Естественность.

- Ма-а-ада-ар-а-а... – в очередной раз протянул Хаширама.
Учиха нервно заёрзал, пытаясь потереться болезненным стояком о бедро или напряжённый живот Сенджу. У него уже зубы сводило от возбуждения, из багровой головки члена сочились густые капли смазки, яйца поджались и сладко ныли; мужчина уже готов был продать кому угодно остатки души в обмен на непосредственно секс с этим ублюдком, чтобы трахаться с ним до изнеможения, биться в экстазе, судорожно рвать волосы и жухлую траву под пальцами, а потом сорвать голос от криков и стонов.
А Хаширама всё медлил. Останавливался в самый последний момент, представляя собой редкостный образчик садиста и мазохиста в одном лице: широкие мозолистые ладони дрожали, словно в лихорадке, обычно мягкие карие глаза потемнели и подёрнулись мутью похоти и нетерпения. Дыхание у него было уже давно рваным.
- Прекрати... бол.. тать... придурок...
По-хорошему, следовало бы его смачно обматерить, но мысли Мадары плавились от жара, а язык заплетался, поэтому он был не способен сформулировать ни одно мало-мальски длинное предложение, даже если и ругательное. Вместо этого Учиха ударил партнёра кулаком по лопаткам в начале фразы и по рёбрам в конце. Реакция последовала незамедлительно, хоть и весьма сомнительно было то, что Сенджу обратил внимание на его жалкие удары, скорей уж на низкое хрипение.
И всё же реакция была не той! Впрочем, ни возмутиться, ни хотя бы мстительно укусить Хашираму в плечо Мадара не мог: Сенджу, навалившись всем весом и вдавливая в землю, сделал пальцами что-то такое, отчего горячая и искристая волна прошлась вдоль позвоночника, заставляя на несколько мгновений задохнуться, вжимаясь в чужое тело.
Ублюдок.
«Убью гада. Но потом»
Изловчившись, Учиха кое-как просунул руку между телами и, обхватив член Хаширамы и свой, двинул рукой, титаническим усилием воли глуша стон. Сенджу что-то сдавленно промычал.
Мадара говорил в такт относительно ритмичным движениям собственной руки:
- Вы-е-би ме-ня у-же на-ко-нец, су-кин ты сын.
- Так невтерпёж?
«Да ты сам уже весь трясёшься!» - гневно подумал Учиха, но ничего не сказал. Вместо этого он плотнее сжал пальцы, позволяя себе сорваться на этакий извращённый вариант банальной дрочки. Наверное, он тоже мазохист. А может, просто заразился, половым и воздушно капельным путями. В любом случае, как бы ни позорно было вот так просить, кончить просто от того, что сверху – приятная тяжёсть, а запах мускуса, пыли и немного оружейной полироли обволакивает и прочищает мозги – ещё хуже.
Потому что Мадара хотел. Хотел видеть его искажённое лицо в обрамлении растрепавшихся, волос, хотел чувствовать в себе пульсацию горячей плоти, хотел... Он вообще много чего хотел.
Но до Хаширамы, кажется, дошло, что ещё чуть-чуть, и Учиха его изнасилует в самом буквальном смысле, а потом пошлёт.
- Ну, давай уже...
- Да ща...аа... мм...
Мадара выгнулся и протяжно застонал, на этот раз, стуча кулаком по земле. Пожалуй, в такие моменты он понимал ластящихся к мужчинам женщин, в частности, ластящихся к Хашираме: эта тягучая наполненность настолько щедро одаривала каскадом ощущений, что только и можно было, что шире раздвигать ноги и подмахивать, ловя ритм, а Сенджу был хорош. О да...
Всё же есть существенная разница между тем, когда ты трахаешь и когда трахают тебя. В некотором смысле, Хаширама многое терял.
Учиха запрокинул голову к дымчато-серому небу, кусая губы и шально улыбаясь, и балдел от накатывающих волн тепла. Внизу болезненно жгло от слишком резкого проникновения, но эта лёгкая боль органично вплеталась в общий фон и была несравнима с тем разом, когда они оба впервые сорвались и набросились друг на друга, стремясь утолить безумную жажду. Сенджу размашисто двигался в нём, придёрживая его ноги и тоже устремляя расфокусированный взгляд к низким облакам. Мадара про себя отсчитывал фрикции, чтобы точно знать момент, когда Хаширама потеряет остатки самоконтроля: одна, две, три, четыре...
- Ты такой те-есны-ый... жа-аркий... Учи-иха-а... а...
Сенджу, когда начинает болтать во время секса, всегда неосознанно замедляется, поэтому Учиха, распластавшись под ним, высвободил ступни из чуть ослабевшей хватки и, скрестив ноги за спиной любовника, предупредительно постучал пяткой по взмокшей пояснице. На небольшую перемену позы Хашираме было похуй, отчасти в буквальном смысле; мужчина механически переместил руки выше, под бёдра, и ускорился, глухо постанывая. Мадара вцепился в исчерченные вздутыми венами предплечья партнёра, так как от еле заметного изменения угла всё стало чувствоваться острее, и каким-то чудом он ещё не сбился со счёта.
Где-то на двадцатой, Сенджу стал двигаться жёстче. Его руки грубо сжимали бёдра Мадары, на смуглой коже выступила испарина. Учиха приподнялся на локтях и потянул его на себя, позволяя заткнуть рот поцелуем. Мужчины влажно сплелись языками и, терзая зубами губы друг друга, не желали отдавать инициативу. С трудом оторвавшись, Мадара, удерживаясь за скользкую от солёного пота спину и ухитряясь до красноты царапать её обрезанными под корень ногтями, ухватил в кулак спутанные каштановые волосы и несколько раз по-вампирски присосался к сонной артерии, ставя багровые отметины.
