Гниль

Объемная женщина принесла, наконец, мое натто и я принялся за еду. Солнце проснется часа через два, будем считать, что я уже завтракаю. Хотя бы вспомню, что собой представляет это занятие, ибо мой идиот-напарник за все время миссии приносил только подстреленных белок и зайцев. Ну а готовит он хуже, чем строит рациональные схемы стратегий: в момент, когда нельзя было разжигать костер, нажива в сыром виде показалась мне гораздо вкусней, нежели его обугленные блюда. Даже Наруто в свои шестнадцать не был таким бестолковым тугодумом, как этот. Чертов Наруто вновь подставил мне обузу.
Отлично сваренные соевые бобы таяли во рту. Не то, чтобы я получал от этого удовольствие – к еде отношусь, как к одному из источников энергии – но когда прожеванная гуща не подкатывает к горлу с желанием выплеснуться в лицо тому, кто ее приготовил, некий комфорт все же испытывается. Конечно, мог и сам чего поискать, но отвлекали дела поважнее, хотя по правде было лень.
- Шикамару? Это ты?
Я с досадой устало закатил глаза. Узнаю этот тонкий голос, моя скрупулезная горе-напарница. Слушай, вали отсюда.
Не отвлекаясь от завтрака, я продолжал сидеть спиной ко входу, но блистая на удивление отличным настроением и своей вечно-фальшивой улыбкой, она непрошено умостила свою паршивую задницу за моим столом. Остатки аппетита улетучились со скоростью Четвертого, сменяясь привычным за долгое время тошнотворным привкусом.
- Рада тебя видеть. У нас столько всего произошло за этот период. Когда ты вернулся? Все прошло отлично?
Она что, своей заботой хочет породнить нас?
- Сойдет, - пассивно ответил я, положив палочки у тарелки. Есть при ней тоже, что и молиться на сцене.
Пару секунд молчания. Поняла, что я не настроен на беседу? И все же бросаю из-подо лба острый взгляд, чтобы зацепить, уколоть, спугнуть. Морщинки под глазами лишь слегка выдавали взрослый возраст, сдвинутые брови символизировали обеспокоенность, ноздри шевелились от поступающего воздуха, губы… Когда-то я их любил, ласкал, заставлял стонать. Мне нравилось играть с ее нижней пухленькой губой, подцеплять языком, кусать, ее форма всегда казалась завлекающей и провоцирующей.
Лет двадцать назад у нас были неплохие отношения. Первая зависимость и любовь, как тогда казалось, но на самом деле всего лишь первый интерес к противоположному полу, знакомство с женским телом, будоражащим влечением и дикой страстью. Я желал ее так же сильно, как она меня. Помнится, с ума сходил от ее изящных ног, облизывая на ней каждый палец, обводя острую пяточку, жадно целуя каждый сантиметр ступней. Особой скромностью она никогда не выделялась: также благодарила меня своими ласками повсюду. Словно голодный ягуар, она сжимала и царапала кожу, а ртом у меня ниже пояса вытворяла такое, чего я ранее и представить не мог.
Гнилая сука!
Заплесневевшая, а после и прогнившая изнутри мразь. Выгодная, пафосная, эгоистичная сущность без доли моральных ценностей и возведенной колокольни собственных устоев. Омерзительно понимать еще то, что такие, как она заселяет большая часть Конохи – то самое говно, которое мы якобы должны защищать. Стоит только выйти на улицу и посмотреть на этот мусор, у которого внутри испорченная по-своему политика с дурными законами и низкими правилами. Без доли добра и благородства. Мысли лишь во благо своей рентабельности, комфорта и благополучия, и плевать, что их основа стоит на трупах замерших сморщенных голодом бомжей.
И эта мумия одна из них. Верхняя оболочка, словно многослойный грим, с трудом скрывает всю притаившуюся начинку… но не для меня. Я буквально вижу ползающих по ее лицу червей, столь обожающих разлагающую рыхлую плоть, их вертящиеся толстые тельца со слизистой поблескивающей поверхностью, с их чавкающим звуком.
