Двое, глава 13, эпилог.

Глава 13.
Саске – эксперт по международным аэропортам и пересечению государственной границы. Он знает, как нужно выглядеть и что сказать, чтобы глаз бдительной охраны даже не задержался на нем. Он знает, что нужно везти с собой, чтобы проверяющий выкинул его из головы сразу, как только он пройдет досмотр.
Это наука Итачи, которую он познал раньше, чем дети заканчивают младшую школу. Это как кататься на велосипеде – пойми принцип, проедь с сотню метров и уже не разучишься никогда.
Вот и сейчас на нем синие джинсы, кроссовки и темно-синяя толстовка, на голове – кепка, чтобы скрыть приметную прическу. Он специально ищет свободное кресло рядом с группой подростков его возраста, так легче затеряться. Он ждет объявления регистрации на свой рейс, его поза расслаблена, уши заткнуты плеером, руки заняты телефоном… Он – такой же, как все.
Вот только ладони у Саске как лед, а сердце неприятно бухает где-то в горле. Спина и подмышки под плотной тканью толстовки взмокли, волосы, примятые кепкой, неприятно лезут в глаза. Он – напряженная пружина, взведенный курок. Каждый звук, каждый шорох – пенопластом по стеклу, ножом по блюдцу – царапает нервы.
Он не знает, в порядке ли его документы. Очередная подделка высокого качества и баснословной цены, но… А что, если все пойдет не так? Что, если его уже ищут, а ориентировки с фотографиями разосланы повсюду? Он без проблем купил билет через интернет, но это вполне может оказаться ловушкой – его засекли и теперь просто ждут, когда он сам придет к ним в руки… Но все это – ерунда. За волнением о собственной судьбе в нем поднимается страх за брата.
Итачи остался совсем один. Сам он вот-вот покинет страну, а Хошигаке мотается где-то… Саске сглатывает, бездумно тыкает на ссылки в браузере телефона, невидящим взглядом сверлит текст…
Брат справится, как справлялся уже не раз.
Наконец, объявляют его рейс. Он дожидается, пока подростки и сопровождающий их не то тренер, не то учитель встанут со своих мест и направятся к стойке регистрации, и следует за ними на небольшом расстоянии. Они не слишком внимательны, эти люди, так что при желании и определенной аккуратности можно спокойно прибиться к ним – на записи с камер потом не разберешь где кто.
Во время проверки документов Саске не убирает наушники и смотрит чуть в сторону. Он – скучающий подросток, избалованный, не слишком вежливый, желающий поскорее со всем этим закончить. Когда женщина за стойкой просит его снять кепку и начинает пристально вглядываться в его лицо, Саске холодеет, хотя знает, что причин для волнения нет: фотография в паспорте настоящая. Он вспоминает, как Итачи объяснял ему принципы этой работы – никто не вглядывается в черты по отдельности, не смотрит на глаза или волосы, анализируется сразу все лицо, его форма и конфигурация: ширина лба, высота скул, форма подбородка - то, что подделать сложнее всего.
Наконец, ему возвращают документы. Саске, считавший все это время про себя, останавливается на шестидесяти четырех.
Дальше он должен пройти через металлоискатель и подвергнуться досмотру. Саске пристраивается в очереди все за теми же подростками. Две девушки перед ним в полголоса обсуждают какого-то общего знакомого и беспрестанно хихикают.
Саске ловит на себе их заинтересованные взгляды и равнодушно поворачивает голову в другую сторону. Его взгляд падает на сотрудника аэропорта, проводящего досмотр: прическа – волосок к волоску, воротничок, манжеты рубашки и перчатки режут глаз ослепительной белизной. Саске едва сдерживается, чтобы не передернуться: это самая нелюбимая им процедура.
Он вспоминает, как Итачи учил его прятать те или иные вещи, раскладывать их в одежде так, чтобы никто не заметил даже если пройдется по ним пальцами… Саске стискивает кулаки, делает было шаг вперед, да так и застывает.
Он не может…
За спиной слышатся раздраженные голоса, его поторапливают, но Саске только качает головой.
Не в этот раз… и никогда больше.
Он не сбежит. Он не позволит брату принести себя в жертву.
По дороге от международного аэропорта до города Саске делает несколько звонков. Первый – Итачи, но его телефон выключен. Оно, наверное, к лучшему.
Набирая второй номер, Саске совсем не уверен в правильности своих действий, но действовать надо – это он знает наверняка.
- Ты понимаешь, чего просишь? Осознаешь всю серьезность своих действий?
- Я в трезвом уме и здравой памяти, если вы об этом, - отрезает Саске.
- Хорошо, я сделаю все, что ты просишь, Саске-кун, хотя это будет… не так просто. И мне надо видеть все это своими глазами, чтобы понять, сработает ли. Приезжай, у тебя мало времени.
- Я буду у вас в долгу.
- Это лишнее, я руководствуюсь своими… соображениями, помогая тебе.
Саске не выказывает удивления, он не верит в чужое бескорыстие, но выбирать не приходится.
- Вы ведь тоже хотите их поиметь, да? – озвучивает свою догадку он.
В трубке слышится негромкий смешок, а потом раздаются частые гудки. Саске понимает, что ответ однозначен.
***
Саске освобождается только вечером, когда солнце над городом уже тускнеет и начинает клониться к закату. Привычным маршрутом он добирается до дома, торопится, стараясь не думать о потенциальной неудаче.
Как он и ожидал, Итачи уже нет дома. Как нет оружия, денег и фальшивых документов, постельного белья на кроватях, полотенец и расчесок – словом, всего, с чего можно собрать отпечатки пальцев и образцы ДНК.
Саске решает не портить чужую работу – обходит опустевший дом, не прикасаясь ни к чему, а потом выходит на крыльцо, садится на пыльный резиновый коврик, вытягивает вперед уставшие ноги, закуривает.
Ждать приходится даже меньше, чем он рассчитывает – когда вторая сигарета прогорает до фильтра, напротив останавливается видавший виды джип мутно-зеленого цвета. Из него выходит уже знакомый парень в серой толстовке. В его лице нет ни одной приметной черты, Саске думает, что если бы не паранойя, то он никогда бы не обратил на такого внимания на улице.
- А ты молодец, неплохо придумал с дракой и черным ходом, - хмыкает парень и садится рядом.
Саске чуть сдвигается вбок, предлагает сигареты.
- Не, у меня свои, - качает головой тот и вытаскивает из кармана пачку супер-легких. – Я все бросить пытаюсь, а то для легких вредно. И для экологии.
Саске понимающе кивает, закуривает третью.
