Душа куклы.

Некогда искусный мастер вырезал из ветки цветущей сакуры куклу невиданной красоты.

Сасори обмакнул тонкую кисточку в чашу с ярко-алой краской, густой и насыщенной, как вино. Легким движением руки он вознес кисточку вверх, отчего на пол стремительно упало несколько капель, и прикоснулся ею к бледным, безжизненным губам своего творения, вдохнув в них жизнь, наполнив их цветом. Это был последний штрих. Его величайшее произведение закончено.
Он аккуратно положил кисть на специальную подставку рядом с чашей краски и внимательно оглядел куклу. Изогнутые, пушистые ресницы, похожие на крылья ангела, томно прикрывающие травяные глаза, в которых едва был заметен блеск жизни. Общая холодность и полнейшая отстраненность застыли на безжизненном лице куклы. Но было что-то невыразимо печальное в этой пустоте и мертвенности.
Грустная кукла. У него получилась безумно грустная кукла. Прекрасная в своей меланхолии.
Она балы великолепна, как цветки того дерева, из ветви которого ее создали. Мягкие, словно облака, нежно-розовые волосы блестящими нитями ниспадали на спину, смешиваясь длинными прядями в причудливые, свободные жгуты. Тонкие дуги бровей такого же цвета придавали облику невинность ребенка, а холодный взгляд больших, изумрудных глаз являл яркий контраст с общей мягкостью и плавностью черт лица куклы. Маленький, аккуратный и утонченный, немного вздернутый нос, ровные линии скул, пухлые, коралловые губы, приоткрытые, будто для поцелуя, персиковая кожа и едва уловимый тонкий аромат цветущих весенних садов, - всё это было создано руками мастера, руками того, кто даровал кукле жизнь. Она была прекрасным творением человеческих рук, дочерью своего создателя, его единственной усладой и утешением в полнейшем одиночестве.
- Я назову тебя Сакурой в честь дерева, из которого ты была создана, - прошептали губы мастера. Его рука с длинными, сильными пальцами невесомо коснулась лица куклы и упала вниз, вдоль линии скул, до подбородка. – Ты прекрасна.
Кукла ничего не ответила, ведь она не умела говорить. Но в ее зеленых глазах горела печаль, которую не в силах постичь человеческий разум. Печаль куклы, которая не может дышать.

Люди дивились ее схожестью с человеком, утонченностью ее черт и человечностью взгляда ее глаз. Кукольник охотно показывал свое творение всем, кто желал.

Она сидела, мертвенно-прекрасная, неживая, утонченно красивая, на циновке красного цвета, такого же яркого, как ее шелковое кимоно, украшенное белоснежными цветками камелии. Бездушные глаза зеленого цвета, прикрытые веером ресниц, казалось, смотрели на всё и ничего не видели. Ярко-коралловые губы изящной формы едва улыбались, являя собой истинное воплощение тоски и печали. Длинные розовые локоны были небрежно собраны на затылке в причудливую прическу, заколотую золотыми шпильками, украшенными изящной резьбой. Она не двигалась, потому что была куклой, но у каждого, кто смотрел на нее, создавалось впечатление, что она жива и вот-вот откроет шире веки, оглядев всех присутствующих чистым взглядом изумрудных глаз.
- Она как будто живая, - слышались перешептывания в толпе сгустившихся возле пьедестала, на котором сидела кукла, зевак. – Какая красавица!
Женщины тайно завидовали ее красоте, мужчины боялись признаться себе в вожделении к кукле, но всех объединяло одно – рабское подобострастие и преклонение перед истиной красотой, какую не ведал доселе мир.
Губы Сасори тронула легкая улыбка осознания собственного превосходства.

Он гордился куклой и любовался ею беспрестанно, совершенно забыв о созданной Богом красоте. Самомнение кукольника, наконец, стало невыносимым – он увидел в себе Бога.