- Ты сдал задание? Был у Седьмого?
Я ехидно хмыкнул. Этот ее «Седьмой» вначале сбивал с толку, теперь же бесит. Стоит забыть, как во времена академии этот самый Хокаге был для тебя объектом обсуждений и насмешек? И только после его заслуженного титула «Герой Конохи», отнеслась к нему серьезно.
- Отправил напарника.
В закусочной потребности оставаться больше не было, я бросил деньги на стол и вышел. Бодрящая прохлада колола кожу. Закурил из зажигалки Асумы, затянул треть сигареты и только выпустил облако дыма в сгусток темноты, как снова наткнулся на лицо Ино. Мне сегодня предвещается покой?
- У тебя проблемы? Скажи, может я смогу помочь.
Хватит того, что ты помогла Чоуджи стать таким, каким он есть сейчас.
Проблема, наверное, в том, что я постоянно скрываю настоящее отношение к тебе, но сейчас эта задача уступает моей усталости, ведь за спиной двое бессонных суток.
- Все нормально. Просто раздражают некоторые вещи.
- Какие? – продолжала копать она. Достала.
Двойным махом головы я ответил как «неважно» и снова заполнил легкие никотином. Расслабляющий эффект пустил приятную дымку в сознание. Так-то лучше.
По дороге к моему дому напарница рассказывала всякие новости, случившиеся в Деревне за время моего отсутствия так вспыльчиво и шумно, будто по проулку шло не двое человек, а стадо голодных псов. Я поддерживал разговор как слушатель – все же сигарета заставила взять себя в руки - и разглядывал ее фигуру, когда она шла впереди. Короткие пряди колыхал ненавязчивый предрассветный ветер, их кончики гладили тонкую кожу плеч, будто вот-вот поцарапают, как шипастые ветки. Ее когда-то длинные шикарные волосы я относил, как к одному из атрибутов красоты, пусть их и сковывали в хвост, они все равно выглядели жидким летним солнцем, вылитым на голову, шею и плечи. Когда наши отношения стояли на уровне романа, у меня был доступ созерцать их в распущенном виде. По правде говоря, для меня это было прекрасным зрелищем. Но после смерти Учихи ее прическа приняла черное клеймо скорби: вечно короткая грива. И уже восемь лет девица ходит, как в период Первой разрухи Конохи выглядела Сакура. Тем самым доказывая остальным, но в основном себе, что она помнит…
Гнилая Сука!
Заканчивая со сплетнями, она снова пыталась выяснить причину моего настроения и, тем самым, затронула свои проблемы: с мизерных трудностей в резиденции, по явление нежелательных для ниндзя крепких снов. Наш поход заканчивался у моего дома, но она, не зная достаточной меры, продолжала свой лепет:
- Порой несколько часов мучаюсь от бессонницы, но когда уж засну, то не разбудит даже разгар Пятой Великой Войны. Это явление сильно мешает при выполнении миссии, потому всегда прошу Седьмого давать мне несколько напарников в помощь. Да и в дом могут легко зайти и обокрасть при спящей то хозяйке, - она шутливо улыбнулась и я, подыгрывая, потянул края губ.
- Спасибо, что провела, думаю, дальше найду дорогу.
- Да, хорошо. И еще… - бросила она в след, - если тебя так что-то раздражает, то старайся избегать этих вещей. Если они материальны, то может, стоит их выбросить или спрятать? Просто расслабься и воспринимай их так, как относился бы к ним в полной гармонии и комфорте.