- Я думал, ты смоешься, расставил людей в аэропортах и на вокзалах, а ты вон какой…
Саске пожимает плечами, щурится от яркого света заходящего солнца, чуть потягивается, разминая спину.
- Надоело бегать.
На этот раз понимающе кивает его новый знакомец, а потом, усмехнувшись, говорит:
- Эх, все бы рассуждали так философски… Тогда бы мне работы меньше было. Может и отпуск бы взял.
- И куда бы поехал?
- Поехал? Я полжизни в дороге, достало. Я бы дома сидел, играл в приставку, отсыпался, иногда ходил бы в бар, пил пиво, ел кальмаров и маленьких сушеных рыбок… Вот жизнь бы была. Я Зецу, кстати.
- Мое имя ты точно знаешь.
- Имя, дату рождения, рост, вес, цвет глаз, телосложение, особые приметы… даже успеваемость в школе, - Зецу тушит сигарету о землю, достает из кармана прозрачный пакетик, складывает окурок туда и убирает пакетик обратно. – Что поделать, работа такая.
Они, не сговариваясь, поднимаются на ноги и идут к машине. Саске очень надеется, что у этого Зецу приказ доставить его живым.
Вопреки ожиданиям, его не связывают и даже не закрывают глаза, так что примерно через полчаса пути он начинает узнавать дорогу: они едут к тому самому полуразрушенному заводу, где он уже бывал. Учиха холодеет от неприятных воспоминаний, но успокаивает себя мыслью, что на этот раз все будет иначе.
Когда они подъезжают, Зецу достает телефон.
- Да, с минуты на минуту. Нет, сопротивления не оказывал. Я понял.
Зецу глушит мотор и оборачивается к нему.
- На выход, приехали.
И в этот момент Саске окончательно понимает: назад пути уже нет.
***
Когда двери ангара открываются, Саске готов ко всему: к человеческим ошметкам, привязанным к стулу, к горе трупов с простреленными головами… Но все оказывается куда менее драматичным.
В центре помещения, там, где на полу все еще виднеются бурые потеки замытой крови, теперь стоит большой стол. А за столом сидят шестеро мужчин и одна женщина.
Конан Саске узнает сразу. На секунду ему даже кажется, что в ее лице мелькает затаенная боль, но лишь на секунду. Еще он узнает Какудзу и Хидана, последний улыбается ему как старому знакомцу. Хошигаке отсутствует, видимо, еще не вернулся. На брата Саске старается не смотреть.
- Мы рады, что ты решил добровольно присоединиться к нам, - негромко говорит рыжеволосый мужчина, сидящий во главе стола, и кивает на свободное место. – Присаживайся.
Саске думает, что это и есть тот «Лидер», о котором говорил Хошигаке. Он садится на стул и оказывается напротив человека, чье лицо сокрыто капюшоном, он видит только руки в черных перчатках, сложенные на столе.
- Я подумал, что бежать – глупо, - отвечает Саске, - гораздо умнее сесть за стол переговоров.
Рыжий одобрительно кивает, стальные вкрапления пирсинга в его лице ловят блики лампы и вспыхивают ослепительно.
- Верное решение. И раз уж ты здесь, то не станем скрывать от тебя причину нашего собрания: у меня возникли сомнения в лояльности одного из членов нашей организации.
Лояльности? Лицо Итачи остается непроницаемо, он не произносит ни звука. Человек, сидящий напротив чуть сжимает руки в кулаки, и Саске кажется, что он слышит скрип кожи его перчаток.
- Кто-то методично и планомерно сливает информацию. Кто-то, кто имеет доступ ко всем материалам, кто-то достаточно умный, чтобы не вестись на провокации, и достаточно хладнокровный, чтобы не выдать себя… Кто-то из присутствующих здесь. Как думаешь, кто это может быть?
Саске чувствует на себе внимательные взгляды множества глаз.
- Было бы странно, если бы я знал.
Сидящий напротив дважды ударяет в ладони, и звуки этих скудных аплодисментов множатся эхом под высоким сводчатым потолком ангара.
- Действительно, - не скрывая издевательских интонаций в голосе, говорит он. – Как же там говорится? Дети не в ответе за грехи своих родителей? Ну, в данном случае, за грехи старших братьев. Или все же в ответе?
Саске усмехается, но получается криво, от волнения мышцы лица словно окаменели. Пару секунд он собирается с духом, решается.
- А насколько ценной была та информация? – спрашивает он, обращаясь к Лидеру. – И что, если я скажу, будто бы у меня есть в два раза больше? Или в три?
- Мелкий ублюдок явно в курсе событий, - констатирует Хидан и едва ли не потирает руки в предвкушении интересного зрелища.
Впервые за весь разговор Итачи смотрит на него. Смотрит холодно и спокойно, в его лице не дрогнет ни единый мускул. И это пугает больше всего.
Саске думает, что если они выберутся отсюда живыми, брат сломает ему руку. Или две.
- Так ты пришел сюда торговаться?
- Я пришел за братом.
- Вот так просто? За братом?
Саске ловит на себе взгляд Конан. Долгий, полный сочувствия.
Он достает из кармана флешку, кидает на стол, и та скользит по гладкой поверхности, словно по льду. Какудзу накрывает ее тяжелой, словно могильная плита, ладонью.
- Посмотрите.
Какудзу достает из дипломата ноутбук, на экране появляется заставка загрузки. Он просматривает файлы неспешно, обстоятельно, один за другим. И с каждым новым, складка между его бровями становится все глубже.
- Здесь все, - говорит он, поворачиваясь к Лидеру. – И даже больше. Наши финансы, сделки, вся легальная часть бизнеса, вся нелегальная. Схемы отмывания денег, каналы, источники, номера оффшорных счетов, имена информаторов. Даже материалы на конкурентов. А еще куча всего на европейские и американские синдикаты. Если продавать с умом, тут целое состояние. Ну… или несколько забитых под завязку тюрем.
- В интернет загружено четыре виртуальные копии. Если не вводить пароли каждые двенадцать часов, информация пойдет повсюду: правительство, СМИ, полиция. Даже Викиликс. Помимо этого существует три копии на физических носителях. У вас – одна из них, две другие в надежных руках, и если со мной что-то случится, публикации пойдут все по тому же списку.
Когда Саске замолкает, в ангаре повисает оглушительная тишина. Ему кажется, что все присутствующие могут слышать лихорадочный стук его сердца.
- А где гарантии, что если мы вас отпустим, то ты не используешь информацию? – наконец спрашивает Лидер.
- Информация – залог нашей с братом безопасности. Глупо пилить сук, на котором сидишь.
- Действительно, глупо… приходить сюда и пытаться диктовать условия. Знаешь, что отличает Акацки от всех других организаций?