В Хашираме теперь проскальзывало нечто звериное, то самое, что появлялось во время не частых боёв один на один и то, что просто до одури обожал, а, может, даже любил Учиха. Его прилипшая к лицу и слившаяся со всей сущностью маска грёбанного миротворчества и упрямого стремления к каким-то детским, когда-то общим идеалам истоньшалась и исчезала по мере того, как толчки становились ещё глубже, ещё резче.
Сенджу вбивался в него едва ли не с рычанием, Мадара, ничуть не стыдясь, вскрикивал от каждого движения, сильнее насаживаясь и чувствуя близость долгожданной разрядки.
Как же хорошо, ещё, ещё, ещё, глубже, сильнее, да, ещё, только не смей останавливаться, ах, жёстче, Хаширама-а...
Учиха кончил в тот самый момент, когда Хаширама стиснул его бока в смятом, неловком, но крепком полуобъятии и мучительно сладко, как-то медового выдохнул его имя, изливаясь куда-то в изгиб кишечника.
В голове было пусто, мышцы постепенно наливались посторгазменной усталостью, поэтому, грязные и потные, в белесых подтёках спермы Мадары на животах, разлепляться они не спешили. Лучше сначала отдышаться и побороть слабое головокружение, чем лишний раз шевелиться.
Небо было всё того же цвета выпачканных в дорожной пыли бинтов.
Вскоре, Учиха решил, что ему надоело отмахиваться от щекочущих нос волос и чувствовать колючий дёрн голой задницей. Мужчина по-братски похлопал Хашираму по плечу, ладонь липла.
- Вали отсюда, дышать хочу.
Сенджу, не говоря ни слова, скатился с него вбок и так и остался валяться, раскинув руки-ноги. Мадара с упоением вдохнул полной грудью, потянулся, как разморившийся на жарком солнце кот, и с грехом пополам, на карачках, отполз к поваленному бревну, выбивавшемуся из общей защитной стены бурелома. От влаги на животе и бёдрах холодило кожу; Учиха насухо вытерся первой попавшейся под руку тряпкой и осторожно сел, поморщившись и ощущая острое желание закурить.
- Кисет там, - сказал Хаширама, не открывая глаз, и безошибочно указал в сторону собственного сваленного в одну кучу барахла, которое так удачно располагалось меньше чем в шаговой близости от Мадары. Пара минут копошения, и нашёлся кисет с табаком вместе с надтреснувшей трубкой из красноватого дерева. Так как свою Учиха удачно посеял на болотах, когда пришлось спешно срываться с лагеря, а потом драться по пояс в зловонной жиже, это было весьма удачно.
Раскуривая трубку от миниатюрного огонька, на который и чакры то почти не требовалось, Учиха лениво подметил, что колени Сенджу приобрели чудный травяной оттенок и покраснели.
- На, оботрись, - он кинул ту же тряпку прямо в руки Хаширамы и, затянувшись, расслабленно откинулся на прохладное гладкое дерево. Мужчина прикрыл глаза, ловя горькость дыма на языке и мешая его с терпким вкусом кожи Хаширамы.
Кайф.
- Сволочь ты.
- М? – Учиха благосклонно открыл левый глаз. Сенджу угрюмо взирал на него снизу вверх, а тряпка приняла форму тканевого нарукавника под доспех.
- Всё равно драный.
- Драный, - легко согласился Хаширама и, воспользовавшись деталью собственной одежды так же, как и Мадара минутой ранее, выбросил ненужную более вещь подальше в кусты. – Оглобля хренова.
На нелестное «оглобля» Учиха только пожал плечами. К тому же они оба сильно исхудали, так как ни людей, у которых можно было бы добыть еду, ни дичи, которую можно было бы превратить в еду, не было, а паёк нужно было экономить.
- Откуда табак?
- Южный.
- Дрянной.
- Знаю.
- Ты ведь солгал про своего брата?
Губы Мадары, несмотря на красноту и характерную припухлость, стянулись в бледные ниточки, а в глазах предостерегающе вспыхнул Мангекью Шаринган.
- Тобирама раскололся, - охотно, с детской радостью в голосе, пояснил Хаширама.
Кровавый огонь потух, напряжение исчезло. Учиха с досадой цокнул языком.
- Так вот с кем он спит... – задумчиво сказал он. – Брат у тебя кусается, у Изуны все плечи и спина в синяках.
Сенджу усмехнулся, потянувшись рукой к шее.
- Кто бы говорил...
- Укусы и засосы – это разные вещи, - с толикой профессионализма в голосе заметил Мадара. – Думаешь, война закончится?
- Люди устали... Закончится. Это естественно. Куда денется?
Ну да, естественно. И курить естественно, и скрывать от всех тайну пробуждения доджитсу естественно, и драться с Хаширамой естественно, и заниматься любовью с тем же Хаширамой естественно. В мире куча естественных вещей, и неизбежный конец боевых действий тоже входит в их число. Рано или поздно, но это случится, вопрос лишь в том, что будет после.
Но сейчас другое. Мадаре было слишком лень об этом думать, поэтому он сделал ещё одну жадную затяжку и передал трубку подобравшемуся к нему поближе Хашираме.