-то очень хотел, чтобы я ничего не говорил дальше.
— Продолжайте, — загремел динамик.
Спросите разрешения, отвечаю я мужчине по ту сторону стекла.
— У кого? — недоумённо отзывается динамик.
Я только усмехнулся. Думаю, можно оставить объяснения на более располагающую часть моего рассказа. Если то, что бьётся в тёмное стекло, не настигнет меня раньше. Если оно вообще позволит мне говорить.

Я без всяких церемоний потащил Ино прочь из квартиры. Моя девушка вырывалась, материлась, кричала, но никто на лестничную площадку не выходил, так что из парадной мы вдвоём выскочили без видимых свидетелей. Никто не должен обращать внимание на молодого парня, который вёл за собой пьяную девушку, думал тогда я.
— Куда-а-а ты меня тащишь? — растягивая слова, спрашивала у меня всю дорогу от дома до машины Ино. Я молчал, свободной рукой пытаясь нащупать в джинсах ключи от автомобиля.
Когда мы, наконец, дошли и прозвучал звук снятия сигнализации, я распахнул дверь и запихнул на задние сиденья Яманака. Заблокировал с двух сторон двери, а сам разместился у руля, заводя машину. Ко всем ёбаным, мать его, хуям эту сраную любовь, выло у меня в голове, когда я сжимал в руках баранку руля. Надавил на газ.
Автомобиль тронулся. Ино наблевала мне в салон.
Я знал, что наша поездка будет долгой и захватывающей.

Стекло продолжало грохотать под истерическими ударами. Кто-то действительно не желал продолжения моего прекрасного рассказа о том, как модель Ино Яманака осталась всего лишь бездыханным и изуродованным телом. И этот кто-то вытеснил моё отражение, оставляя меня наедине с черной гладкостью стекла и виднеющимися в этой тьме костлявыми руками с серебряным кольцом на среднем пальце. Ненастоящими руками. Кто-то хотел напомнить о себе. Но нет, шепчу я, это случится не сегодня — и ещё один удар сотрясает стекло.

Я посматривал на уснувшую на заднем сиденье Ино и улыбался. Действительно, я тогда просто-напросто светился счастливой улыбкой, а в моей голове потихоньку что-то начало сдвигаться. Меня не волновал запах рвоты, который исходил от месива под ногами Яманака, не волновало то, что сейчас ночь и я еду на скорости, на которой ездить запрещено. Я собирался привезти свою девушку в загородный дом, который когда-то принадлежал моему покойному папаше. Ещё одно место, где можно спокойно посидеть и подумать о том, что ты вляпался в дерьмо по самые уши. Я насвистываю какую-то глупую песенку, а фонари проносятся мимо меня — или я мимо них. Через час автомобиль остановился.
Здесь начинается самое весёлое, сказал я спящей Яманака.

Здесь начинается самое весёлое, говорю я черному стеклу. И женщине, и полицейским, и динамику, и себе. Здесь начинается настоящая история нашей любви. В стекле я вижу лишь мёртвый блеск чужих глаз.

Я вышел из машины, держа под руку едва ли что-то соображающую Ино. Как только я перестал поддерживать свою возлюбленную, она тут же свалилась на траву, не в силах ровно стоять на ногах. Возможно, в тот момент я её понимал. Алкоголь, перебор с алкоголем, смешивание алкоголя — всё лучшее Яманака забрала у меня ещё в школе, на всяких ёбнутых вечеринках в честь невесть чего. Только я умею пить, а эта прошмандовка — нет. И сейчас я упивался своим надуманным превосходством хотя бы в умении нажираться. Вокруг не было ни души — лишь мы вдвоём. Втроём. Вчетвером. В моей голове гул продолжался.

Загородный дом моего покойного отца находился далеко от населённых пунктов. Везде одни хвойные деревья, свежий воздух и ненавязчивый запах лекарств и химических смесей, давно уже растерявший свою резкость. Папаня был химиком и там, в этом двухэтажном доме со всеми удобствами для затворника, была его лаборатория. Втянув ноздрями знакомый, но ослабевший аромат, я провёл ладонью по спутанным волосам моей спутницы. Сжал их в кулак и без лишних слов потащил за собой Яманака.