Саске игнорирует риторический вопрос, его мутит от волнения, он предельно собран и готов ко всему.
- Мы – лучшие из лучших. Например, твой брат – лучший в деле тихого убийства… А еще у меня есть лучший подрывник, лучший черный финансист и лучший мастер пыточного дела. Как думаешь, сколько ты продержишься, Учиха Саске? Шесть часов? Восемь? А может целые сутки?
- Мне достаточно продержаться… - Саске достает телефон и смотрит на экран, – три часа. И тогда уже Акацки не продержаться и суток.
- Жаль, что пропадет такой умный мальчик… Сасори.
Из-за стола поднимается невысокий парень примерно его возраста, но что-то подсказывает Саске, что как и в случае с Орочимару, внешняя молодость обманчива.
Саске думает, что сейчас ему все-таки отрежут ухо, но вопреки ожиданиям, Сасори достает из внутреннего кармана не россыпь пыточных инструментов, а плоскую коробку из темного матового пластика. Он открывает ее, и внутри оказывается с десяток ампул и шприц.
- Хорошая идея… если не брать в расчет уровень моей толерантности к наркотикам, - хмыкает Саске.
На самом деле, он совсем не уверен, что не запоет как миленький с первого же укола, он отчаянно храбрится, смотрит на брата украдкой, но его лицо по-прежнему нечитаемо.
- К моим препаратам толерантности не бывает, - отрезает Сасори и тонкими белыми пальцами отламывает стеклянный кончик ампулы.
Саске сглатывает: уверенность в чужом голосе звучит закаленной сталью. Когда Сасори приближается к нему вплотную, он боится, что с непривычки вытащить оружие из плечевой кобуры окажется сложно, но все проходит как по маслу, и дуло пистолета утыкается в чужой висок.
- Дернешься, выпущу мозги. Вашими стараниями у меня есть опыт, - вполголоса говорит Саске, а в следующий миг едва успевает отшатнуться в сторону от прочертившего в воздухе сияющую дугу лезвия.
Сасори атакует так стремительно, что в него почти невозможно попасть, он постоянно оказывается вне линии огня. Он движется странно изломанно, будто марионетка, но каждый его выпад – словно удар скорпионьего жала – смертельный, если достигнет цели. Саске пытается разорвать дистанцию, но все тщетно – атакующий держится, словно приклеенный.
Но тут раздается громкий хлопок. Их бой почему-то останавливается, Сасори замирает, не пытаясь атаковать. Саске думает, что вот он, шанс, пытается было поднять руку, но не может. Плечо обдает горячим, в воздухе пахнет порохом и паленой кожей. Его пальцы против воли разжимаются, оружие с металлическим стуком падает на пол.
- Хватит, - говорит Итачи и убирает свой пистолет.
И только сейчас Саске понимает, что горячее – это его кровь. Что паленая кожа – его кожа. Он опускает голову и видит, как по его толстовке растекается черное пятно. Саске касается его пальцами, и те окрашиваются алым.
- Не позорь меня, - цедит брат сквозь зубы и как ни в чем не бывало возвращается за стол.
Сасори удовлетворенно кивает, смотрит на Итачи с отблеском уважения в карих глазах. А потом наклоняется, подбирая отброшенный в драке шприц.
В этот момент двери ангара надсадно скрипят, распахиваясь. На фоне проема четко обрисовывается мощная фигура Хошигаке.
- О, все в сборе, - говорит он и ухмыляется при виде Саске. – Все... И даже больше.
Кисаме делает пару шагов внутрь, останавливается рядом и качает головой при виде его окровавленного плеча, цокает языком.
- От тебя, парень, вечно одни проблемы, - хмыкает Хошигаке, приближаясь вплотную. Из-за разницы в росте взгляд Саске упирается собеседнику куда-то в район груди, где под наглухо застегнутой рубашкой топорщится что-то подозрительно похожее на… бронежилет?
Кисаме кладет ладонь на здоровое плечо Саске, а другой рукой смутно знакомым жестом касается уха.
- Код: красный! – вдруг гаркает он что есть мочи и резко толкает Саске на бетонный пол, падая сверху.
Мир Учиха взрывается тысячью осколков, он почти слепнет от боли и потери крови… А мир действительно взрывается: пыльные окна под потолком брызжут во все стороны стеклянным крошевом, непонятно откуда идет едкий белый дым, помещение заполняется людьми в черном, у всех оружие.
Саске пару раз моргает, силясь избавиться от черных мошек перед глазами, пытается приподнять голову, чтобы понять, что происходит, но жесткая рука падает ему на затылок и буквально впечатывает лицом в пол.
- Лежать, кому сказал!
И Саске послушно остается лежать, потому что сил двигаться уже нет. А вокруг гремят выстрелы, одиночные и целые очереди, слышится топот ног, крики, кто-то с сильным акцентом сыплет приказами… Но в один миг все вдруг затихает. Чьи-то сильные руки подхватывают Саске, ставят на ноги, его куда-то ведут.
Это Итачи - Саске узнает брата по длинным волосам, мазнувшим его по лицу.
Брат выводит его из ангара на улицу, а там светло как днем: всюду огни полицейских машин и карет скорой. К одной из них они и направляются, им навстречу уже бегут медики с носилками.
- Огнестрельное ранение в правое плечо, - Итачи укладывает его на носилки, – сквозное, кости не задеты, крупные сосуды тоже. Уносите.
Саске чувствует тряску и понимает, что его несут к машине.
- Эй, не так быстро! – доносится до него голос Хошигаке, когда его уже вносят в скорую и начинают ставить капельницу.
Саске приподнимается: к нему действительно спешит Кисаме, его рубашке недостает половины пуговиц, руки по локоть вымазаны в чем-то буром. Когда он приближается вплотную, Саске даже может разглядеть рисунок на его бронежилете – это схематичное изображение земного шара, пронзенного мечом и кусок надписи на английском.
- Ин… Интер… - пытается прочесть Саске, но часть надписи потемнела от крови и сливается с темным фоном.
- Интерпол, - оскаливается мужчина. – Хошигаке Кисаме, французское подразделение, Леон.
Саске думает, что потерял слишком много крови, потому что отъявленный головорез с акульей пастью вдруг превратился в полицейского. Хотя… все сходится. Эти их разговоры с Итачи, брат явно был в курсе происходящего, странные люди в больнице и еще дюжина мелких, ничего не значащих на первый взгляд деталей…
- Вот кто сливал информацию… - шепчет он. - И ведь тебя даже не заподозрили, все указывало на Итачи!
