Двое. Глава 5

Чуть не упав в ночной темноте в декоративный ручеек и поминутно утирая кровь, текущую из носа, Саске все же набредает на скамейку и буквально валится на нее. Лицо, грудь, бока, живот, кулаки… Не болели, кажется, только волосы и ногти.
Достав из кармана смятую во время драки пачку и выудив из нее более-менее целую, Саске прикуривает. Постепенно пульс приходит в норму, а напряженные мышцы расслабляются – горький дым всегда действовал на него успокаивающе. Прикоснувшись к саднящей скуле, он тут же отдергивает пальцы – вся щека взрывается болью, завтра здесь будет грандиозный синяк.
- Ничего себе вечеринка.
Саске вздрагивает и оборачивается. В неверном свете мелькнувшего огня зажигалки он различает парня, что сидел на диване вместе с Узумаки еще в самом начале вечера.
Учиха поводит плечами, демонстрируя, что не желает общаться, но парень оказывается настойчив и делает вид, что не понимает намека.
- Здорово ты его отделал, – продолжает он, садясь рядом.
Саске раздраженно фыркает и отсаживается на самый край скамьи. Он устал от этого цирка и хочет только одного: чтобы его оставили в покое.
- Прямо вообще, как в кино!
К великому облегчению Учихи, в этот момент ему на телефон приходит сообщение, что такси ждет его. Затоптав окурок, Саске встает и молча идет в сторону дома, но новый знакомец не отстает – тащится следом, не переставая болтать всякие глупости.
- Я еду домой, – отрезает Саске и выходит из дома.
- Ой, я тоже хочу уехать, тут уже стало скучно, – жизнерадостно говорит парень, спускаясь за ним по крыльцу.
Наконец, когда он окончательно наглеет и пытается сесть вместе с Саске в машину, у Учихи кончается терпение.
- Пошел вон отсюда! – шипит он, поворачиваясь к настойчивому «попутчику» и хватая его за грудки.
- Заткнись и садись в машину, – вдруг совсем другим, лишенным всякого налета придурочной жизнерадостности, голосом говорит парень. – Быстро.
Саске не успевает понять, что происходит, но когда холодное даже через слой ткани дуло пистолета упирается в его ребра, понимать становится поздно.
- Дернешься – и ты труп, – шепчет парень прямо ему на ухо и стальной ладонью сжимает его плечо. – Хочешь проверить?
Саске бросает взгляд в сторону дома, но никому до него нет дела – все заняты разговорами и выпивкой. Нет, конечно, он знал, что такое может случиться, и даже предвидел это, но… Одно дело знать, и совсем другое – когда это случается в реальности.
Саске сглатывает вдруг разом загустевшую слюну и садится в автомобиль. Только сейчас он понимает, что на машине нет ни одного опознавательного знака такси.
- Телефон, – отрывисто командует похититель, и Учиха, порывшись в карманах, протягивает ему мобильник.
Все происходящее кажется слишком ярким, почти нереальным… Он все еще не верит, не может осознать до конца, а от этого и так и спокоен. Наверное, за прошедшие несколько недель он слишком привык к этому странному Хошигаке… Слишком привык полагаться на него.
Парень с пистолетом садится рядом, и в мерцающем свете фонарей Саске украдкой разглядывает его, стараясь запомнить каждую черточку, чтобы потом суметь опознать: совсем еще молодой, черноглазый, коротко остриженный, с неожиданно полными, по-женски чувственными губами… Такого не назовешь красивым, но и заурядным назвать язык не повернется.
Как только они выезжают из района, в котором находится дом Канкуро, парень достает откуда-то из складок сидения черный мешок и приказывает надеть его на голову. Саске решает не испытывать терпение похитителей на прочность и, проклиная про себя чертового Хошигаке, выполняет указание.