Она не понимала всей ситуации, но протестовать и верещать начала, ощутив боль. В моей груди будто бы что-то сдавило — и я, не отпуская белокурых волос, нанёс беспощадный удар коленом прямо по измазанному тушью лицу. Когда Ино скрутило болью и я перестал держать её за волосы, она согнулась пополам и уткнулась носом в прохладную траву, в которой затерялся древний окурок. Меня обуял жар, как будто я стоял рядом возле самого пекла.
Стиснув зубы, я нанёс ещё один удар, но в этот раз не коленом, а грязным ботинком. Прямо по её наглому, опухшему лицу, которое есть на обложке каждого дерьмового журнала про моду. Которое есть на каждом огромном экране в центре города. Сука, начал я орать на Ино. Тупая сука! Я ударил ещё раз. Ещё и ещё. Бил и матерился. Бил и кричал. Бил и обвинял. Во всём. Пока тишина леса не задушила моё эхо. Пока левая сторона лица Яманака не превратилась в огромный синяк с размазанной кровью под носом.
Удивительно, что девка была ещё в сознании, успел подумать я, — и скулила, распластавшись под моими ногами больной псиной. Я тяжело дышал и вспотел от злости. Не знаю, как выглядело в тот момент моё лицо, но когда Ино осмелилась поднять голову и посмотреть на меня, то вскрикнула и будто бы решила сделать так, чтобы её ныне некрасивое личико сожрала земля. Сжав кулаки, я старался успокоиться. Но в моей голове звучал голос, который говорил: «Убей эту сучку нахуй». Да я бы и рад стараться — только повеселиться хотел.
Вспомнив, зачем я вообще приехал вместе с пьяной Ино в такую глушь, я вновь схватил возлюбленную за волосы и вынудил встать хотя бы на колени. Мне было насрать, что я тащу за собой девушку, которая кричит и плачет, вырывается, делает себе только больнее. Мне было насрать, что гравий узкой тропинки царапает ей колени, а потом их царапает трава, а потом они задевают старое, но до сих пор острое стекло. Я затаскиваю Яманака на порог, когда у неё из правой ноги, чуть выше коленки, торчит стекло сантиметров в восемь. Насрать. Я наклонился к Ино и сказал: мне поебать на тебя. Вот так и сказал, после чего стал думать, как бы попасть в отцовский дом.

На стекле стали появляться царапины, постепенно удлиняющиеся. Которые видел лишь я, а остальные присутствующие только и делали, что смотрели на меня. Как на сумасшедшего. Я пожал плечами — и они испугались даже такого малозначимого действия. Да, хочу я вам сказать, я и правда сумасшедший. Сошёл с ума от любви. Нет-нет, мотаю головой, не я сошёл с ума, а меня свели с ума. Видите разницу? Динамик молчит, следователь и двое полицейских молчат. Я тоже хочу молчать, но мне нужно продолжить свой рассказ.
Так сложно что-то говорить и не видеть собственного лица. Но я знаю, что отражения никто мне не вернёт. Все думают, что оно у меня в данный момент есть. Его нет. Нет. Нет и не будет, пока я не закончу рассказывать. Или пока меня не убьют. Или пока я не захочу в туалет. Или пока не взорвётся солнце, рассыпаясь громадными полыхающими осколками. Что-нибудь должно произойти. Я смотрю на стекло, которое говорит мне вырисованными тонким пальцем кровавыми буквами: «Сдохни». Заглавная буква «с» закручена так, что похожа на «е». Я улыбнулся.