Творец подобен Богу с его неиссякаемой жаждой создавать. Творец равен Богу, потому что делает точно так же неведомое и невиданное прежде. Но имеет ли права Творец ставить себя на одну ступень с Богом? Может ли он дерзнуть занять его место и совершить невозможное: вдохнуть жизнь в свое произведение?
Сасори не считал себя Богом, лишь жалким подражателем. Ничтожность его искусства иногда поражала его до крайности, но он не мог переступить черту человеческого, даже если бы сильно возжелал. Каждая его кукла была красивее предыдущей, выглядела, словно человек. Но ни одна из них не могла сравниться с его последним, лучшим творением – Сакурой, которая пахла, как человек, которая смотрела, как человек, которая открывала и закрывала глаза, совсем как человек. Ни одна из его кукол не могла достичь такого совершенства и правдоподобия. Все они были подражателями, нелепыми марионетками, бездушными и пустыми.
Сасори не считал себя Богом. Но то, что он совершил, было похоже на волю Бога.
Он создал новую жизнь из куска дерева.
Он не мог оторвать взгляда от своего творения. Он не мог поверить, что его руки способны были создать такую красоту.
Нет, он не Бог.
Он лучше Бога.
Все божеские твари имеют в себе врожденное несовершенство: ассиметрия, глупость, злые врожденные пороки, грубые черты, широкая кость, естественная потребность справлять нужду.
Его кукла не имела изъянов. Она была прекрасней всех. Все девушки селения завидовали ее красоте, потому что знали, что она им недоступна. Кукла же не была способна на это пагубное, низменное человеческое чувство. И оттого совершенна.
Да, он создал совершенное творение. Он не Бог. Он лучше Бога. Выше Бога. Бог – просто букашка по сравнению с ним, с его несравненным мастерством.

И тогда его кукла ожила.

Сасори не мог спать. Сидя в темноте комнаты, он внимал ночным звукам улицы, глядя сквозь мглу на горящие яркими изумрудами глаза куклы, которые казались особенно живыми сейчас. Она не шевелилась, сидела всё так же, но, казалось, губы ее изогнулись в грустной улыбке еще яснее и выразительнее, а в зрачках застыл влажный блеск. Мягкий ветерок стелился по деревянному полу, обволакивая предметы, даря живительную прохладу после ужасно жаркого дня. Сасори молчал, любуясь своим творением. Как же прекрасна она была! Ни одна из девушек, которых ему доводилось встречать, не обладала такой красотой, какой обладала его Сакура. Выразительность черт, мягкость изгибов, яркость цветов – всё это пленяло взгляд обоих полов. Она была поразительно похожа на человеческое создание, но стояла гораздо выше его. Он упивался ее совершенством, совершенством, которое породили его руки. Взгляд его тут же стремительно упал на собственные, натруженные ладони во множественных мозолях и порезах. Линии жизни не были видны на них – всего лишь отпечатки его ремесла. Он не имел судьбы, ни одна гадалка не смогла бы прочесть по его руке его жизненный путь. Признак Бога, признак внеземного, наивысшего проявления в простом, человеческом бренном теле. Уголки губ тронула самодовольная улыбка. Сасори поднял глаза на куклу и тотчас же отшатнулся в испуге.
Кукла моргала, улыбаясь доброжелательно и широко, обнажая ряд ровных жемчужных зубов. Мастеру показалось, что он бредит, в отчаянной попытке отогнать видение он зажмурился, досчитал до десяти, а когда открыл глаза, увидел, что голова Сакуры склонена немного на бок, будто в живейшем интересе. Она жива! Она улыбалась, она смеялась глазами, моргала. Он не мог поверить своим глазам.
Боязливо, но с любопытством Сасори приблизился к кукле. Она подняла голову, ожидая дальнейших действий своего создателя. Рука мастера потянулась к лицу своего творения, но замерла тотчас в воздухе, когда Сакура моргнула и сомкнула губы, не переставая мягко улыбаться. Тогда ладонь продолжила путь. Коснувшись, наконец, лица куклы, Сасори ощутил под своими пальцами мягкость чистейшей плоти. Холод прошелся по его телу. Ужас сковал его. Она живая. Она как человек!
Кукла, будто в подтверждении его догадки, вновь обнажила ряд ровных зубов.