Ему кажется, что они едут целую вечность, но он упорно продолжает рисовать карту их поездки, ориентируясь на одни лишь слух и ощущения: повороты, ухабы, звуки толпы и полная тишина сливаются в его сознании, причудливым образом искажая время и пространство. Наконец, когда ему начинает казаться, что они уже должны выехать из города, машина останавливается. Секунда полной тишины кажется вечностью, а потом, за лязгом металла, следует жгучая боль в вывернутых плечевых суставах. На запястьях ледяным прикосновением застегиваются наручники.
- Иди молча, – слышит он знакомый голос и чувствует, как металл упирается в затылок.
Идти в слепую сложно, он постоянно норовит сбавить шаг, но сзади его бесцеремонно подталкивают, и несколько раз он едва не валится на землю, однако его вовремя подхватывают и вновь вздергивают на ноги.
Постепенно земля сменяется асфальтом, а потом под ногами оказывается лестница. Лязгает железная дверь, он переступает через порог, а в следующую секунду едва не ломает нос о стену, на которую его грубо кидают. Жесткие руки профессионально обыскивают его, выгребая из карманов мелочь, ключи и жвачку, проходятся по всем складкам и швам одежды, и даже снимают с него ботинки. На секунду Саске захлестывает волна паники, что сейчас с него снимут браслеты, но обыскивающий, видимо, списывает странные украшения на подростковую моду и оставляет их при нем, лишь пройдясь по ним пальцами. Наконец, закончив с обыском, его вновь разворачивают и толкают вперед.
Они спускаются вниз: Саске насчитывает четыре лестничных пролета с интервалом в двенадцать ступеней перед каждым из них. Он догадывается, что его ведут в подвал, а запах сырости и плесени убеждают его в этом окончательно. На секунду его захлестывает волна неконтролируемого страха, и он спотыкается, но его вновь ловят и ставят на ноги.
Четыре пролета – это два этажа. На такой глубине все его маячки будут бесполезны, а это значит… Значит, что довольно скоро ему придется расстаться с парой-тройкой пальцев.
В первые секунды свет ослепляет и, кажется, выжигает саму сетчатку, но потом, проморгавшись сквозь навернувшиеся слезы, он понимает, что свет исходит от одной единственной лампы, повисшей на проводе посреди потолка.
- Здравствуй.
Саске жмурится, силясь избавиться от белых кругов перед глазами, и фокусирует взгляд, но видит лишь мужской силуэт, тонущий в тени.
- Чего вы от меня хотите? – спрашивает он, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, но горло пересохло от волнения, и получается какое-то невразумительное сипение.
- Что я хочу от тебя? – спрашивает незнакомец. – Ничего. Чего я хочу от твоего брата? Только то, что принадлежит мне.
Саске оглядывает комнату, подмечая ключевые детали вроде высоты потолка, наличия коммуникаций, текстуры пола.
- Не поможет, – замечая его манипуляции, смеется силуэт. – Тебе не выбраться, но… Все будет зависеть от твоего брата. Я хочу, чтобы он вернул мне то, что украл. И тогда я верну ему тебя, Саске-кун. Возможно целиком, а не по частям, как планировал изначально.
Из темноты выступает тот самый парень, который был с ним в машине и, присев на корточки, расстилает по полу темную ткань. Саске ненавидит себя за это, но от инстинкта самосохранения никуда не деться: от тускло блестящих лезвий скальпелей и щипцов по его спине ползут холодные капли пота, а волоски на руках встают дыбом.
- Я надеюсь, – говорит мужчина, – что мы найдем общий язык. Ведь найдем же, Саске-кун?
Саске сжимает руки в кулаки и пробует цепь наручников на прочность – раз, еще раз и еще… Он останавливается, когда по онемевшим запястьям начинают течь противно-теплые, щекотные капли крови.
- Ты решил облегчить нам работу? – Саске слышит противный, дребезжащий смех и понимает, что таинственный собеседник уже давно не мальчик.