- Вот она, сила репутации, - хмыкает Кисаме, но в его светлых глазах навыкате читается злость. – Я стандартный агент под прикрытием, а Итачи завербовали еще в Штатах. И знаешь, если бы не ты, операция прошла бы идеально! Но пришлось форсировать, чтобы тебе не спалили мозги и не зарезали отравленным ножом.
Саске хмурится: так вот почему брат стрелял.
- Итачи… ну твою же мать, перестраховщик хренов, чуть не похерил все к чертям! Говорил же я ему, не надо ничего тебе давать, у тебя же тяга к сраным приключениям! – вдруг срывается Хошигаке и в сердцах ударяет ладонью по двери машины.
Парень, в медицинской форме, что возился с капельницей Саске, вздрагивает, игла выскакивает, на белой коже темная венозная кровь выглядит почти черной.
- Ладно, хватит болтовни, меня интересует только одно: кому ты отдал копии информации? Где пароли?
- Нет никаких паролей, - устало прикрывает глаза Саске. - Есть только две копии на физических носителях. Одна у Орочимару…
Хошигаке кивает, явна зная, о ком речь.
- …а вторая у Узумаки Наруто.
Кисаме присвистывает.
- Да ты точно чокнутый - доверять такое своему школьному приятелю…
- Он единственный, в ком я был уверен полностью.
- Все? Больше нет дубликатов материалов?
- Все, - кивает Саске, но по чужому лицу видит: ему не верят. Однако Хошигаке не настаивает, только спрашивает вдруг:
- А где Самехада?
- Кто?
- Акула где? – раздраженно спрашивает Кисаме. – Пластиковая акула-флешка, где она?
- Я сделал копии и выпустил ее на волю, в естественную среду обитания.
- Ты что?..
- Я утопил флешку в реке. Ну, мало ли, вдруг там жучки всякие… Кто вас знает, один раз ты меня уже обвешал маячками.
- Выпустил на волю, блять… тебя бы кто выпустил, - раздраженно ворчит Хошигаке, а потом поворачивается в сторону и громко зовет: – Итачи! Пора!
Из ангара появляется брат, он в медицинских перчатках, в его руках целая гора оружия и знакомого вида дипломат. Саске понимает, это вещи Акацки. Итачи подходит к ним и отдает все Хошигаке, тот свистом подзывает к себе полицейского с кипой прозрачных пакетов.
- Упаковывай вещдоки. Пальцами займутся наши, твои пусть не лезут, увижу кого – башку оторву.
Полицейский кивает, собирается было уйти, но брат останавливает его: он тянется за пазуху и вынимает оттуда собственный пистолет, наклоняется, снимая с ноги нож вместе с эластичным креплением.
- Это тоже приобщить?
Хошигаке и Итачи обмениваются быстрыми взглядами.
- Да, - наконец выдыхает Кисаме.
Когда полицейский уходит, на минуту повисает тишина. Саске ловит странно тоскливый взгляд Итачи, он выглядит почти… несчастным?
Брат поднимается к нему в машину скорой и наклоняется над койкой.
- Я люблю тебя, Саске, помни это всегда, хорошо? - с этими словами он крепко целует его в уголок рта. – И я всегда буду защищать тебя. Всегда.
Саске ловит губами соль чужих слез, Итачи торопливо вытирает глаза, часто-часто моргает.
Брат плачет? Но почему?..
- Тебе пора.
Итачи улыбается болезненно, выходит из машины и, встав напротив Хошигаке, протягивает тому обе руки, сжав ладони в кулаки. Щелчок наручников кажется оглушительным.
- Какого черта?! - Саске дергается, капельница чуть не вылетает вновь, пластмассовая прищепка для замера пульса слетает с его пальца и по машине разносится пронзительный писк.
Парень в медицинской форме предостерегающе кладет руки ему на здоровое плечо, заставляя лечь обратно.
- Успокойтесь.
Но Саске не может успокоиться, он отталкивает медика и видит, как брата берут под руки, уводя куда-то к скоплению полицейских машин.
- Что с ним теперь будет? За что?! – кричит он в спину Хошигаке.
Тот останавливается, явно раздумывая, но все же оборачивается.
- Его по уже существующей договоренности экстрадируют в Штаты, и там он предстанет перед судом по обвинению из двенадцати пунктов. За сотрудничество со следствием и помощь в раскрытии и нейтрализации международной преступной группировки, ему сильно уменьшат срок. Но я не думаю, что дадут меньше восьми лет. Одних только убийств мы доказали три эпизода, - говорит Кисаме и устало трет лоб, размазывая по коже следы подсыхающей крови. - Хотя лично я буду свидетельствовать, что это было превышение допустимой самообороны. Тебе тоже придется давать показания.
Экстрадиция? Обвинения? Суд? Восемь лет? Саске делается дурно, мир перед глазами расплывается.
- Но тебе нечего бояться. Итачи заключил сделку: твоя жизнь и безопасность в обмен на его помощь во всем этом, - мужчина тыкает пальцем себе за спину. – Данзо больше нет, все Акацки сядут пожизненно, но мы перестрахуемся, ты пойдешь по программе защиты свидетелей: новое имя, новая страна, круглосуточная охрана…
Но Саске плевать на собственную безопасность, всего мысли сейчас обращены только к Итачи.
- Я ведь… Я ведь еще увижу его, да? – почти шепотом, боясь, что голос подведет, спрашивает Саске.
- На очных ставках… и на суде. Возможно.
Саске закрывает глаза.
Темнота и мутная, ватная слабость наваливаются на него со всех сторон. Веки становятся свинцовыми, он моргает медленно, поле зрения сужается.
Это снотворное.

_____________________

Пот застилает глаза, соль щиплет, разъедает, сбившееся дыхание кажется сухим и горячим, словно ветер в раскаленной пустыне, язык, неповоротливый и пересохший, упирается в зубы, руки и грудь горят болью агонизирующих мышц.
Каждое движение дается с огромным трудом, словно после сильного ранения, тело неповоротливое, налитое свинцом усталости и слабости. Саске сводит челюсти плотнее, костяшки пальцев, кажется, вот-вот рассыплются в труху, так сильна боль.
Но Учиха не сдается: беззвучно шевелит губами, ловит каплю пота, собравшуюся над губой, и жмурится, пытаясь удержать идущую крупной дрожью руку.
- И сто девять… И сто десять…
С громким стоном Саске валится на спину и раскидывает руки в стороны, пережидая мучительный приступ боли. Левое плечо привычно сводит короткой судорогой – простреливает от шрама, до самого локтя.