Не поворачиваясь, я поднял руку в знак прощания и вошел в одноэтажный особняк, оставленный отцом. Как давно его уже нет, а в доме прибавилось разве что пара стульев да несколько слоев пыли. Хотя я буквально проклял дату его похорон и всех их организаторов, ибо весь обряд прошел, будто под десяток метров закапывали какую-то дохлую псину, а не достойного человека. Мало того, что с другой страны наши шиноби притащили лишь половину моего отца – разорванный по грудную клетку ошметок трупа цвета спелой сливы с торчащими наружу переломанными ребрами и висящими на соплях разлагающимися органами. Так еще этот Иноичи, отец Ино, который, как его верный напарник, должен был нести гроб – чего уж нести оставалось - не пришел по причине серьезного отравления. Хрена с два там попахивало каким-то недугом, семейка Яманако вечно выкручивается от таких смутных моментов, дабы не пропитываться ее горькой аурой и настроением. Хотя Ино все же притащилась с оправданиями и извинениями, постоянно крутясь передо мной и спрашивая, как я себя чувствую. Возможно, у нее вдруг заиграли инстинкты квалифицированного медика, но под конец дня я готов был размазать ее мозги по полу, как паштет по сухарю. Я чувствовал: изнутри с аппетитом пожирало ощущение потери и безысходности, оставляя разрастающийся пузырь пустоты. Он давил на легкие, мешал дышать, становясь горячее и тяжелее. Именно из-за утешений и сюсюканий таких, как Ино эта черная гуща взорвалась, подобно могучей бомбе Десятихвостого и на смену всей горечи, пришла лютая жажда жестокости, убийства и крови. Ноги отказывались удерживать равновесие, пот хлопьями выделялся с пор и пропитывался в одежду, глаза видели недействительные изображения - сочные, переливающиеся бликами, кровавые потеки вычерченного на стене круга. Постоянный неразборчивый шепот проникал не в уши, а гвоздями вбивался в виски так глубоко, будто вскоре достанут глазных яблок. Казалось целую вечность меня пытала мигрень, все сильнее сжимая в кулаке черепную коробку, даже не раз слышались галлюцинации ее треска, но на самом деле в настоящей реальности я просто потерял сознание. Прямиком с похорон меня доставили в больницу, вначале было стыдно за свое самочувствие, затем - плевать.
Крутанув приржавевшую ручку, я подставил ладони под кран и умыл лицо, чтобы кожа, подобно свойству хамелеону, впитала больше влаги и оживила, наконец, страшного зомби, стоявшего напротив в зеркале. Темные круги под глазами, потрескавшиеся от сухости губы, обтянутые словно тонким хлопком торчащие скулы и углы нижней челюсти. Каждый раз, смотря в зеркало, я уже привык видеть незнакомца. За весь свой жизненный опыт я перестал бояться перемен своей внешности, пусть кожа теперь выглядит светлой, как свежевыпавший снег, пол головы сменило окраску в белый и даже цвет глаз теперь отливался розовым. Самое поразительное было то, что все кого спрашивал на этот счет, казались слепыми курами в ночной период: никаких изменений, кроме корректировки возраста, в моей внешности они не замечали. Волосы им казались насыщенно коричневыми и длиннее, чем они на самом деле являлись и ни намека на седой волосок. Хотя память продолжает хранить то утро, когда образовалась первая выделяющаяся прядка. Десять с половиной лет назад, неделю спустя после ее кончины.
С наслаждением разглядывая отблески верхней лампы на мокрых ладонях и длинных пальцах, я морганием век превратил влагу в кровь. На миг на раковине воссоздался грязный топор, под ней, в картонном ящике - пара свежих, но уже посиневших людских рук обрезанных по плечевой сустав. С кулак куски густой грязи на сапогах, а в зеркальной глади сквозь красный отпечаток отражение, с усмешкой глазеющее из-под широкого лба.
Гнилое отродье!
От этих воспоминаний сбилось дыхание и накатило необузданное возбуждение увидеть это снова. Ощутимый тогда экстаз – плод поступка - и до сегодня действует помехой сну и спокойствию, за мою жизнь даже от половых увлечений я не получал такого сказочного чувства. В подобные моменты меня успокаивает мой вечно острый металлический друг. Я ощупал пояс в поисках куная, но как оказалось, оружие было оставлено в гостиной. Зрение наводнениями мутнело и восстанавливалось, я упал на колени и шумно задышал в край раковины, оно привлекало и провоцировало, как наркомана манит новая доза. В ту ночь я отведал вкус расплаты и мести, жестокости и наслаждения, свободы и душевного равновесия.