- Пошел ты… – выплевывает он, чувствуя, как в его голове словно перегорает невидимый предохранитель, и липкий страх, опутывавший все его тело и разум еще секунду назад, в мгновение сгорает в пламени слепой ярости.
- Ну-ну, не горячись, ты ведь еще можешь спастись, – укоризненно цокает языком похититель. – Знаешь, со стороны Итачи было более чем недальновидно исчезнуть самому, но оставить тебя в городе… Братик ведь любит тебя, да, Саске? Как думаешь, что он получит первым? Твой язык? Или твой член? Или начнем с чего попроще, с пальцев?
Саске неожиданно отчетливо представляет себе, как черноволосый парень, вооружившись кусачками, подходит к нему, а потом отрезает пальцы один за одним… С тех пор, как он покинул дом Канкуро, прошло добрых полтора часа, и сейчас он как никогда остро жалеет о том, что не был настойчивее, не потребовал от Хошигаке выложить ему весь план «от» и «до». Он был слишком ослеплен жаждой мести, и согласился на все без раздумий. Но сейчас… Опасность и близость смерти отрезвляют как ничто другое.
- Сай, продемонстрируй Саске-куну серьезность наших намерений.
Черноволосый парень, которого назвали Саем, отрывисто кивает. Подобрав с ткани длинный, изогнутый нож, подозрительно похожий на те, которыми освежевывают туши мясники, он приближается вплотную к Саске.
Учиха поднимает голову и, не моргая, вглядывается в спокойное, странно меланхоличное лицо: ни злости, ни жалости, ни-че-го. Глаза куклы – не человека. В эту конкретную секунду Саске понимает, что прикажи этот мужчина в тени Саю сделать сеппуку, тот бы вспорол себе брюхо, не раздумывая.
И от этого Саске вдруг становится по-настоящему жутко. Не от блестящих в свете одинокой лампы лезвий, не от перспективы остаться без частей тела, а от простого осознания того факта, что сейчас перед ним стоит человек, готовый на все.
Все, что происходит с ним дальше, вдруг смазывается, и словно бы ускоряется в десятки раз: вот, он сидит на стуле, но вот уже лежит на полу, уткнувшись носом в грязный бетон, а над ним возвышается Сай, прижав к основанию его уха лезвие ножа.
- Не надо!..
- Подожди, – вдруг командует мужчина.
Саске, который, оказывается, не дышал все это время, судорожно выдыхает, чувствуя, как ползет по лицу и шее струйка крови из надрезанного уха.
- Я ведь… я могу просто позвонить брату! Просто позвоню ему, и он вернет тебе все, что забрал!
- Интересный вариант… Но слишком просто, не находишь? Мне кажется, что посылка с твоим ухом будет куда романтичнее. И нагляднее. Демонстрация силы, так сказать.
- Но зачем? Он сказал, что уедет на пару месяцев из города, и оставил мне свой телефон для экстренных случаев! – быстро, говорит Саске, чувствуя медный привкус крови на языке. – Тебе даже не придется марать руки – один звонок, и все будет решено…
- Вот с этого и надо было начинать, – опять разражается своим дребезжащим смехом мужчина. – Я дам тебе один звонок, не больше и не меньше. И если ты не сможешь убедить братика в том, что твоя жизнь важнее, чем чужое имущество, то… Сай.
Саске вскрикивает от боли, когда нож, словно подтаявшее масло, взрезает плоть на сантиметр.
- Ты понял меня?
Он судорожно кивает, чувствуя, как по шее текут горячие ручейки крови и пропитывают ворот футболки.
- Подними его, – командует мужчина, и Саске вновь усаживают на стул. – И дай один звонок. С нашего телефона.
Его конвоируют двое: Сай и еще один мужчина средних лет, видимо, бывший водителем за рулем липового такси. В этот раз его ведут по лестнице вверх и уже без мешка, так что он успевает разглядеть выцветшие надписи на стенах и странную пунктирную маркировку по краю ступней фосфорицирующей краской. Вопреки всем ожиданиям его не выводят на улицу, а останавливают где-то в районе цокольного этажа.