Бросив взгляд на наручные часы, Саске выключает таймер: ровно девяносто минут, уложился. Перевернувшись на бок, он с громким шуршанием расстегивает крепления нейлонового жилета, и тот с грохотом падает на пол. Несколько вывалившихся из специальных карманов стальных цилиндров-утяжелителей укатываются в разные стороны.
Саске садится, прислоняется спиной к стене и, вытерев влажную от пота руку, прижимает пальцы к запястью. Один, два, три, четыре… Секундная стрелка ползет томительно медленно, но когда пересекает отметку «12», Саске довольно хмыкает. Пульс в норме.
Отдохнув еще немного, он поднимается, собирает укатившиеся утяжелители, раскладывает жилет изнаночной стороной наружу, чтобы просушить, и только после этого распахивает плотные темно-синие шторы.
Темнота, до этого царившая в комнате, рассеивается, истаивает, словно капля чернил в прозрачной воде, только по углам все еще стелятся акварельные полосы полумрака, но свет восходящего солнца пережигает их сначала до светло-лилового, а потом до легкой, золотистой пыльцы – то взвесь пылинок кружится в столбах света.
Рассвет над чужим городом кажется старым знакомцем.
Саске ерошит заметно отросшие волосы, шлепает босыми ногами по прохладному полу. Кухня квартиры, которую он снял на пару дней, встречает его нелепым, цыплячье-желтым кафелем и сквозняком. Саске ежится от прохлады, подхватывает со стола пластиковую банку и высыпает на ладонь несколько крупных белых пилюль.
Аминокислоты, в отличие от антидепрессантов, релаксантов и транквилизаторов не горькие, даже наоборот – покрыты сладковатой глазурью, так что разжевываются, словно конфеты. Да и эффект совсем другой.
Саске вновь бросает взгляд на часы, хотя знает, что времени полно. Волнение, отогнанное было тренировкой, возвращается с новой силой, но он заставляет себя успокоиться, принять душ и позавтракать, хотя больше всего на свете ему хочется выскочить на улицу как есть, в одних спортивках.
Наконец, собравшись, он хочет было выйти из квартиры, как вдруг застывает, взявшись за дверную ручку. Ему вдруг кажется, что все это – сон. Дикий, сюрреалистичный сон. Потому что он ждал так долго… Так долго, что уже и не верит, будто бы это может случиться в реальности. По спине скользит неприятный холодок, Саске хмурится, он уже и забыл, каково это – сомневаться в реальности происходящего.
Вдруг телефон, лежащий в кармане, оживает. Входящий от «Придурок».
- У тебя же сейчас утро? Не разбудил?
- Нет, я уже…
- Вот и отлично, - перебивает его Узумаки. – Просто хотел узнать, что все хорошо. Все хорошо же, да?
Саске медлит с ответом, а потом резко проворачивает дверную ручку, звякает ключами и окунается в раннее миннесотское утро.
- Все хорошо.
- Ну и отлично, ты приезжай, как только сможешь, понял?
Саске хмыкает.
- Обязательно.
- Я знаю, ты у нас теперь на голову ушибленный по спорту, но ко мне на днях Шикамару заходил та-акую дурь прино… - Наруто осекается, – э-э нес, в смысле. Такую дурь нес, опять с Темари поссорился.
Саске понимает: Сакура вернулась с работы.
- В общем, я тебе еще вечером перезвоню, - бросает Узумаки и отключается.
Саске убирает телефон в карман и вдруг понимает, что его отпустило: нерешительность ушла. Наруто… Он не может сдержать улыбки.
Взятый на прокат автомобиль – типичное детище американского автопрома – громко урчит мотором и требует заправиться. Саске сверяется с картой и выезжает на главную улицу, минует католическую школу, муниципалитет и перед самым выездом из города натыкается на заправку.
- Неужто встречаешь кого? – хмыкает пожилая женщина, отсчитывая сдачу.
Саске непонимающе хмурится. Женщина ссыпает мелочь ему на ладонь и кивает в сторону дороги.
- В ту сторону только детский лагерь на озере и Оак Парк Хайтс в низине. Для папаши молод шибко, как посмотрю… Хотя черт вас разберет, китайцев-то.
- Встречаю, - кивает Саске и не может сдержать улыбку. За те годы, что он провел в Штатах, он успел привыкнуть и даже проникнуться западной прямотой.
- Тогда возьми сигарет, - советует она и достает из-под прилавка пачку с красной этикеткой.
Саске качает головой.
- А шоколад есть?
Женщина удивленно вскидывает нарисованные брови, но меняет сигареты на шоколадный батончик. Когда он отъезжает от заправки, то в зеркале заднего вида ловит чужой взгляд и легкую полуулыбку.
Подавив желание еще раз свериться с картой, он выжимает педаль газа до упора и приоткрывает окно. Прохладный ветер врывается в салон и прогоняет запах бензина, треплет волосы. Саске барабанит пальцами по рулю, включает и выключает радио, зачем-то перекладывает чертову шоколадку из одного кармана в другой.
Когда дорога начинает идти в гору, солнце уже находится в зените, а Саске едва может сдержать желание выжать из чертовой машины все, на что она только способна. Наконец, чуть притормозив в высшей точке подъема, он смотрит вперед и едва может сдержать громкий вздох.
Ему казалось, он узнал об Оак Парк Хайтс все, что только можно найти в открытом доступе, но в реальности… В реальности все оказывается намного, намного больше, чем на фотографиях и видеосъемке. Причудливая архитектура и темно-кирпичного цвета стены в контрасте с огромным квадратом бейсбольного поля выглядят странно.
Саске сбавляет скорость и едет вперед до первого контрольно-пропускного пункта, где у него долго проверяют документы и досматривают машину. Наконец, ему дают добро на въезд, он приближается к основному комплексу зданий, что огорожены от мира причудливым забором из блестящей на солнце спирали Бруно.
Припарковавшись на безлюдной стоянке у главного входа, он выходит из машины, опирается о капот, скрещивает руки и начинает ждать.
Минуты ползут так медленно, что кажется, будто бы время остановилось: застыло, замерло, вплавилось в янтарь, да так и осталось в неподвижности. Саске по старой детской привычке до боли прикусывает нижнюю губу. Все, что дремало в нем последние пару лет, все воспоминания, все сны, все тайны – все просится наружу.
Он давно уже не тот испуганный маленький мальчик, который бежал из горящего родительского дома. Не тот нервный, зависимый от таблеток и зацикленный на брате подросток, каким он был в старшей школе.
Но кто тогда? Саске не знает…
Учиха вздрагивает от громкой трели звонка и последовавшего за ней механического звука - так массивные металлические ворота приходят в движение, отползая в сторону томительно медленно, обнажая зев темноты.
