Давай будем друзьями

Маленькая светловолосая девочка неуверенно делает шаг к странному существу, что похож на высокого крепкого мужчину, — только лицо скрыто под металлической маской, что напоминает местами намордник.

Ребёнок слышит стук собственного сердца и чувствует лёгкий страх, но всё равно приближается к незнакомцу, чьё дыхание тяжёлое и прерывистое сквозь материю маски. Вокруг ни души — лишь они вдвоём. Папа ещё нескоро позовёт ужинать.

— Ты интересный, — вдруг говорит девочка существу, и оно поворачивает голову, — давай будем друзьями?

Незнакомец смотрел на девочку. Она не знала, как именно смотрел, но взгляд его был ощутимым: даже сквозь выпуклые блестящие мутно-зелёные стёкла, что напоминали очки.
Страх отступил, но осталась неловкость. Извечный вопрос «что дальше?» не позволил ребёнку развернуться и уйти от того, кому только что было сделано предложение стать другом; существо не проронило ни слова. Возможно, оно не могло говорить — лишь шумно дышать и смотреть по сторонам. Сейчас же голова его, лишённая волос и, казалось бы, не имеющая ни одного места, где не было бы рваного шрама, была повернута к девочке. Пять ромашек в детских руках сейчас чувствовались кожей маленьких ладошек очень остро.

— Держи. — Протягивает незнакомцу в маске цветы, сорванные с поляны, и улыбается смущённо. — В знак нашей с тобой только-только начавшейся дружбы.

Существо, прежде сидевшее на земле возле большого дерева, резко подаётся вперёд и встаёт на колени перед светловолосой девочкой, в чьих глазах на долю секунды отразился испуг, и подползает к ней; ребёнок сглотнул слюну и в дрожащей протянутой руке всё равно продолжал держать ромашки. Ждал. Чего-то.

Шумное дыхание и полнейшее молчание, прерываемое лишь лёгким ветром. Незнакомец, тело которого от и до кажется каким-то издевательством, смотрит то на лицо девочки, то на цветы. Белые лепестки и жёлтая сердцевина или же большие зелёно-голубые глаза на бледном лице с пухловатыми щёками. Крепкая рука, испещрённая бледно-розовыми и красными полосами шрамов и ран, поднимается; девочка зажмуривает левый глаз, но уверенно держит ромашки в своей вспотевшей ладошке.
Это её новый друг.
Она дарит ему подарок.

«Друг»

Раздаётся в тишине какое-то шипение, и ребёнок опомнится не успевает от напряжения, как ромашки оказываются уже в чужих руках. Широко распахнув глаза, девочка смотрела, как незнакомец начинает крутить перед своим лицом маленький букетик из пяти обыкновенных, едва ли чем-то примечательных цветов. Лишь на секунду существо отрывается от созерцания подарка и снова устремляет загадочный, невидимый взгляд на того, кто этот подарок ему с улыбкой вручил. Блестящая поверхность маски, закрывающая глаза, отражает порозовевшие щёки девочки и её широкую улыбку.

— Милая, ты чего так долго гуляла одна?
Ребёнок подходит к матери и хватает её за подол платья, не стирая со своего лица улыбки.
— Я встретила друга с другой планеты!
Женщина заметно напряглась и криво улыбнулась дочери.
— Как же он выглядит, Мари?
— Большой! — восторженно начала она. — И очень добрый! Жаль только, что он не может мне показать своего лица.

Только после ужина Мари услышала то, что вынудило её лишь сильнее привязаться позже к загадочному Мистеру-в-Маске. Детское сознание ещё не могло обработать полученную информацию и серьёзность возможных последствий. Всё равно, думала девочка, друзей не покидают.

— Я думала, что ты убил его, как только выяснил, что эксперимент прошёл неудачно!
— Послушай, Нэл...
— Наша дочь в опасности!..

Не дослушав перепалку родителей, Мари подошла к окну и сквозь вечернюю темень разглядела возле уже знакомого дерева силуэт Мистера-в-Маске. Существо сидело и что-то разглядывало, вертя в больших руках. Несложно было догадаться, что именно это было, — и ребёнок снова расплылся в улыбке, желая прямо сейчас выбежать из дома на улицу. К Мистеру-в-Маске. Ему ведь наверняка одиноко сейчас этим прохладным вечером.