- Без шуток, – негромко предупреждает его Сай и расстегивает наручники.
Саске шевелит затекшими, в корке спекшейся крови запястьями, пытаясь разогнать по ним застоявшуюся кровь.
- Держи, – мужчина-водитель дает ему странного вида телефон размером с кирпич, и Саске едва не роняет его, потому что весит агрегат примерно так же.
- Твой звонок не смогут засечь, даже если ты, сученыш, вздумаешь звонить в полицию, – зачем-то предостерегает его «таксист».
Саске послушно кивает: он не собирается делать глупостей, звоня в полицию. Наоборот, он делает то, что обещал – набирает номер брата, с черепашьей скоростью давя на кнопки. Он бы давил на них еще медленнее, если бы не предостерегающие взгляды «конвоиров».
Слушая ужасно громкие в подземной тишине гудки, Саске молится, чтобы браслет сработал на такой глубине, чтобы сигнал прошел, чтобы его…
- Да?
Хриплый голос Хошигаке он узнает с первой секунды и едва может скрыть радость. Он не знал, пользуется ли тот телефоном Итачи, и мог лишь надеяться. Сай жестом требует у него трубку и переключает на режим громкой связи.
- Итачи?
- Саске, – спокойно отвечает Хошигаке.
- Я… Меня похитили, – говорит Саске, почему-то чувствуя себя невероятно глупо. – И они требуют, чтобы ты вернул им то, что украл.
- С тобой все в порядке? Где ты? – старательно имитируя беспокойство, спрашивает мужчина. На заднем плане отчетливо слышится шум автострады, и сердце Учихи екает от всколыхнувшейся в нем надежды.
- Я не знаю, но ты должен вернуть им это. Иначе они убьют меня.
- Где и когда?
Тут в разговор вступает Сай, называя место и время, а потом нажимает «отбой».
- Если он не придет, – говорит он, поворачиваясь к Саске. – То мне придется сделать тебе больно. Очень больно.
Это не угроза, в чужом голосе нет ни капли удовольствия. Просто констатация факта.
Учиха медленно кивает, а потом говорит уверенно и четко:
- Он придет.
***
Холод, жесткий бетонный пол и сводящий с ума звук падающих капель. Саске пытается уснуть или хотя бы расслабиться, но не может, он слишком напряжен, он – пружина на взводе.
Четыре шага в длину и три в ширину – комната, куда его поместили, клетка, в которой он заперт. Ему хочется кричать и колотить кулаками о стену, но это было бы слишком глупо и слишком расточительно, он знает, что ему следует беречь силы, поэтому просто сворачивается в углу в тугой комок, силясь сохранить тепло.
Пожалуй, так скверно он чувствовал себя лишь несколько раз в жизни: в девять, когда с сожженной спиной летел в багажном отсеке чартерного рейса в неизвестность, и в тринадцать, когда впервые узнал, что такое передоз. Но в обоих случаях он знал, что придет Итачи и спасет его, и эта уверенность была настолько сильной, настолько непоколебимой, что в сравнении с ней меркло все. А сейчас… Итачи в коме, и единственный, на кого он может рассчитывать, – Хошигаке Кисаме, бывший напарником и, наверняка, любовником брата.
Все последние дни он был в необычайном оживлении, следуя плану, жил «обычной жизнью», в которой нет места для рефлексий и меланхолии, но сейчас, вновь оставшись наедине с собой, проваливался в болото воспоминаний. Сознание, словно только и ждавшее удобного случая переключится с жестокой действительности на что-то другое, с удивительной подробностью воскрешает перед его мысленным взором ту самую ночь, после которой Саске стал рабом своей отвратительной и нездоровой страсти.
Итачи стонет.
Итачи улыбается. Улыбается так, как до этого улыбался ему одному.