Наконец, когда проход становится достаточно широк для человека, из мрака показывается светлый силуэт. Сначала абрис в темноте, с каждой секундной он становится все отчетливее: теперь Саске может разглядеть руки, ноги, разлет плеч.
Он не выдерживает, отталкивается от машины и быстрым шагом идет вперед, к воротам, игнорируя застывших на вышках охранников с автоматами.
Фигура вышагивает из темноты на свет, Саске почти ослеплен белизной чужой футболки, бликами солнца в стеклах очков. Он застывает на месте, не в силах пошевелиться.
- Саске.
Этот человек мало похож на его брата: он крепкий, загорелый, остриженный коротко, с незнакомым, колким прищуром.
Но все же это Итачи.
И Саске не может больше сдерживаться – подается вперед, сдавливает брата в крепких объятиях, почти отрывает его от земли. А Итачи смеется, и сердце его сквозь тонкую преграду ткани и плоти бьется часто-часто, словно у пойманной в ладони птицы.
Саске бережно, двумя пальцами снимает с брата очки, складывает их себе в нагрудный карман и обхватывает чужое лицо пальцами. Тени под глазами словно бы стали меньше, хотя, наверняка, все дело просто в загаре, скулы заострились, лоб прорезали две полупрозрачных линии, от глаз невидимым веером протянулись морщинки.
Брату почти тридцать. У него обветренные губы и татуировка тюремной банды, просвечивающая из-под белой ткани. И он почти на полголовы ниже самого Саске.
Они не дети больше. И грехи их предков более не довлеют над ними дамокловым мечом.
Они свободны быть собой.
Поэтому Саске чуть наклоняется и целует Итачи.
Брат медлит, в его движениях сквозит неуверенность, почти робость. И что-то в груди Саске взрывается острой искристой щекоткой от этого.
Ему плевать на стрелков с вышек. Плевать на камеры, на то, что их сейчас наверняка видят из окон. Плевать на все.
Он держит лицо Итачи в своих ладонях, бережно, нежно, зная, что не упустит больше, не потеряет и не отдаст. Но в этом нет той темной, эгоистичной жажды обладания. Нет порока, нет болезни.
Только любовь.
Заслышав негромкий шорох, Саске чуть отстраняется. Он ныряет рукой в карман и протягивает брату изрядно подтаявшую от их общего тепла шоколадку.
- Думаю, ты скучал по этому.
Итачи тянется к шоколадке, в этот миг их пальцы сталкиваются. Оба вздрагивают, словно от удара тока. И от того целомудрия, что было в их поцелуе, не остается и следа.
Саске впервые видит это – темноту и жажду, почти физический голод в чужих глазах. Он думает, что можно кончить от одного лишь взгляда: так жарко, так тесно становится в штанах.
Он делает судорожный вдох, и, не сговариваясь, они идут к машине. Саске едва не роняет ключи, но все же заводит авто, выруливает со стоянки и открывает оба окна настежь. Ему вновь приходится остановиться на пропускном пункте, Итачи роется в своем рюкзаке, доставая документы. Когда тот протягивает их человеку в форме, Саске вдруг замечает, как дрожат чужие пальцы. Переводит взгляд ниже, туда, где вздувается выпуклость на светлых джинсах. Его бросает в жар, и как только им дают добро на выезд, он гонит, что есть мочи.
Через пару минут тишину нарушает жужжание вибрации. Входящий номер скрыт, Саске хмурится, подносит телефон к уху.
- Узнал?
Саске сжимает руль так, что белеют пальцы. Еще бы он не узнал этот голос.
- Передай Итачи.
Саске сомневается долю секунды, так велико искушение выбросить телефон из окна на полной скорости, но он не мальчишка уже.
Брат, судя по всему, тоже понимает, кто звонит.
- Спасибо за Оак Парк Хайтс, - говорит Итачи раньше, чем собеседник успевает сказать хоть слово, – в Сан-Квентине было очень неспокойно.
Хошигаке что-то говорит ему.
- Да, все хорошо, буду отмечаться, как и все. А ты? Серьезно?.. Мей? Которая Теруми Мей? - брат негромко смеется. - Мне придется долго привыкать к новому миру.
В голосе брата столько спокойствия, столько тихой, непоколебимой уверенности, что Саске невольно успокаивается. Детская ревность давно прогорела в нем.

Итачи свободен. Итачи смеется… И Саске чувствует себя самым счастливым человеком на Земле.
На середине пути брат вдруг достает шоколадку и, громко шурша цветной оберткой, надрывает ее. Шоколад и вправду растаял – он практически стекает по пальцам, обнажая начинку из карамели и орехов. Итачи ест его жадно, безо всякого стеснения, и на его губах оседают липкие сладкие разводы.
Когда Итачи собирает с пальцев золотистые капли начинки, Саске едва не отправляет машину в кювет – выкручивает руль, они виляют по пустынной трассе и вновь возвращаются на свою полосу.
Саске ерзает, пытаясь ослабить давление жесткого шва на член, но все тщетно.
Они встречаются взглядами в зеркале заднего вида. Итачи выбрасывает обертку в окно, и та улетает, подхваченная потоком ветра.
Ни музыки, ни проклятого шуршания. Только тишина. Вязкая, горячая, пронизанная ярким солнцем и солью собственного пота на губах со слабым-слабым привкусом другого человека.
Когда они проносятся мимо знакомой уже заправки, Саске на секунду кажется, что где-то с боку мелькнуло знакомое лицо. Довольно улыбающееся лицо.
Он не может сдержать смешка.
Итачи вдруг тянется вбок и накрывает его руку на рычаге коробки передач.
Саске словно прошибает разрядом молнии от макушки до самых пяток, так жарко становится, так невыносимо, почти больно.
Они переплетают пальцы.
На главной улице Саске приходится остановиться у пешеходного перехода: галдящий выводок разновозрастных детей переходит дорогу под руководством пожилой учительницы.
Саске считает секунды, мысленно поторапливает школьников, чувствуя, как чужие пальцы оглаживают сбитые от постоянных тренировок костяшки, ставшие вдруг невероятно чувствительными.
Саске паркуется у нужного дома, выходит из машины, тщательно закрывая ее и дергая ручку двери для надежности. Итачи тоже не торопится: он стоит, заложив руки в карманы, и с независимым видом оглядывает улицу.
Они поднимаются на третий этаж безо всякой спешки и почему-то стараются держаться друг от друга подальше, чтобы не коснуться ненароком локтем или плечом. Саске роется в карманах, ищет ключи, долго возится с непривычным замком и только после этого распахивает дверь.
Они заходят внутрь.
Дверь щелкает автоматическим замком.
