Дневник Итачи. Глава 5. Часть 2. Начало.

Закинув ноги на стул, она рассеянно чертила линии в своем нотном блокноте…

Казалось бы, в этом не было ничего такого особенного. Всего лишь кривые загогулины или же тонкие черточки, бессмысленные точки и звездочки на плотном блокнотном листе. Неопределенные действия. Простая порча бумаги. И, тем не менее, это было важно. Слишком важно, чтобы просто пройти мимо, чтобы оставить подобное поведение без внимания.

Странно, но именно это (то, что нельзя было назвать ни рисунком, ни даже простой зарисовкой) лучше всего отражало ее настроение. Нет, сейчас она думала не об Итачи, не о Саске и даже не о странном поведении Ино. Она размышляла лишь о себе. О себе любимой. Ее преследовало то странное ощущение, когда, казалось, живешь полной жизнью, но все равно ощущаешь, что чего-то нет, чего-то остро не хватает. Чего-то такого, чтобы сделало бы ее и вправду счастливой. И сейчас, как и вчера, Сакуру грызло изнутри всего лишь одно чувство — чувство страха. И лишь один вопрос вертелся в ее голове. А что ей действительно нужно?

Так странно, можно долгие месяцы идти по проторенной тропке, уверенно шагая вперед, чтобы потом остановиться практически у самого финиша и, повернувшись лицом к зеркалу, спросить свое отражение: «А все это. А оно мне надо? Обрадует? Сделает меня счастливой?»

Так и Сакура, сидя на кухне за несколько дней до поступления в Академию, с тоской осознала, что ей до этого самого заведения почему-то стало до лампочки. Перегорела? Устала? Скорее второе. Ей было себя жалко. Жалко всех этих бессонных ночей, всех радостей жизни, от которых она умышленно отказалась, чтобы теперь смутно понимать, что Академия для нее отнюдь не главное. Теперь она с завистью смотрела на всех остальных. Ну ладно, пусть они и не задаются высокими целями. Но как же это спасает, когда нет слишком ярко выраженного честолюбия. Когда на него наплевать, когда ты смотришь на всех, кто тебя окружает, и мысленно не сравниваешь себя с ними. Живешь простой жизнью, тебе хорошо, и только это важно, этого вполне достаточно.
А она. Такой она, наверное, и останется. Уставшим, но все еще непомерно честолюбивым человеком...

Прислонившись к стене, я замер, вслушиваясь в нежный, едва различимый голос Сакуры, доносящийся до меня сквозь прочно закрытые двери студии. Было поздно, за окном уже давно потемнело, и в Академии сейчас практически никого уже не было. И меня здесь ни для кого тоже не было... Точнее, не должно было быть.

Если бы можно было прожечь эту дверь взглядом, я бы, наверное, уже добился успеха. Погрузившись в темноту коридора, я стоял здесь без малого час, раз за разом слушая эту песню, которую столь терпеливо репетировала Сакура. Иногда она останавливалась, проигрывала куплет снова и снова, импровизировала, заучивала ноты, меняла интонацию голоса. А я просто стоял и слушал, лишь изредка разминая затекшие ноги и руки. Стоял, вслушивался, перебирал воспоминания в памяти и никак не мог войти в студию. Я все еще цеплялся за остатки рассудка, упрашивающие бежать отсюда как можно быстрее. Я все еще был не уверен, напуган. Я чувствовал себя как кошка, попавшая в собственную западню. Вероятно, я всего лишь хотел оттянуть тот неприятный момент, то сладостное и одновременно горькое ощущение, которое, я знал, во мне появится после. Ругать себя было уже бесполезно. Да и, честно признаться, я к этому не привык.