Попасть в дом было несложно: замок входной двери был сломан. Я затащил Ино за порог и прошёл в помещение сам. Внутри всё было разгромлено. Неудивительно, тихо сказал тогда я сам себе, ведь такой с виду богатый коттедж грех обойти стороной. Только я сомневался, что у отца было что-то ценное, кроме его исписанных от и до формулами листов формата А4 и тех склянок с жидкостями разных цветов и запахов. Ино почти беззвучно рыдала рядом со мной, накрыв ладонью пострадавшее лицо. Не вставала: просто прислонилась плечом к стене, поджав ноги, и застыла, содрогаясь время от времени от всхлипов. Кажется, я её отрезвил.
— Зачем? — тихо вопрошала Яманака, пока я ходил из стороны в сторону, заглядывая поочерёдно на кухню, в гостиную и комнату для гостей на первом этаже. — За что, Хид...
Закрой свою пасть, перебил я. Закрой и не смей даже, блять, открывать, добавил я. Не хочу слышать ни единого писка от тебя. Я подошёл к девушке и сел на корточки рядом с ней. Стекло всё так же было воткнуто в ногу Яманака.
— Ты...
Я повторил: разве я не просил тебя заткнуться? Я договорил: закрыть свой гнилой рот и просто молча ждать? Я прикрикнул: не подавать ни единого долбанного звука? Коснулся пальцами стекла и надавил на него, вонзая только глубже. Повернул совсем на немножко — и Ино забилась в истерике от боли. Размахивала руками, пару раз мазнула мне по щеке, но не избавилась от стекла. Восемь сантиметров светлейшей боли. Жаль, что целиком их было не запихнуть.
Я выпрямился, смерив взглядом Яманака. Как мило, подумал я. Эта дурочка пыталась вытащить из своей ноги стекло, которое я любезно пару секунд назад вдавил только глубже. Больно? Тебе больно? Я спросил. В ответ мне она лишь промолчала, позже зарыдав ещё громче от бессилия. Чем чаще она трогала стекло в своей ноге, тем сильнее становилась боль. Неужели так трудно было осознать эту обыкновенную истину?
Я направился искать то, что мне было нужно. Потом уже я собирался запереть Ино в ванной, а затем перенести на второй этаж, в свою комнату. Но сначала я должен был справиться с головокружением, из-за которого я чуть не потерял равновесие. Моя голова была готова взорваться от звуков, которые в ней создавались. Каждый звук в итоге превращался в голос. Каждый голос говорил мне о смерти. Каждый голос становился моим. Заглушал его лишь плач Ино.

Я приблизился к тёмному стеклу, в котором мелькали худые руки, и прижался к нему холодным лбом. Закрыл глаза и улыбнулся, проводя ладонями по поверхности, что предательски меня не отражала. Может, это знак? Что меня уже давно нет в живых, всё происходящее — иллюзия, не стоящая никаких свеч. Что я должен в какой-то миг исчезнуть и больше не появиться ни в каком из миров. Там, по ту сторону стекла, за мной наблюдают. Но у меня создаётся стойкое ощущение, что по ту сторону нет ничего. Тьма — привлекательная, непроглядная, бархатная и алчная.
— Вас кто-нибудь видел? — сокрушил молчание динамик.
Я мотаю головой. Нет, говорю, меня никто не видел, кроме убитой.
Кстати, её мёртвые глаза сейчас смотрят на меня прямо из стекла, за которым стоите Вы, следователь. Она прижалась своим окровавленным лицом к моему. Нас разделяет лишь тонкая стеклянная грань. Я вижу иглы в её правом глазу, что не двигается и пусто смотрит в никуда. Левый же — такой же яркий, голубого пронзительного цвета, но уже не живой. Смотрящий с дичайшей злостью. Ненавидит, бормочу я, она ненавидит меня — и мне хочется смеяться. Давиться смехом, а потом захлебнуться в нём. Стать утопленником, как ненужный никому котёнок или щенок.
Я слышу хриплое дыхание по ту сторону. Из мрака. Знакомые пухлые губы приоткрыты. Их никто не видит, только я. Они принадлежат лишь мне.
На стекле вырисовываются новые слова: «Заткнись, тварь». Потом: «Я доберусь до тебя». Ещё чуть позже: «Я убью тебя». Через минуту я продолжаю рассказывать свою историю с закрытыми глазами и прижатым к стеклу лбом, положив свои ладони на чужие, что разделены с моими жестокой границей восприятия. Живое и мёртвое. Я всегда восхищался этим дуэтом.

