Бумажный цветок

Той ночью безостановочно лил холодный осенний дождь. Тяжелые крупные капли гулко барабанили по дырявой крыше полуразрушенной мельницы, торопливо сбегали вниз, собираясь в юркие, неудержимые ручейки.
Конан помнит, как, свернувшись уютным клубочком, лежала в пыльном углу; как старательно поджимала под себя озябшие ноги и растирала окоченевшие пальцы в попытке хоть чуточку их согреть; как укрывалась тоненьким измятым плащом, который совершенно не грел. Помнит, как тут и там на прогнившем полу, таинственно поблескивали во тьме серебристые лужи.
А еще Конан помнит, как Нагато впервые повалил ее на спину, наваливаясь всем телом, безжалостно вжимая ее, хрупкую и маленькую, в нетесаные, влажные доски. И как сбивчиво, горячечно что-то шептал, кое-как стаскивая с нее одежду. И как торопливо раздевался сам, обнажая еще по-детски худое, бледное тело.
Она помнит все. И как плакала тихонько, почти беззвучно, распластанная, разложенная на мокром полу. И как судорожно шкрябала тоненькими пальчиками по прогнившему насквозь дереву, ломая ногти, когда Нагато настойчиво раздвинул ее ноги коленом. Помнит, как вскрикнула и крепко-крепко зажмурилась в тот самый миг, когда что-то надорвалось, лопнуло внутри, наполняя нестерпимой, жгучей болью каждую клеточку ее тельца, беспрестанно дрожащего, напряженного, практически белого от холода. И как Нагато безжалостно, отчаянно драл ее, Конан тоже помнит. Помнит, как тихонечко скулила и всхлипывала, нетерпеливо ерзая под ним, слабо пытаясь вырваться; как из последних сил сопротивлялась, упираясь маленькими ладошками во впалую мальчишескую грудь.
А еще помнит, как Нагато впервые ее поцеловал. Поцеловал грубо, неумело, оставляя синюшные следы на распухших губах, кусая их до крови. Проталкивал влажный от слюны язык ей в рот, мучительно медленно двигая им внутри. Конан помнит: ей было больно, мокро и невыносимо противно.
Помнит она и глухие отрывистые стоны, раздающиеся у самого уха. И как парень, некогда бывший ей другом, рухнул на нее, придавил своим худым телом, содрогаясь и корчась от впервые пережитого оргазма. Она помнит все: и то странное ощущение опустошенности, когда медленно выскользнул из нее окончательно обмякший, липкий от смазки и спермы член; и ноющую, пульсирующую боль внизу живота; и то, как влажно и склизко вдруг стало между ног. И как Нагато, мелко подрагивая и часто хватая воздух пересохшими губами, откатился в сторону и распластался рядом на дощатом полу. А еще Конан помнит, как, преодолевая слабость и боль, кое-как приподнялась на затекших руках и отползла прочь, затравленно забиваясь в самый дальний угол злополучной мельницы. Помнит, как плакала громко, навзрыд, исступленно кусала костяшки побелевших пальцев, вгрызаясь в них яростно. Помнит, как ее тоненькие ручки зацвели вдруг алым, как закапала с них тягучая, горячая кровь. Капли глухо разбивались о дерево, тут же впитываясь в него, мгновенно высыхая. Бумажный цветок во встрепанных волосах намок и разорвался. Уже не исправить, не сложить его заново.

***
Конан слишком хорошо помнит и то, как Нагато заставлял ее отсасывать, не обращая внимания на тихое хрипение вперемешку с судорожными всхлипами. Просто-напросто намотал спутанные волосы напарницы на кулак и ритмично двигал бедрами, подаваясь навстречу прикосновениям влажных девичьих губ. Жмурился от удовольствия и стонал громко, совершенно не сдерживаясь. Забивал ей в самое горло, безжалостно вгонял член внутрь на всю длину. Конан помнит, как горячая пульсирующая плоть у нее во рту едва ощутимо дрогнула, а через секунду вязкая жидкость потекла прямо в глотку, вызывая приступ тошноты. И как долго, надрывно кашляла тягучей спермой, орошая ею и без того мокрый пол, Конан тоже помнит. А еще - как Нагато рухнул рядом с ней на колени и заплакал, забился, задыхаясь от беззвучных удушающих рыданий. Схватил ее за дрожащие худенькие плечики, не позволяя отстраниться, наклонился и жадно припал к приоткрытым влажным губам, старательно слизывая с них собственное семя. Вылизал начисто шершавым языком все лицо напарницы: ее скулы, щеки, подбородок, выпачканные в подсохших слюне, слезах и сперме. Конан запомнила, как Нагато целовал ее осторожно, мучительно-нежно, будто бы извиняясь за содеянное, умоляя о прощении.
И она простила.

***
Конан больше не вздрагивает испуганно, когда уныло скрипит в ночи тяжелая дверь в ее крохотную комнатку. Конан больше не прячется с головой под одеяло, когда, ширясь и вытягиваясь, пляшут на каменных стенах зловещие черные тени. Конан больше не отодвигается затравленно, когда, приподняв краешек легкого покрывала, рядом с ней ложится худощавый рыжеволосый мужчина. Конан больше не вырывается, не отталкивает ночного гостя, когда его холодные, как у мертвеца, руки касаются ее обнаженного тела, гладят нетерпеливо, жадно сжимают в объятиях. Конан больше не вскрикивает и не краснеет, когда ее легко приподнимают над постелью и ставят на четвереньки, поддерживая одной рукой под часто вздымающийся плоский живот.
Конан послушно раздвигает ноги, выгибает спину и вжимается грудью в смятые простыни.
Конан больше не боится боли. Конан всегда спит раздетая.