Аргументы постепенно выстраивались в цепочку, разум побеждал бурлящие чувства. И вот наконец я почувствовал, что смогу просто уйти. В последний раз взглянув в сторону студии, я отвернулся и медленно, словно нехотя, поплелся по направлению к выходу. С каждым новым шагом голос Сакуры становился все тише и тише. Вот я услышал последнюю различимую ноту, а потом все звуки пропали, поглощенные царившей вокруг меня тьмой. Я закрыл глаза, как наяву услышав тихий вздох, и вспомнил нежные манящие губы, такие теплые, такие сладкие, такие жадные.

Развернувшись, я в мгновение ока преодолел расстояние до двери и, осторожно открыв ее, вошел в студию.

Первым посторонним звуком, ворвавшимся в сознание Сакуры, был противный громкий скрип приоткрываемой двери. Потом едва отличимые от мелодии песни шаги и опять гнетущая тишина. А затем, затем она услышала до боли знакомый голос, негромко повторивший за ней слова песни:

— Эти раны никак не заживают. Эта боль слишком реальна. Время не может стереть слишком многое...

Харуно вздрогнула, ее руки так и застыли над клавишами инструмента, издавшего фальшивый, жалобный звук. Однако при этом Сакура даже не обернулась.

— My Immortal, Evanescence, — произнес Итачи вместо приветствия, подходя ближе и тоже почему-то избегая смотреть на девушку. — Ты позволишь? — спросил Учиха и, когда Сакура в знак согласия молча положила руки на колени, продолжил играть с того самого момента, где она только что остановилась.

— Как ты меня нашел? — помолчав, спросила Харуно, с преувеличенным вниманием разглядывая гладкую лакированную поверхность рояля.

— Твоя мама сказала, что ты репетируешь песню для бала, — спокойно ответил молодой человек.

Харуно недовольно поджала губы и опустила голову, Итачи, улыбнувшись, продолжил играть, и больше до самого конца песни они не обменялись ни словом.

— Ну вот и все, — заметил Итачи и, осторожно опустив черную крышку, внимательно посмотрел на Сакуру.

Она повернула голову, встретилась взглядом с черными бархатными глазами молодого человека и замерла.

— Хочешь, чтобы я утонул в твоих зеленых глазах? — полусерьезно, полушутя спросил Итачи и провел рукой по щеке девушки.

Это, казалось бы, едва ощутимое прикосновение пальцев обожгло кожу будто огнем, отчего Сакура вздрогнула и, поспешно встав, отошла подальше, прислонившись к роялю спиной.

— Чего ты хочешь? — холодно спросила она. — Мы же обо всем договорились, мы оставили ту ночь в прошлом. И я просила тебя о времени, о том, чтобы какое-то время не видеться.

— Чего я хочу? — все еще улыбаясь, переспросил Итачи, проигнорировав остальную часть ее речи. Поднявшись, он подошел к Сакуре и, положив руки на ее талию, посадил девушку на черную поверхность рояля. — Я хочу продолжения... — наклонившись к ней ближе, шепнул он.

Проведя рукой по длинной, розовой прядке, спадающей на обнаженное плечо девушки, Учиха откинул непослушный локон назад и припал горячими губами к нежной шее.

— Не надо, — умоляюще попросила Сакура, предприняв слабую попытку оттолкнуть его. — Не надо, — в отчаянии прошептала она.

Итачи ничего не ответил, лишь тихо рассмеялся, ловко расстегнув верхние пуговицы ее блузки. Вздохнув, Сакура непроизвольно выгнулась в руках молодого человека и, обвив его плечи руками, закрыла глаза. Учиха тем временем принялся расстегивать блузку дальше, беззвучно выругался, запутавшись от нетерпения в складках черного шелка, рванул одежду девушки на себя. Материя, конечно же, с легкостью поддалась, затрещала, пуговицы со звоном посыпались на пол. Сознание Сакуры медленно и постепенно растворялось...