Она открыла изящно очерченный рот и запела песню, равной которой не слыхала ни одна живая душа.

Ее прекрасный, утонченный ротик открылся, вдохнув в безжизненное тело воздух, а затем с коралловых губ сорвались звуки песни, какую ни одно человеческое существо не в состоянии было придумать. Мотив песни был схож с колыбельной и дышал неизмеримой грустью. Слова ее являли собой всю печаль человеческого сердца. Мелодичный голос куклы добавлял силы стихам, пронзая душу мастера с каждым новым звуком. Сасори в изумлении отшатнулся от своего творения, плененный звуками неслыханной дотоле песни. Сердце его разрывалось и кровоточило, отзываясь на каждое слово. Не в силах более терпеть терзаемых его звуков, он в отчаянной попытке кинулся на свое творение, закрыв ей рот ладонями. Он почувствовал, как она улыбнулась, но звуки не исчезли. Голос куклы продолжал воспевать всю красоту и непримиримость жизни.

Кукольник пал ниц перед своим творением и заплакал горькими слезами, потому что никогда еще он не слышал ничего прекрасней и чище голоса куклы. Его куклы.

В отчаянии мастер отстранил ладони от уст своего творения. Не в силах больше выдерживать, он почти без чувств упал на пол. На ресницах его застыли детские слезы. Никогда еще он не слышал такого чистейшего голоса и такой прекраснейшей песни. Никогда еще он не благоговел так перед своим творением. Никогда еще он не оказывался, униженный, обессиленный, пред ногами, которые создал собственными руками. Никогда еще.
Бог превратился в раба. Верного раба собственной вещи.

Но, спев однажды песню, кукла должна взять плату с того, кто услышал ее голос. И плата это – сердце человека.

Песня, достигнув высокой ноты, внезапно прервалась. Кукла загадочно улыбнулась и посмотрела на своего творца.
- А теперь, - проговорила она мягким, стелющимся голосом, - ты отдашь мне свое сердце.
Сасори поднял глаза, в которых отразилось удивление.
- Что? – Он встал с пола, испуганно поглядев на куклу. Она улыбнулась еще сильнее и проговорила вкрадчиво:
- Плата за песню – твое сердце.
Страх сковал тело творца. Не похоже было, чтобы кукла шутила. Ее величественная осанка и твердость голоса явственно показывали ему, что она серьезна. Печальный взгляд малахитовых глаз с нежностью смотрел на испуганное лицо мастера.
- Зачем? – неуверенно прошептал испуганный творец.
Казалось, на лице куклы выразилось недоумение, но оно исчезло спустя мгновение, и Сакура проговорила:
- Я – твое творение. Я принадлежу тебе. Ты властен делать со мной всё, что хочешь. Ты мог бы любить меня, и тогда я одарила бы ласками тебя в ответ. Ты мог бы сделать меня своей дочерью, и тогда я бы безгранично уважала тебя. Ты мог бы баловать меня, одевать в самые дорогие шелка, дарить драгоценности, и тогда я бы подарила тебе себя. Но ты просто возгордился. Движимый этим пагубным чувством, ты удовлетворил свое тщеславие. Ты хвастал мною перед людьми разных сословий, ты выставлял меня на показ, как диковинку, ты сделал из меня предмет всеобщего восхищения и зависти. Ты лишь возносился всё выше на крыльях своей гордыни, совершенно забыв о своем истинном предназначении и не принимая во внимание мое существование. Это – наказание. Твое сердце не заслуживает биться в человеческой груди. Твое сердце – обычный камень. Я спела тебе эту песню, которая сумела затронуть твою черствую душу. И я отнимаю у тебя то, благодаря чему ты живешь. Потому что ты этого не заслуживаешь. Душа куклы – сердце ее мастера. Отдав мне свое сердце, ты подаришь мне душу. Я стану человеком, а ты умрешь. Но не печалься. Ты сделаешь доброе дело. Ты искупишь собственный грех. Твоя бессмертная душа отчиститься в моем теле. Ведь именно она подарила мне возможность говорить и двигаться.
Сказав это, кукла улыбнулась нежно и мягко.