Но нет, он не чувствовал себя одиноким. Ромашки в руках его были символом того, что одиночества вокруг больше не будет. Понятия «время» сейчас просто-напросто не существует, его отодвинули с первого плана, чтобы не мозолило глаза. Шумный вздох, размываемый ветром, и маленькая фигура, выглядывающая со второго этажа из открытого окна.

Нет, он не чувствовал себя одиноким.

***

— Погляди-ка сюда, Мистер Эм! — смеясь и чем-то размахивая, к существу в маске подбегает молодая девушка с золотистыми волосами, собранными в неаккуратный пучок на затылке. — Давай, поближе ко мне! — Мистер Эм покорно придвигается ближе к Мари. На голову бывшему подопытному опускается что-то мягкое и в то же время колючее. Круглое и прохладное, даже мокрое частично.

Друг Мари спросил бы её, что это такое, но та и сама знает прекрасно, что хочет ей сказать её собственный друг, который вот уже шестнадцать лет является им. Мистер-в-Маске, который как был большим и очень добрым для девушки, так таким и остался.

— Сплела тебе я венок, Мистер Эм! — весело пояснила Мари, рассматривая друга. Тот неотрывно глядел на неё из-под выпуклых стёкл маски и молчал, но слов и не надо было. — Ты прости, он просто не высох ещё: я ведь цветы у озера собирала! Зато теперь ты краси-и-ивый. — Она растянула последнее слово, а горячая широкая ладонь с грубой кожей уже легла на её правую щёку; Мари мягко улыбнулась, совсем по-другому. Сказала тихо, положив свою руку на чужую: — Можешь не благодарить меня.

Дом совсем рядом. Правда, уже опустевший, ибо отца нет давно в живых, а мать живёт уже практически на работе, с дочерью видясь в лучшем случае раза два в неделю. Обучение Мари закончила, но пока не могла определиться со своей дальнейшей судьбой. Хотя бы потому, что в любом случае нужно было отправляться в большой город, а это значило одно — оставить Мистера-в-Маске, Мистера Эм, в одиночестве на этой поляне, что повидала все времена года вместе с ним. Не хотелось, совершённо.

— Знаешь, — устраиваясь между ног Мистера Эм, начала Мари, — я ведь себе тоже венок сплела! — Она села поудобнее и подняла с уже желтеющей травы второй венок, почти точь-в-точь такой же, какой минуту назад был надет на голову друга. Мари рассматривала своё изделие и слабо улыбнулась, позволяя и Мистеру Эм разглядывать его, а потом вдруг спросила, задрав голову: — Если бы я была цветком, то каким? Как думаешь?

Мистер Эм несколько секунд сидел неподвижно, а затем протянул руку и показал пальцем на ромашку, что была вплетена в венок Мари. Потом ещё на одну, и ещё.

— Правда так считаешь, Мистер Эм? — поинтересовалась девушка, смотря на свой венок и пока его не надевая на себя. Подняла его над собой и, жмурясь, смотрела через вплетённые в него цветы на солнце. — Ты, возможно, прав.

А возможно, что других цветов просто не знаешь.

***

— Да-да, мам, я и без тебя знаю! — ворчала в трубку Мари, расхаживая из одного конца коридора в другой, изредка заглядывая на кухню, чтобы проверить, сидит ли на своём месте большой Мистер Эм, которого время не поменяло совершенно: всё те же руки, всё то же тело, всё те же потрёпанные тёмно-синие штаны и босые ноги с расцарапанными пятками. И всё та же маска, напоминающая своей нижней частью намордник, а верхней — выпуклые зеленоватые глаза стрекозы. Мистер-в-Маске, Мистер Эм. Для него не существовало времени.