Саске оборачивается, сталкиваясь с Итачи лицом к лицу.
А в следующий миг летит на пол – то брат валит его жесткой подсечкой, но заботливо подкладывает под голову собственную ладонь, чтобы Саске не расшиб затылок.
На этот раз в их поцелуе сладость, соль и медь. В их поцелуе страсть взрослых любовников, а не любопытство и страх детей. В их поцелуе жажда и голод.
Саске едва может пошевелиться. Но не от чужой тяжести, горячей и такой сладкой, а от острого, невыносимого чувства счастья, распирающего его изнутри.
Итачи нависает над ним, чуть растрепанный, такой неожиданно юный в свете заходящего солнца, румяный, с покрасневшими губами, что Саске не выдерживает: фиксирует чужие бедра своими и в одно слитное движение переворачивается, оказываясь сверху.
Он ложится на Итачи, и тот, словно от боли, жмурится – ресницы трепещут, веки подрагивают. Саске боится, что мог сделать больно, пытается было отстраниться, но Итачи не дает – хватает за шею и приближает его лицо к своему.
- Лежи, Саске, пожалуйста. Мне… хорошо, - последнее он выдыхает почти беззвучно.
Саске чуть подтягивается на локтях выше так, чтобы детали их тел, словно в причудливом пазле, собрались в единое целое: его бедра в капкане чужих ног, его пах к чужому паху, его грудь упирается в чужую грудь.
Итачи прогибается в спине, размыкает губы, словно силясь поймать глоток воздуха.
Саске протискивает между их телами руку и силой проводит пальцами по жесткой ткани чужих штанов. Он смотрит в лицо брату и расстегивает металлическую пуговицу, вжикает молнией и… Итачи не соврал. Ему действительно хорошо, так хорошо, что белье уже влажное от обильного предэякулята.
Саске не может бороться с собой – ныряет пальцами под ткань, касается напряженной, бархатистой плоти, сжимает ее в кулаке, собирает большим пальцем смазку с головки.
Итачи судорожно выдыхает, его бьет крупная дрожь, а виски и лоб намокли, Саске слизывает эту влагу сладковато-соленую, его рот наполняется вязкой, густой слюной. Он вытаскивает руку из чужих штанов, кожу обжигает прохладой. Он принюхивается, растирает вязкие, клейкие нити смазки между пальцами, пробует их на вкус.
Итачи смотрит на него, не отрываясь.
И в потоке яркого оранжевого света ровным столбом падающего из окна, Саске вдруг различает в непроницаемой черноте чужих глаз пятно зрачка.
Он делится с братом острым, терпким привкусом в поцелуе. А потом, приподнявшись на руках, отчего натруженные утренней тренировкой руки отзываются болью, опускается ниже. Ниже. И еще ниже.
Туда, где из-под жесткой ткани джинс выглядывает белый треугольник хлопкового белья.
Итачи прикусывает пальцы и откидывает голову назад. Это похоже на капитуляцию. На разрешение. На просьбу.
Саске прижимается к ткани лицом, утыкается носом, дышит, пьет этот запах мускуса, который не перебить даже химической отдушкой порошка. Он ловит выпуклость губами, позволяя слюне пропитывать материю. Из белой она становится полупрозрачной, и теперь сквозь нее отчетливо можно разглядеть рельефный, темный ствол и крупную, налитую головку. Саске лижет ее, сосет.
Итачи стонет, запускает пальцы в его волосы, и Саске понимает – медлить больше нельзя. Он бережно приспускает чужое белье, на секунду замирает, словно в неуверенности, но потом наклоняется и берет в рот, помогая себе рукой.
Саске неопытен. Саске почти смущен от того, что его зубы задевают чувствительную плоть. Но его собственный член вот-вот взорвется от одной только мысли, что под ним – Итачи.
Такой чужой, такой родной, что…
- Саске, я…
Но Саске и сам ощущает это – легкую пульсацию, подрагивание на языке. И от мысли, что брат… его Итачи может кончить ему в рот, сам Саске почти на грани.
Он заглатывает так глубоко, как только может, он знает, что нужно просто расслабиться, но на практике все сложнее – головка упирается в горло, и его душит кашель. Он стонет, когда чужие пальцы ласкают затылок, и от этой вибрации Итачи резко вздрагивает, член погружается глубже.
Саске обхватывает ладонями крепкие ягодицы, жмурится, из глаз брызжут слезы, но он послушно глотает. Когда член выскальзывает из его рта, Саске заходится в кашле, он фыркает и чихает, растирает по лицу слезы напополам с чужой спермой.
Итачи тихо-тихо смеется, ловит его за плечи и целует, забирая вкус собственного семени. Потом слизывает дорожки слез, белесые потеки, размазавшиеся по щекам, и опускает руку вниз.
Саске крупно трясет, он отводит чужую руку.
- Не так, - говорит он. – И не здесь.
Они кое-как поднимаются с пола, колени и локти саднит. Только в фильмах заниматься любовью на жестком паркете – романтично. В жизни же просто невыносимо.
Кровать узка для двоих, они едва не спотыкаются о жилет, оставленный на просушку утром, валятся на скрипучую постель. Они не замечают ничего вокруг.
Саске запрещает себе думать о том, что сейчас случится. Иначе он просто кончит, как мальчишка, даже не прикоснувшись к себе.
Он снимает с Итачи обувь, стаскивает джинсы, тянет вверх футболку, да так и застывает. По некогда белой, расчерченной шрамами коже идет глянцевым черным рисунок. Саске не может понять, что это, но Итачи сам переворачивается на живот.
Это ворон.
Огромный, иссиня-черный, с алыми глазами, с ажурными, мастерски выписанными перьями, с хищно приоткрытым клювом. Его гигантские крылья занимают всю спину, обнимают ребра, касаются живота, а хвост уходит вниз, к ягодицам, где черным веером распускается на белой, нетронутой загаром коже.
Саске поражен.
Дрожащими пальцами он касается четких линий, скользит по ним невесомо. Он знал, что до перевода в Оак Парк Хайтс Итачи сидел в Сан-Квентин, где свирепствовали банды, но чтобы так…
Брат словно чувствует перемену в его настроении, оборачивается, улыбается мягко, ласково, ложится на спину и поднимает руки вверх, сцепив ладони. И в этой позе, в этом жесте столько доверия, столько беззащитности, что Саске чувствует, как что-то в нем надламывается, выплескивается наружу горячим и вязким, что затапливает его с головой.
Он касается острых коленей, словно спрашивая разрешения, а потом разводит чужие ноги. Внутренняя сторона крепких бедер белая-белая, словно снег, вход гладкий и розовый, как у девчонки, даже волоски мягкие, полупрозрачные.