Я запер Ино в ванной, а сам стал потихоньку собирать всё необходимое в своей комнате: десять папиных ножей и два дедушкиных, шприц с непонятным содержимым, бутылку ледяной воды, ножницы и одну банку, в которой мать обычно хранила варенье. Я всё аккуратно сложил на своём столе, который стоял посреди комнаты и был непозволительно мал. Едва ли не по линейке положил ножи, рядом поставил банку, на крышке оставил шприц. Бутылку с водой я поставил на подоконник, после этого распахнув окно. Мне в лицо ударил холодный ветер и темнота. Где-то там, на первом этаже, билась в запертую дверь Ино. Меня передёрнуло. Я посмотрел на стол, где осторожно были сложены ножи.
По вискам ударило молотом. Ноги подкосились, но я смог устоять, схватившись за подоконник. Я явственно ощущал, как в моей голове начинает что-то двигаться, перемещаться, скользить. Не по своей воле, я подошёл к столу и резко смахнул с него все ножи, которые, ударяясь об пол лезвиями, с протяжным звоном замирали. Банка со шприцом остались в порядке. Дыхание моё участилось, глаза были широко распахнуты, но сердце билось спокойно. Я чувствовал, что схожу с ума. Память насмешливо стала воспроизводить всё то, что со мной и Ино происходило когда-то. Мне показалось, что ножи на полу шевелились.

Я любил Яманака, вдруг произношу я. Обожал и боготворил. Когда я её впервые увидел, то подумал, что передо мной самая красивая девушка, какую я когда-либо видел за все свои тогдашние семнадцать лет, говорю. Мы познакомились благодаря нашему общему другу, мы поцеловались благодаря моей настырности и хамству Ино, мы занялись любовью благодаря тому, что знали: это и есть любовь. Смешанная со страстью и дикостью.
Я никогда не любил так пламенно, убеждаю я, готовый стереть в порошок любую преграду, которая будет стоять на моём пути к Яманако. Я дрался, ненавидел, презирал — ради неё. Повесил на себя вину, терпел насмешки и неоправданную злость — ради неё. Прикрывал своей грудью, принимал на себя подлые удары, кричал в испуганные лица — ради неё. Я был защитником, а Ино — моей покровительницей.
Мы очень часто ругались, признаю я, но с такой же частотой мирились. Мы почти ни разу не озвучивали свою нежность, но оба знали, что выражаем её действиями. Мы никогда не смотрели на других как на тех, кто может быть заменой кому-то из нас. Мы были с виду совершенно несовместимы, но мы были вместе. Огонь и огонь. Красно-рыжее пламя, вонзающее клыки в неугодных. И мне казалось, вздыхаю я, что так будет продолжаться всегда. Что это — вечность, которую я томительно ожидал. Но я ошибался — и сгорел заживо.
В стекло опять что-то ударило, оставив на месте удара кровавый плевок.

Я зашёл в ванную и увидел, что Ино забилась в самый угол, куда-то между ванной и унитазом. Окровавленный осколок разбитого стекла в восемь сантиметров валялся в раковине. Я изумлённо глянул на девушку, но сделал позже лишь одно: одобрительно хмыкнул. Достал шприц и подошёл к Яманака, которая не желала на меня даже смотреть. Я наклонился и схватил её за руку, разворачивая к себе и моментально проникая иглой шприца под нежную, ухоженную кожу. Глаза Ино закатились, но сознание она не потеряла. Я честно не знал, что за препарат был в шприце, но девушка в моих руках стала просто как кукла. Безвольной, но живой. Такой, какой она и должна была стать, когда предала мою любовь.
Подняв Ино на руки, я прошёл к лестнице, поднялся на второй этаж и зашёл в свою комнату, которая была уже подготовлена — только ножи так и остались валяться на полу. Усадил девушку на стул и раздел, избавляя от майки со следами рвоты, пёстрой рваной юбки и нижнего белья. Облил холодной водой из бутылки, смывая остатки грязи с тела. Теперь передо мной сидела действительно всего лишь фарфоровая кукла. С той лишь разницей, что в глазах отнюдь не кукольных горела паника и отвращение. И лицо, которому гоже быть безупречным, темнело огромными кровоподтёками. И тело, которому нужно быть идеальным, было испорчено глубоким порезом и побоями.
Я встал на колени перед обнажённой и приблизился к её левой руке. Взял со стола ножницы и поднёс их к изящным пальцам со сломанными ногтями. Ножницы оказались туповатыми, но я ценой немалых усилий смог отрезать указательный палец, который почти бесшумно упал на пол, заляпав его кровью. Яманака дёрнулась, но не смогла издать и крика — только хрип. Затем я отрезал средний палец — и Ино вновь дёрнулась, захрипев. Безымянный. Мизинец. Когда я оставил вместо руки модели всего лишь какую-то кровавую несуразицу с торчащими суставами и единственным уцелевшим пальцем — большим, — она заверещала и забилась напуганной птицей на стуле. Сбежать захотела? Я тогда её спросил. А она онемевшим языком пыталась двигать, чтобы что-то мне сказать. Бежать было бесполезно. Кажется, эта мысль отпечаталась в голубых глазах.