Итачи приоткрывает рот и подается вперед, прогибаясь, стремясь быть ближе, еще ближе…
Сколько бессонных ночей Саске провел за просмотром этого черно-белого фильма о собственном сумасшествии? Целый год… И за все эти месяцы не было ни дня, чтобы он не вспомнил о подсмотренном, украденном моменте чужой страсти.
Он ненавидел себя за это, как прежде ненавидел лишь убийц родителей. Он ненавидел себя со всей страстью и самоотдачей, на которую только был способен. Ненавидел, но погружался в пучину порока все глубже и глубже, темными ночами давая своей больной фантазии карт-бланш и наслаждаясь теми чудовищными картинами, что она рисовала.
Иногда он представлял, как брат приходит к нему ночами, бесшумно ступая своим кошачьим шагом по полу, забираясь к нему под одеяло, прижимаясь всем своим жестким, тренированным телом, сжимая его в объятиях, даря ему поцелуи… Дальше, обычно, воображение стопорилось и буксовало.
О, нет, Саске не был невинен в этом вопросе: имея в свободном доступе тысячи порносайтов интернета, сложно остаться в неведении о механике процесса, он прекрасно знал, кто, с кем и в каких позах. Нет, проблема была не в этом – в том, что даже в мечтах он едва ли мог позволить зайти себе дальше невинных игр с касаниями и душными объятиями под целомудренным покровом темноты и одеяла.
Но как собирают малолетние фанатки плакаты и журналы с обожаемым кумиром, так и он скрупулезно и тщательно коллекционировал в памяти каждый миг, проведенный с братом, каждую деталь… Короткие столкновения в узком коридоре у ванной, мокрые волосы на контрасте со светлой кожей, аккуратные соски, мигом твердеющие на холоде, их совместные тренировки, когда можно безо всякого страха сжать родное, сильное тело в руках, вдохнуть знакомый запах, скользнуть пальцами по твердой груди. Он запоминал каждую секунду, а потом, с упорством истинного сталкера, разглядывал воспоминания под увеличительным стеклом собственных желаний, силясь рассмотреть в действиях брата хоть что-то, хоть намек…
После того, как не стало родителей, Итачи стал для него всем: и отцом, и матерью, и защитой, и утешением… И он прекрасно понимал это, понимал, что вся его жизнь и все мысли вращаются вокруг брата, но не имел ничего против этой итачицентричной вселенной. Потому что она была сама жизнь, сама суть его, Саске, жизни.
А теперь солнце ушло и забрало с собой тепло и свет.
Ему снова девять, он потерян и беспомощен. Саске закрывает глаза и поджимает колени к груди, силясь согреться. Измученное тело отзывается болью, корка крови на шее и плече тянет кожу, но все это ерунда в сравнении с той отвратительной пустотой, что разливается у него там, в груди, под самым сердцем.
Саске дышит на заледеневшие пальцы, жмурится, до цветных кругов под закрытыми веками.
Темнота наступает. Сердце заходится, бьется где-то в горле.
Приступ, как же не вовремя…
- Огня нет, огня нет, огня нет, – как в лихорадке, шепчет он. – Темнота – просто отсутствие света. Темноты нет.
Саске думает, что если переживет эту ночь, то уже навсегда избавится от страха темноты.
***
Он просыпается от резкого тычка под ребра.
- Вставай.
Саске щурится от света, бьющего из дверного проема.
- Вставай! – рявкает голос где-то наверху, и Саске встает. Точнее пытается встать, но едва может разогнуть ноги и руки, поэтому сначала ему приходится встать на четвереньки и уже потом, держась за выступающие из стены остовы коммуникаций, поднимается на ноги.
Его снова заковывают в наручники, и жесткие объятия металла приходятся аккурат на вчерашние следы: Саске шипит, когда сталь впивается в едва покрывшиеся корочкой ранки, но терпит.
Сегодня он хороший мальчик, он стерпит все.