А Мари Никельсон изрядно оно потрепало. Но стоило ли женщине отчаиваться, когда с ней рядом был друг? Он сравнивал её с ромашками и на каждый день рождения дарил Мари их. Целыми охапками, что диву Никельсон давалась: как не опустела поляна? Это происходило летом, словно смена ролей. Теперь не маленькая светловолосая девочка дарит большому незнакомцу в маске цветы, а большой незнакомец в маске дарит цветы маленькой светловолосой девочке. Он запомнил нужную ему дату — и навсегда.

В некогда родительском доме Мари было много нераспечатанных коробок и каких-то пищащих приборов, которых всегда пугался Мистер Эм, при одном только «пик» отпрыгивая в сторону и прячась за спину подошедшей женщине; она только начинала смеяться звонко и называть Мистера Эм трусишкой.
— Такой большой и сильный, а подобного пугаешься, — в шутку причитала она, а после, уперев руки в бока, заявляла: — Для тебя тогда будет работка, большой и сильный трусишка! — Мистер Эм, издав какой-то шипящий звук, вытягивал шею и тем самым выдавал свой интерес. — Вынеси парочку коробок во двор, пожалуйста. И меня тоже вынеси во двор, но только подальше — до ближайшего магазина. — И смеялась.

Мистер Эм, сгребая три небольших коробки, изловчился и после этого умудрился закинуть себе на плечо женщину, что сразу же осторожно ухватилась за шею бывшего подопытного.
— Что же, мой широкоплечий транспорт! — восклицала Мари всегда с одной и той же интонацией: радостной. — В путь!
И когда на улицу выбегало большое существо, отдалённо похожее на высокого мужчину, с металлической маской на лице и глазами, скрытыми за выпуклыми зеленоватыми стёклами, мир замирал. Только женщина, восседающая на плече этого необычного человека, хохотала во весь голос. Никто не удивлялся. Казалось, что над этой странной парочкой время не имеет власти.

«Я буду с тобой всегда-всегда, Мистер Эм»

***

Но Время имело власть. Над людьми, над жизнью, над происходящим в целом — и оно не обошло саму Мари, которую увезли на «скорой» в четыре часа утра в ближайшую больницу. Мистер Эм, которого грубым образом оттолкнули от его единственного друга, что без чувств упал на пол неожиданно, остался в своей беспомощности один. В пустом доме, в подвале которого над ним когда-то ставили опыты. Много лет назад — он, наверное, и не помнил толком об этом. Как и не помнил о том, как всё же добрался до больницы, в которой витал слабый сладкий аромат духов Мари. Как не помнил и того, как в груди его стало вдруг тесно и жарко, заставляя задыхаться.

Миновав охрану, Мистер Эм смог незаметно пробраться в палату к своему драгоценному и единственному во всём мире другу, что лежал на больничной койке и ровно дышал. К телу Мари были прикреплены какие-то странные приборы, проводами уходящие в пищащий аппарат, на экране которого прыгала салатовая полоса. Мистер Эм не знал, что это такое, и тихонько сел на колени рядом с кроватью со спящей старушкой. Табуретка одиноко стояла за крепкой и когда-то израненной спиной, проигнорированная.

Мистер Эм смотрел на морщинистое и болезненно-бледное лицо Мари и ни о чём не думал. Он просто сидел рядом с пожилой женщиной и ждал, когда она откроет глаза, улыбнётся ему и скажет, что пора в путь. Ждёт её смех, с годами потускневший, и прикосновения шершавых тёплых ладоней. Ждёт её присутствия живого, хоть и привык сидеть возле кровати Мари и ожидать её пробуждения. Не имело значения, что теперь кровать эта не в родных стенах дома, а в стенах больницы, пропахшей медикаментами и незнакомыми людьми.