Проходили минуты. Она слушала его шепот, его нежные любовные признания, а порой оскорбления и угрозы, иногда бессвязные, бессмысленные слова. Слушала и не слышала... Сейчас, ощущая его поцелуи, каждое его прикосновение, осознав, что ее любят так сильно, что она кому-то нужна, Сакура была готова бездумно согласиться.

Покорно вздохнув и даже не сделав попытки высвободиться, она повернула голову вправо, и тут ее взгляд упал на отражение в зеркале, висящем на кремовой стене кабинета. Она увидела две фигуры, одетые в черное (и когда она успела полюбить этот цвет?). Двух человек, практически слившихся воедино. Красивый, гордый профиль парня, склонившегося к бледному, почти белому личику девушки. Той девушки, с горящими глазами, чьи губы распухли, густые волосы растрепались и в беспорядке рассыпались по обнаженным плечам. Той, кто сейчас так свободно, бесстыдно подставлялась под бешеный град поцелуев.

Сакура вздрогнула, ее мутный поначалу взгляд становился все более и более осмысленным. Буквально выскользнув из рук Итачи, девушка спрыгнула на пол и резко повернулась к нему. Учиха, механически развернувшийся вслед за ней, посмотрел на нее полубезумным взглядом.

— Не надо, — с горечью попросила Сакура, прикрывая обнаженную грудь руками. — Слышишь, не надо! Мы с тобой слишком разные, да и это некрасиво по отношению к Саске.

Какое-то время Итачи молчал, продолжая «сверлить» ее взглядом ребенка, у которого в одночасье отобрали любимую игрушку, а затем покачал головой, убрал руки в карманы и холодно улыбнулся.

— Ты чем-то напоминаешь мне шелк, — произнес Учиха. — Безумно красивый, легкий, манящий.. Но ты проскальзываешь сквозь пальцы, отходишь, убегаешь и сразу же даешь понять, что удержать тебя не в моей власти. — Итачи скрестил руки на груди и опустил голову. — Некрасиво? — с усмешкой переспросил он. — Что именно некрасиво? А выгонять тебя из моего дома было красиво? Или ты находишь красивым, как он с тобой обращается? Я не наивное дитя природы, Сакура. Я давно понял, что между вами что-то было, что у вас есть взаимный интерес. Однако поведение моего брата говорит само за себя. Он не намерен с тобой больше видеться, мало того, ему глубоко наплевать на тебя. Так чего же ты понапрасну мучаешь себя, думая о том, как воспримет все он?
Что касается твоего первого утверждения, то, да, ты права. Мы действительно очень разные, и, знал бы я, что я влюблюсь в тебя, я бы сам бежал подальше без оглядки. Однако теперь я не считаю, что нам обоим надо страдать из-за кого-то еще. Слышишь, Сакура, обоим. Не надо скидывать все на алкоголь, ты сама хотела этого. Как хочешь быть рядом со мной и сейчас. Иначе ты оттолкнула бы меня сразу же. — Здесь Учиха иронически улыбнулся. — Однако я понимаю всю сумбурность твоих чувств, все те эмоции по отношению к моему брату и даю тебе время подумать. Мне нужно лишь твое обещание, больше ничего.

Он замолчал, Сакура закрыла глаза и ничего не ответила. Сняв с себя куртку, Итачи накинул ее на дрожащие от холода плечи девушки. Сейчас ему было достаточно и молчаливого согласия...

Отложив расческу, Сакура без всякого удовольствия взглянула на свое отражение в зеркале. Льдисто-голубое бальное платье, с широкими рукавами и глубоким квадратным вырезом очень ей шло. Тонкий шелк, будто смоченный водой, обтягивал стройную талию, подчеркивая каждый изгиб тела, а затем устремлялся «в свободное падение», складками спускаясь к ногам, обутым в прелестные, под цвет платья, туфельки. Дорогой подарок, выбранный специально для нее, который прислала пару дней назад Ино. «Да перестань меня благодарить! — было разворчалась тогда любимая подруга. — Подумаешь! Нашла для тебя красивое платьице в магазине моей мамы, вот и решила отправить».