Его снова ведут подземными лабиринтами, а перед лестницей со знакомой фосфоресцирующей полосой останавливают и надевают ему на голову мешок. Саске знает, что эти люди едва ли сдержат обещание – его не привезут на место предполагаемой передачи выкупа, о, нет… Скорее уж прикончат где-нибудь по-тихому за городом – «утилизируют отработавший свое материал», как мимоходом выразился Хошигаке.
Саске шагает с высоко поднятой головой и ни разу не оступается. Вчера он был деморализован внезапностью и быстротой происходящего, но сегодня… Сегодня он готов.
Его ведут не долго, метров сто – и земля под ногами сменяется асфальтом. Негромко пикает сигнализация, и ему пригибают голову, усаживая в машину. Через полминуты заводится двигатель, и, судя по звуку, автомобиль выруливает на оживленную автостраду.
Странное спокойствие овладевает вдруг Саске. Он словно наблюдает за собой со стороны – беспристрастный, собранный, решительный. Безжалостный.
Потому что вместе со страхом ушла и жалость – к другим, но, что самое главное, к себе.
Нет, он не желал смерти и не хотел быть героем или мучеником, он все еще чувствовал боль от вчерашней драки, а порезанное ухо, затянутое тонкой коростой, пульсировало и исходило мутной сукровицей. Но все это было таким далеким и таким незначительным… Он лишь желал мести, и это холодное пламя вымораживало все прочие чувства.
Саске с неохотой признавался в этом даже самому себе, но эта ледяная жажда мести, что обуяла его, вдруг словно бы пробудила всю его сущность ото сна. Это было похоже на резкое протрезвление: все стало отчетливым, кристально ясным, лишенным сомнений и терзаний. Все вдруг встало на свои места.
Он просто забывает о себе и сосредотачивается на главном – Итачи. Опутанный проводами и трубками, покрытый гематомами и пропитанными кровью бинтами… Вот единственное, что действительно важно.
Они едут долго, очень долго. Наверное, они уже покинули пределы города. Гул мотора, шуршание шин, едва уловимый звук чужого дыхания, шелест дождя о крышу – Саске чутко прислушивается ко всему, что происходит вокруг, незаметно напрягая и расслабляя мышцы ног, рук, спины и пресса, чтобы быть готовым к любому повороту событий. Он до сих пор не знает, может ли доверять Хошигаке и сумеет ли тот сдержать обещание, но решает быть максимально готовым к любому повороту событий.
Неожиданно ход его мыслей прерывает сильный рывок автомобиля вбок, от которого он заваливается на сидение и больно ударяется головой о дверь.
- Твою мать! – слышит он крик водителя, а в следующую секунду Саске оглушает визг тормозов, и инерция вжимает его лицом в спинку переднего сидения. Как только машина останавливается, а в салоне наступает тишина, он понимает, что это тот самый шанс, который он не должен упустить.
От толчков и падения мешок сбивается набок, и он, несколько раз мотнув рассыпающейся на части от боли головой, избавляется от него и оглядывается. Почти весь обзор заслоняют сработавшие подушки безопасности, тут и там видна кровь… Саске не может понять, чья она. И тут он замечает пистолет, выброшенный силой удара на приборную панель и остановленный пошедшим трещинами лобовым стеклом.
Саске не раздумывает ни секунды – бросается вперед, падая в пространство между передними сидениями, судорожно вытягивает скованные руки, силясь схватить, но не успевает – чьи-то жесткие руки с огромной силой впиваются в его бока и тянут назад. Саске сопротивляется, уцепившись растопыренными локтями о сидения, бьет вслепую ногой, но все тщетно – сзади наваливается тяжелое тело, а горло пережимает тисками чужих пальцев.
Эта молчаливая борьба длится не дольше полминуты, и наконец, когда до заветной рукояти остается не больше пары сантиметров, Саске получает сокрушительный удар слева.
Водитель пришел в себя, и это значит, что ему конец.
Это становится последней связной мыслью, перед тем, как он проваливается в темноту.