Всё то же могильное молчание в комнате для допросов. Один из полицейских вышел за дверь. Я был для них настоящим психом, который с улыбкой на лице рассказывает о том, как он отрезал пальцы девушке, как после подбирал эти пальцы и засовывал в пустую банку из-под варенья. Психом, что выдаёт свою историю как какой-то юмористический рассказ. Они ещё не знают, что я вижу там, в чёрном стекле, где не существует более моего отражения. Там есть только бледное существо со множеством игл в мёртвом правом глазу, которое бесится оттого, что не может добраться до меня. Не может закрыть мне рот, чтобы я прекратил рассказывать запретное. Мерзкая, жестокая история, которая оказалась абсолютной правдой. Я уже почти закончил, говорю я тихо, можешь не волноваться так. Не то, договариваю, лишишься вовсе сущности. Удары в стекло прекращаются.

Затем я взял пачку с иглами. Они были маленькие и их было очень много. Ино всё ещё сидела на стуле и не пыталась хотя бы с него сползти. Правая рука девушки была лишена пальцев, а на левой был только один палец. В банке из-под варенья хранилось то, что я любезно отрезал тупыми, но крепкими ножницами. Лишь один палец — с правой руки, средний, на нём было серебряное кольцо — я оставил на столе. Действие препарата всё ещё оставалось. Я думал, это была очень грубая смесь обезболивающего и ещё чего-то, потому что Яманака начинала ощущать боль лишь спустя какое-то время, когда действие повторялось. Именно тогда её рот раскрывался, а с губ срывался отчаянный крик, который я, приблизившись к лицу девушки, ловил губами, оскаливаясь после. Мне нравилось это занятие. Оно затемняло подозрение о том, что моим сознанием и телом кто-то управлял. Потому что моя агрессия куда-то пропала. Оставалось наслаждение, ощущение того, что я — это всё для Ино. Власть, возмездие, правосудие — всё. Она даже пыталась назвать меня по имени.