— Ты здесь?.. — тихо спрашивает Мари, выбравшаяся из своего сна. Голос её был слабым и хриплым. — Я так рада, что ты здесь, Мистер Эм. Дай мне свою руку.
Послушно протянув старушке свою крепкую руку, Мистер Эм не отрывал своего взгляда. В его выпуклых мутно-зелёных стёклах отражалась уставшая Мари, лежащая на двух подушках. Темнота в палате делала седые волосы пожилой женщины белоснежными, а морщины — заметнее. Но в этой темноте и рука Мари казалась теплее, хоть и была на самом деле она почти что ледяной.
— Мистер Эм, — зовёт Никельсон совсем-совсем тихо, и Мистер Эм стискивает в своей руке сухую руку женщины. — Мистер Эм, у меня, кроме тебя, никого нет. Только ты и старость.
Некогда зелёно-голубые глаза сейчас казались пустыми, лишёнными цвета, и Мистер Эм кладёт на свою руку, что держала Мари, вторую руку. Согревает и показывает свою взаимность. У него, кроме Мари, тоже нет никого. Совсем-совсем.

В палате повисает тишина, разрушаемая лишь попискиванием странного аппарата с тёмным экраном и салатовой полосой. Она несколько раз изламывается, а потом Мистера Эм отвлекает бесцветный голос Мари:
— Я люблю тебя, Мистер Эм.
Он смотрит на неё — и в выпуклых стёклах отражается её лицо.
— Я счастлива, что провела свою жизнь именно с тобой. Для кого-то настоящее счастье заключается в семье и детях, в карьере или самосовершенствовании. — Мари замолчала на минуту, словно собираясь с мыслями, которых было очень мало, ибо боль в сердце была сильной. Глаза пожилой женщины блестели в темноте. Мистер Эм рядом держал крепко Никельсон за холодную руку обеими своими руками и тем самым придавал сил. Возможно, последних. — А моё же счастье заключается в том, чтобы быть с тобой. Читать тебе на ночь всякие рассказы, готовить вместе с тобой что-то, гулять с тобой. Знать, что ты — вот, со мной. Близко-близко, протяни руку — коснёшься. У меня нет семьи, Мистер Эм. У меня есть только ты. — Мари мягко высвобождает руку из хватки Мистера Эм и тянется ею к груди его. Мистер Эм не понимает, но поддаётся вперёд — и холодные пальцы касаются области сердца. — Ты — моя семья. Отныне и навсегда, Мистер Эм. Ты всегда был ею. И знаешь... это согревает моё сердце. Очень. Прямо здесь. — Пальцы снова касаются Мистера Эм. Он смотрит на старушку и не понимает головой, но понимает этим самым сердцем — грядёт что-то плохое. — Я прожила достойную жизнь с тобой. Не в одиночестве. Спасибо тебе за всё. — Прерывается, чтобы потом едва-едва слышно договорить: — И прости, Мистер Эм. Мне пора. В путь...

Голос Мари обрывается, и резкий писк разносится ужасающим звуком по палате, отталкиваясь от стен и ударяя Мистера Эм по ушам. Тело его дрожит, но сознание ясное, а руки снова вцепились в холодную руку замолчавшей Мари. Глаза женщины закрылись, а этот раздражающий звук не прекращается. Палата заполнилась каким-то ужасом, страхом, паникой. Мистер Эм держит в бессильной хватке руку Мари, а грудь старушки уже не вздымается, как раньше. Когда она спала, всё было иначе. Когда она спала, она дышала.

«Ты не проснёшься?»

И жар в груди расползается по телу и подходит к горлу каким-то противным комом, который не проглотить. Мистер Эм приближается к койке Мари и слабо начинает трясти руку женщины, но никакой реакции, а чёртов аппарат только пищать и продолжает. Где-то вдалеке слышен гул, а Мистер Эм слышит только шум, бухающий в ушах. Лицо Мари так близко и так спокойно. Сухие губы приоткрыты, ресницы не дрожат. Мистер Эм ждёт, когда Мари проснётся. Ждёт, когда посмотрит на него, улыбнётся и скажет: «В путь», но она не просыпается, не улыбается и молчит.
И в мутно-зелёных стёклах отражается только её лицо.

«Она отправилась в путь без тебя, Мистер Эм»

***

Когда возле дома Мари столпились люди, Мистер Эм сидел возле большого дерева и равнодушно принимал удары порывистого ветра по оголённой коже. Все те чужаки говорили о том, что Мари жила одна и у неё не было ни семьи, ни детей, ни родственников каких бы то ни было. Все говорили о том, что такой выдающийся ученый отдал себя не счастью, а работе. И все они поголовно ошибались. Рядом с Мари Никельсон не было «одиночества». Рядом с Мари был Мистер Эм!