Саске почти неловко от собственных мыслей, но еще более неловко от того, что у него ничего нет для смазки. Ведь кто бы мог подумать…
- Я сейчас, - бормочет он и соскальзывает с кровати.
Он обыскивает кухню, молясь про себя, чтобы предыдущие жильцы оставили хоть что-нибудь подходящее… Есть!
Оливковое масло пачкает простыню, но Саске плевать. Итачи чуть фыркает, когда тонкая масляная струйка льется ему меж ягодиц, поджимает колени к груди.
Саске массирует блестящее от масла отверстие, проталкивает один палец и едва не задыхается от обжигающей узости и нежного, шелкового нутра, стиснувшего со всех сторон.
Его член вздрагивает, Саске приходится пережать себя у основания и переждать наплыв возбуждения, чтобы не кончить прямо сейчас. Наконец, он подготавливает Итачи, и когда внутри брата свободно скользят все три пальца, он подается вперед и прижимается головкой к горячему входу.
Итачи облизывает губы и чуть хмурится, когда Саске преодолевает первое сопротивление мышц. Он знает, брату больно, но едва ли может остановиться, потому что внутри…
- Двигайся, Саске, двигайся, - шепчет ему на ухо Итачи и сдавливает коленями бока. – Давай, глубже.
И Саске послушно подается вперед, погружается до упора, кусает крепкое плечо брата, чтобы не заорать. Ему так хорошо, так безумно хорошо… Он чуть отстраняется и вновь засаживает до самого корня, Итачи торопливо облизывает губы, чуть меняет позу, а в следующую секунду вскрикивает, словно от боли.
Но Саске знает – то не боль.
Не боль расцветает алым на острых скулах, не боль сверкает влажным блеском в уголках глаз, не боль делает чужой голос низким и хриплым.
Не боль, но удовольствие.
Густое, пряное, на грани, электрическим разрядом скользящее по позвоночнику.
Итачи выгибается, льнет к нему, тянется, напрягая каждый мускул, дрожит. И Саске обхватывает это горячее, поющее, словно тетива лука, тело руками, как в ловушку, в диковинный капкан, заключает его в себе.
Они двигаются слажено, что на волнах, и с каждым толчком все слаще, все острее, до тех пор, пока Итачи не заходится стоном, закатывая глаза.
Саске опускает руку между ними, ловит в ладонь влажный жар чужого семени и чувствует, как обхватывает его со всех сторон, обжимает пульсирующим нутром. Пружина напряжения внутри выстреливает: он кончает беззвучно, сцепляет зубы, изливается в нежную глубину, а когда ловит чужой взгляд, оргазм уносит его на второй виток, от которого темнеет перед глазами.
Они еще долго лежат, обнявшись, Саске не выходит из Итачи, только чувствует, как между ними становится влажно от вытекающей спермы. Пот на их телах высыхает, стягивает кожу пленкой соли, последние лучи заходящего солнца скользят по комнате и истаивают, сменяясь синеватыми сумерками. Наконец, Итачи под ним чуть шевелится и обмякший член Саске выскальзывает из него.
Саске не знает, что сказать: он просто смотрит на брата, расслабленного, встрепанного, такого чужого и родного… Смотрит, и не находит слов.
Семь лет.
Семь лет, или две с половиной тысячи дней он представлял этот разговор, прокручивал в голове раз за разом, видел его во снах и наяву, но сейчас… Итачи чуть поворачивает голову. В изгибе его шеи, в черной вязи татуировки, во взгляде – во всем читается столько неприкрытой нежности, столько тоски и боли, что Саске понимает: слова – пустое.
Слова и буквы, хитрые формы, звуки… в этих условностях больше нет власти над ними.
Когда-то давно, сейчас кажется, что и не в этой жизни даже, Саске думал, что его любовь греховна, что она не имеет права на существование… Но как же это было давно.
Он не может сдержать улыбки, думая об этом.
Они не одеваются, выходят на кухню как были. Саске щелкает выключателем, темную комнату заливает яркий желтоватый свет.
Он вдруг вспоминает, что не ел с самого утра, как и брат. Саске открывает холодильник и достает с боковой полки с полдюжины яиц. Обыскивает скрипучие шкафчики, находит сковородку, смахивает с нее пыль ладонью, долго ищет масло, и только потом вспоминает, что оно осталось в комнате, у кровати.
Его щеки опаляет жаром. Нет, он не смущен тем, что они только что с Итачи сделали, просто… одна только мысль об этом вновь сладким и горячим растекается в низу живота.
Масла осталось всего ничего – золотистая жидкость лениво плещется на самом дне, однако на яичницу хватает. Саске чертыхается, когда в сковороду падает кусочек скорлупы, пытается достать ее оттуда кончиком ножа, но она окончательно тонет в растекшемся желтке.
- Кальций полезен для организма, - говорит брат, с интересом следивший за его действиями.
Саске фыркает, Итачи негромко смеется, отчего черные перья у него на боку приходят в движение, и кажется, будто рисунок оживает.
- Больно было?
Итачи касается татуировки кончиками пальцев, Саске вдруг замечает, что в некоторых местах черное полотно неровное, его пересекают белые нити выпуклых шрамов.
- Нет, совсем не больно.
- Я тоже хочу сделать. Во всю спину, как у тебя.
- А ожог?
Саске поводит плечами: кожа на спине все еще жесткая, но уже не болит, лазерная шлифовка почти сгладила рельеф.
- Больше не тревожит.
Итачи подходит к нему вплотную, кладет теплую ладонь между лопаток, от нее волнами по всему телу расходится тепло. Саске жмурится, подается назад, плотнее прижимаясь к чужой руке.
- Тебе больше не снится поместье, - брат не спрашивает, он знает.
Саске качает головой.
- Теперь мне снишься только ты.

- the end-

<i>Здравствуй, дорогой читатель!
Я счастлива, что ты вместе со мной и героями прошел по этому долгому и тернистому пути макси-фика, рада, что ты читаешь эти строки, а не сбежал в закат на первой же главе… Но! Хватит патетики! Спешу поделиться с тобой радостью: к фику «Двое» есть замечательные иллюстрации двух прекрасных художников. Да-да, ты не ослышался, Aurum-Au и 91939 действительно подарили нам пару своих работ по мотивам сюжета, а взглянуть на них можно вот здесь: http://www.sendspace.com/file/ql7lkq

P.S. Кстати, нам будет космически приятно, если ты оставишь отзыв на наши работы ;)

P.P.S. Найти работу полностью можно по адресу: http://ficbook.net/readfic/969196
</i>