Первую иглу я вонзил прямо в расширенный зрачок Яманака. Вторую — немного выше. Третью — почти что в нижнее веко. Шесть игл я разместил так, что они опоясывали голубую радужку глаза. Несколько раз я ударил Ино по лицу, чтобы её взгляд не бегал туда-сюда. Она меня не послушалась — и я, схватив один из ножей, загнал его ей в плечо, пустив по руке алую дорожку. Оставил там, при возможности иногда дёргая за рукоятку, то опуская, то поднимая, провоцируя продолжение кровотечения. Яманака беспомощно хрипела, а затем вовсе затихла.
Когда мне казалось, что она теряет сознание, — я протыкал её тело ножом. Каждый раз — новый нож. Я делал это до тех пор, пока все тридцать четыре иглы не были заботливо введены в глазное яблоко. Я зафиксировал теми же иглами веки Ино, чтобы она не смогла закрыть правый глаз. В теле девушки на тот момент были все двенадцать ножей: под ребром, неглубоко засаженный, в обоих плечах, в бедре, во внутренней стороне бедра — она была утыкана ножами. Я мстил. Растягивал эти моменты, насыщаясь ими. Насыщался, пока Яманака кричала, но не могла даже пошевелить руками или ногами. Насыщался под эти выразительные, наполненные болью вскрики. Под взглядом обречённой.
— Как... — захрипела Ино, еле-еле двигая губами, — ты мог...
А я ответил ей, что могу всё. Стоит только попросить. Ради неё, говорил я, всё сделаю. Убью кого угодно. Даже её саму — и убил.
И когда я увидел, как блеснули влажные глаза, то схватил заляпанные ножницы и без промедления вскрыл девичью глотку, забрызгивая одежду и руки кровью. Именно тогда я потерял контроль над своим разумом. Когда наблюдал, как забавно булькает кровь в открытой ране на чужой шее. Когда понял, что вспорол горло и себе. Незримо.
Я произнёс с огромным усилием одно слово: блять. На большее я не был способен, потому что меня захватила самая настоящая паника. Я рухнул на колени перед Ино и подполз к ней, поглаживая её ноги и смотря прямо в лицо, что навсегда замерло с одним выражением: непониманием. Глаза были распахнуты, но навсегда потускли. Губы окровавлены, изо рта продолжают течь тонкие струйки крови. Заканчивается и это.
Вот оно — моё единственное произведение искусства. Навеки вечное, навеки мёртвое. Обнажённое, бледное, израненное дюжиной ножей, избитое моими руками и ногами, подхваченное дыханием смерти. Я плакал, сидя на коленях перед голой и неживой Ино, а в моей голове звучал колыбельной мой собственный голос.
Пора исполнить последнее, что мы приготовили для этой шмары, говорил мне я. Какое «мы»? Я хотел задать себе этот мысленный вопрос, но меня вытесняли. Я был свободен в действиях, но не в мыслях. Меня оттуда выбросили. Я потерял своё место. Я убил себя.
В моей головы сидел чужак. А может, это я и есть?.. Блять, вот честно, сколько можно страдать ерундой? Он спрашивал. Раздвигай этой суке ноги и доставай склянку папаши, говорил он. Я не мог ничего сказать в ответ самому себе. Мои руки подчинились — и ноги Ино раздвинуты. Я не рассматривал то, что видел уже множество раз. В какой-то мере мне... просто охуеть какая мерзость была... Вы понимаете?... сколько хуёв она приняла в себя за такую недолго прожитую жизнь, спрашивал я... Постепенно мне становилось трудно самому даже сделать вдох. Кто-то упорно выталкивал меня за пределы разума и тела.
Пальцы аккуратно держали колбу. Пусть у тебя всё там сожжётся нахуй, сказал я ей. Наступила темнота перед моими глазами — и я, наверное, потерял сознание...

У этой суки всё там разъедалось так стремительно, что я даже ждать нихуя не стал. Я был заляпан кровью с головы до ног. Передо мной на стуле сидела голая шалава, которой я отдал всё, чтобы получить ничего. Чтобы сидеть и смотреть на то, как у неё между ног всё разъедает кислота. Я говорил ей — ей дохлой, уже давно меня не слышащей, — что песенка её, блять, спета. Проклинал её так, как только мог. Чтобы там, где-то у меня над башкой, она продолжала страдать за всё, что сделала. И все эти иглы, ножи и кислота — ничто. Если бы это было возможно, обращался я к ней, то я бы подарил ей бессмертие. И вечно бы дарил боль, которую она на протяжении восьми лет дарила мне. Око, сука, за око.
Её рот был приоткрыт. В колбе осталась кислота — и я без сожалений вылил остатки Ино в рот. Жидкости было немного, но её было достаточно, чтобы щеки Яманака разъело точно так же, как случилось у неё с промежностью. Жалкое и кошмарное зрелище одновременно.
Я ни о чём не жалел. Я убил эту дрянь. И я бы убивал её всю свою жизнь, если бы знал, что этого будет достаточно. Но этого, я знал, было мало. И, посмотрев на дохлую Ино, я возликовал, но мои губы почему-то не растягивались в улыбке — они дрожали. Как и руки. Как и весь я. Пронизываемый ледяным ветром, врывающимся через открытое окно за спиной покойницы, что раздувал её влажные светлые волосы.