С Мари Никельсон все прощались, и Мистер Эм не понимал, почему они добавляли «навсегда». Был слышен чужой плач и какие-то отрывки длинных речей. А когда все в итоге разошлись, Мистер Эм поднялся с места и направился на небольшой холм, где одиноко стояло маленькое надгробие, возле которого все и крутились полтора часа. Небо темнело и грозилось пролиться на землю дождём.

— Я не люблю дождь, — хмурясь, говорит Мари. — Какую-то тоску нагоняет. А ты любишь дождь, Мистер Эм?

Мистер Эм тогда не ответил на этот вопрос, но сейчас он склонился над могилой Мари и укрывает её от ливня, принимая на свою разгоряченную спину ледяные удары. Так он простоял десять минут, а затем полчаса, а после — вовсе два часа, пока дождь не закончился. Всё вокруг было сырым и размазанным, а надгробие Мари — сухим и нетронутым.

Времени не существовало для Мистера Эм, и он страдал из-за того, что не ощущает его. Теперь то чувство, растянувшееся на несколько вечностей, превратилось в тупую иглу и каждый раз слепо кололо прямо в сердце, до которого когда-то дотягивалась Мари. Мистер Эм продолжал заботиться о своём друге даже тогда, когда друга не стало.

Зимой Мистер Эм убирал с надгробия лишний снег, укрывал от лютых снегопадов и агрессивных и болезненных градов, а весной наблюдал за тем, как их с Мари дом безжалостно сносят с помощью причудливых больших машин. Когда наступило лето, Мистер Эм начал готовиться ко дню рождения женщины.

Третье июня — и вот он снова здесь. Стоит возле могилы с одной-единственной маленькой ромашкой в руке и медленно становится на колени перед Мари. Невольно в памяти Мистера Эм всплывают воспоминания, что казались и будут всегда казаться самыми светлыми в его жизни. Бесконечной.

Маленькая светловолосая девочка с маленьким букетиком ромашек навсегда останется в его памяти как символ, показывающий, что одиночества нет. Не будет. Он не один.

Но металлическая маска уже проржавела, а стёкла выпуклые потрескались. Когда рядом была Мари и касалась своей тёплой рукой руки Мистера Эм, он этого не замечал.

Снова этот жар создал комок в горле, и на этот раз эта боль сильнее большого и крепкого мужчины. Металл словно рвётся с жалобным скрежетом — и Мистер Эм, поднимая к небу голову, издаёт протяжный звук, проходящий холодом по всем внутренностям. Рот открывается шире — и Мистер Эм не прекращает выть, словно смертельно раненное животное, что слышит приближающиеся шаги охотника. Не смолкая, Мистер Эм опускает голову и, схватившись за неё, начинает дрожать, будто бы маленький потерявшийся мальчик посреди пустоты. Изо рта вырываются какие-то обрывки криков, хрипы и тяжёлый вой. Мистер Эм даже не понимает, что он рыдает, когда солоноватый привкус заполняет рот. Ромашка, подаренная Мари Мистером Эм на семьдесят четвёртый день рождения, покоится рядом с надгробием.

— С тобой я никогда не буду одинока, — шепчет Мари, обнимая за шею Мистера Эм и после целуя его в маску, ведь предположительно это должна быть щека. — Буду с тобой всегда-всегда.

Крики Мистера Эм стихают — остаются лишь глухие рыдания. Лишь на секунду кто-то касается разгорячённой оголённой щеки со множеством рваных ран с запёкшейся кровью прохладной рукой, но это не Мари. Мари больше здесь нет. Она отправилась в путь без Мистера Эм.

Но через много-много лет, когда кто-то из людей захочет построить что-то на месте снесённого дома Мари и Мистера Эм, они обнаружат на холме одинокую могилу.

А вокруг этой могилы будет много-много ромашек.

Ведь Мистер Эм, как и Мари, пообещал быть рядом.
Всегда-всегда.

«С тобой я никогда не буду одинока»