К платью прилагались синий парик и бледно-голубая маска, расшитая золотыми нитями и украшенная блестящими камнями. Словом, здесь было все, что могло привести в восторг любую девушку, но не Сакуру. Во всяком случае, не в эту минуту. Она посмотрела на свое отражение, красивое, блестящее, молодое, способное свести с ума, и вспомнила об Итачи. Одно только короткое воспоминание обожгло ее непонятной болью. Поспешно отвернувшись от зеркала, девушка взяла сумочку со стола и вышла из комнаты.

Харуно не видела восторженных взглядов матери, не слышала восхищенных восклицаний тети. И даже когда шофер присланной Ино машины услужливо распахнул перед ней заднюю дверь автомобиля, окинув оценивающим взглядом, она не подняла голову. Харуно двигалась с механической точностью, как робот, не спрашивая, куда ее везут.

Когда машина внезапно остановилась и в нее села Ино, Сакура даже не пошевелилась и все также задумчиво смотрела в одну точку.

— Выше нос, подруга! — воскликнула Яманако и с негромким хлопком откупорила бутылку шампанского.

— Ино, ты пьяна? — удивленно спросила Сакура.

Автомобиль остановился на перекрестке, и Ино в буквальном смысле повалилась ей на колени, а бутылка шампанского в ее руках опасно накренилась.

— Да все в порядке! — махнула рукой Яманако. — Так, выпила чуток! Я заглянула домой ненадолго и решила обратно поехать с тобой, — пояснила девушка, снова принимая сидячее положение.

— Подожди, ты уехала с вечеринки? Когда там самый разгар? — недоверчиво спросила Харуно.

— Мне вдруг стало не по себе, — отвернувшись, пояснила ей Ино. — В последнее время иногда совсем как-то плохо.

— Мне тоже, — тихо ответила Сакура.

Повисла пауза, и Харуно с какой-то болезненной сосредоточенностью принялась наблюдать за проплывающими огнями города, а Ино откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Так прошло пару минут, молчание затягивалось, атмосфера в машине почему-то становилась все более и более напряженной. Наконец, Яманако приподнялась и непринужденно рассмеялась.

— Да все будет замечательно! — сказала она, разливая пенящееся шампанское по бокалам и рискуя в такой качке основательно испортить себе платье. — Так что последуй моему совету, Сакура-чан! Хлебни немного и станешь ко всему равнодушной.

Бокал за бокалом становилось действительно легче. Шампанское мгновенно ударило в голову, наполняя тело приятным теплом, заставляя кровь быстрее течь по венам. Они смеялись, они шутили, а их глаза горели все ярче и ярче. Наблюдая за смеющейся до слез Ино, Сакура чувствовала, как ее страхи постепенно исчезают, уступая место уверенности. Уверенности и решимости действовать так, как она того хочет.

Никогда еще подруги не чувствовали такую близость друг к другу, как в этой машине, в тот час, когда они ехали на самый злополучный бал в их жизни. И Сакуре захотелось, чтобы эта дорога и вовсе никогда не заканчивалась и чтобы они все также ехали куда-то вперед вдвоем. Увы, судьбе было угодно, чтобы столь яркий, столь трепетный для обеих момент был последним счастливым событием в их с виду крепкой дружбе…

— Мне пора, — сказала Ино, когда машина остановилась на обочине.

Веселая атмосфера, царившая в воздухе, мгновенно растаяла, заставив Сакуру недовольно нахмуриться.
— Ты разве не поедешь со мной? — спросила она, немного помолчав.

— Нет, дальше ты одна, — коротко пояснила Ино. — Мы внутри встретимся. — И больше не сказав ни слова, вышла из машины.

Вокруг было так темно, что Сакура едва могла различить темный дом, стоящий справа. Не было видно ни одного огонька…