Я рассказал вам всё, говорю я. Но Ино, которую я убил двенадцатью ножевыми ранениями, иглами в глаза, кислотой, залитой внутрь, — она ожила тогда. Её волосы развевал ветер, а она смотрела на меня, еле заметно улыбаясь. Глаза её были широко распахнуты, один из них стал таким же ярким, каким был при жизни. Она смотрела тогда, объясняю я, и действительно была жива! Хотя она должна была сдохнуть ещё тогда, когда лезвие проткнуло левый бок, входя на всю длину. Верите? Я спрашиваю. Но все молчат — лишь гудит что-то за стеклом.
Хотите, надрывно задаю вопрос я, чтобы тот момент, когда я пришёл в сознание, вспомнился? Когда я очнулся и посмотрел на труп — и зарыдал от боли потери. Я — убийца своего убийцы — рыдал, как чёртов мальчишка. Зная, что всё потерял: свободу, любовь, себя. У меня никого не осталось, кроме изуродованного трупа напротив. Который восемь лет назад первый и последний раз сказал «я люблю тебя». А больше, судорожно выдыхаю я, мне этого никто не скажет. Но все продолжают молчать.

В стекло ударяется женская фигура. Я поднимаю взгляд на обнажённое и сгоревшее от колен до рёбер тело — и забываю, как по-настоящему дышать. Дышать, чтобы жить. Её голубые глаза проделывают во мне дыры, одну за другой. Я насчитал: двенадцать. Её шея, изъеденная кислотой, мне знакома. Почему никто мне ничего не говорит? Скажите хоть что-то! Я начинаю пятиться назад, как последний трус. Я знаю, что это всего лишь галлюцинация. Просто уходи. Не приближайся ко мне. Никогда. Ни. За. Что. Зажмуриваюсь.

— Как? — хрипит уродливая девушка, проникая изломанным голосом в мои уши через толщу тёмного стекла. — Как ты только посмел, Хидан?

Тебя не существует, уверенно отвечаю я, открывая глаза. Ни в каком из этих миров тебя попросту нет. Ты — просто раковая опухоль моей фантазии. Тебя нужно уничтожить.

— Как случилось тогда? — насмешливо отзывается она. — Когда ты, с закрытыми болью глазами, просто взял и убил меня?

Да, признаюсь я. И что с того? Спрашиваю.

— Убил, — кивает девушка и убирает за ухо светлую прядь сальных волос. Мелькают обрубки вместо пальцев. Подмигивает мне, а затем еле-еле слышно договаривает: — Но не избавился.

Возможно, я больше ненавидел Ино Яманако, чем любил. За то, что она изменяла мне, врала и перегорела спустя три года отношений, в то время как я продолжал светить уверенно и ярко, даря тепло. Возможно, всё дело в том, что я так и не смог до конца разобрать собственные чувства. Но я и правда нуждался в этой голубоглазой бестии, отравившей всю мою дальнейшую жизнь. Это всё так, блять, сложно.
Однако у меня больше нет времени рассуждать на эту тему. У меня его не было и тогда, когда меня в доме моего отца нашли полицейские. Они нашли меня благодаря каким-то лесникам, которые слышали ночью чьи-то крики, доносящиеся из давно заброшенного дома. Тогда и пришёл конец.

Стекло разлетается огромными осколками, разрезающими пространство и спёртый воздух помещения. За долю секунды я увидел живой и изувеченный труп, что заливался смехом, лицо того, чей голос доносился из динамика, и троих своих друзей со школы, чьи лица выражали удивление и ужас. Знаете? Я всё это враз потерял. Жизни было мало, чтобы отомстить.

Огромный осколок разбитого стекла застрял в моём горле, проткнув его насквозь, виднеясь из затылка. Как имя. Сочетание трёх букв. Ино...