И тогда творец вырвал из груди своей пылающее, черное сердце и отдал в белые руки куклы. Она приняла его дар, проглотив окровавленный орган.

Сгорая от волнения и стыда, Сасори, едва рассуждая, приложил ладонь к груди и стал изо всех сил царапать ее ногтями. Нежная, тонкая кожа, не знавшая солнечного света и тягот зимы, мгновенно порозовела. Расчесывая плоть всё больше, творцу удалось достигнуть внешнего покрова, который оказался содран. Рана покраснела, выступили маленькие капли крови. Боль пронзила тело мастера, но он продолжал расчесывать рану, стремясь достигнуть плоти. Кукла, склонив голову на бок, с улыбкой наблюдала за отчаянием умирающего. Он, плененный ее печальным, призывающим к действию взглядом, продолжал погружать ногти в плоть с удвоенной силой. Это – искупление. Это – плата за гордыню. Она была права. Он не любил ее, не любил свое творение. Он создал ее лишь на потеху себе, только ради себя и только для себя. Он показывал ее другим, ожидая их одобрения и восторгов лишь для себя. Он утратил истинный смысл существования творца. Он утратил свой путь. Он утратил самого себя, узрев в себе Бога. Он не Бог, он не выше Бога. Он жалкий, разрываемый страстями, человек. Тщеславный, презренный, не знающий истинного значения своего искусства.
Пальцы, наконец, достигли мяса. Боль усиливалась, но Сасори продолжал ковырять ладонью в открытой плоти. В темноте слышались склизкие, отвратительные звуки мучимого тела, громкое и тяжелое дыхание мастера и тихие, сдавленные смешки Сакуры.
Рука достигла ребер. Дальше она не могла проникнуть. Истекая кровью, тяжело дыша и стараясь не потерять сознание, Сасори в отчаянии поглядел на свое творение. Она была прекрасна даже сейчас, с этой жестокой улыбкой, с этими печальными глазами. Она – его дитя, его создание, его всё. Как будто поняв трудность мастера, она поманила его легким движением руки. С трудом он приблизился к Сакуре, ожидая ее действий. Ладонь куклы легонько коснулась его лица, убрав со лба потные, слипшиеся пряди волос.
- Не переживай, - прошептала она, улыбнувшись. Затем она схватила запястье руки, погруженной в грудную клетку, и вырвала ее оттуда. Острая боль вновь пронзила тело мастера. Он умирал. Сакура улыбнулась вновь, а затем вонзилась стремительно зубами в горящую плоть своего творца. Ее острые зубы вырвали огромный кусок живой плоти и с удовольствием пережевали его, отправив в глотку. На окровавленных губах застыла холодная ухмылка. Облизнувшись от наслаждения, кукла снова вонзила зубы в его плоть с тем, чтобы вырвать и съесть сердце мастера.

Творец умер.

На полу холодной комнаты лежал с дырой в груди, без сердца, распростертый труп. Лицо его выражало мучение последних мгновений жизни. Руки, раскинутые в сторону, было сжаты в кулаки, словно в последней борьбе. Всё его тело, расслабленное, неподвижное, будто выражало готовность вскочить в любую минуту, чтобы продолжить схватку со смертью.
Но жизнь уже оставила это бренное тело, она покинула его навеки, поселившись в другом существе.

Кукла ожила, наконец обретя душу.

Закрыв лицо руками, Сакура плакала. Что она сотворила? Как она могла совершить столь ужасное деяние? С окровавленных губ срывались всхлипы и стоны боли. Стенала ее душа. Тонкие плечи сотрясались от рыданий, теснивших грудь. Внутри ее тела трепетно билось сердце. Внутри ее тела мягко теплилась жизнь.

Душа куклы - сердце ее мастера.
Так гласит легенда.