Пальцы нащупали кусок отбитого кафеля и тут же вонзили его в плечевую мышцу, медленно проворачивая в плоти. Дикая боль хоть и не поднесла к тем вершинам блаженства, какие ощущались ранее, но по венам разлился сладкий сироп горячей истомы. Прикусив губу, я фантомом вышел из тела и, пропарив в трансе несколько секунд, возвратился к себе в ванную.
Кто ж знал, что эта мразь так надолго запомнится?
Обвязав грубым узлом руку, я накинул старый жилет и вышел из дома. Стоило поговорить с Наруто, быть может мой мелкий напарник по дороге потерял добытые документы. Его местонахождение в данное время мне поведала Ино – западный лес, где тот зачастую тренировался. Над головой скопились тучи, в воздухе повисла влага, вместо рассвета стало более мрачно. В отличие от людей, погода не скрывается за кулисами фальши и актерскими навыками, а выражается открыто, откровенно и искренне.
Еще не достигнув площадки, я услышал голоса нескольких спорящих. Громче всех возмущалась Сакура. Я подошел к троице и кивнул в знак приветствия. На траве сидел чуть умнее папочки подросток Наруто, а возле суетилась его бубнящая мать. Вскоре стало понятно: наш Хокаге целую ночь тренировался с сыном и не уследил, как тот в процессе изучения одного из новых дзюцу распотрошил себе голень. Сакура лечила сына и, как «мать» обоих, причитала блондинов. Бесит, когда мужик в семье – женщина, слишком многое себе позволяет и неуважительно относится к Наруто, как к мужу и главе Деревни. За ее помощь в прошлом, я должен ей по гроб жизни, но как ни крути, эта статуэтка сделана из той же глины, что и Ино: плюет на такие важные вещи, как семейные отношения и ставит превыше всего свою незапятнанную репутацию и собственные предпочтения. Она может привселюдно осечь и ударить членов семьи за кривую походку, грубую фразу или любой другой компонент, который вызовет колкий взгляд со стороны посторонних. Складывается ощущение, что идет воспитательница с детьми, а не мать и жена с высокими и чистыми устоями. Но я лишь один из тех немых зрителей, на слово для их семейной чащи я права не имею.
- Да, я его отправил к архивам, - ответил старший Узумаки на мой вопрос о документах с миссии. – Вы сработались с ним? Не хочешь взять парня в ученики?
Я уж лучше проглочу свои серьги!
- Нет, благодарю, - фыркнул я и прошел к Сакуре, которая только сейчас меня заметила и окликнула.
Вид раскрытой раны у подростка Минато привлекал и манил сознание, на секунду появилось желание отведать вкус вытекающей жидкости, но я тут же пробудился и посмотрел на Наруто, который, видимо, что-то спросил.
- Какие тренировки? Утро накануне и дождь вот-вот грянет. К тому же Шикамару только пришел с миссии, думаешь у него на уме твои упражнения? – упрекала мужа Сакура.
- В дождь заниматься ведь приятнее всего, не отвлекает жара и солнце…
С каждым словом их разговор переливался прямолинейностью и остротой, именно он мешал им заметить первые ледяные капли, скатывающиеся с кронов деревьев. Грусть обняла за плечи. Моя единственная сильно отличалась от Сакуры, да и Наруто я не был. Та, которую я любил, была наполнена нежность, искренностью и добротой. За те два года, я успел выучить все ее страхи, привычки, разговоры, которые ее раздражают и никаких конфликтов не возникало в нашем доме. Лучезарная улыбка из белых ровных зубов могла растопить меня даже в состоянии высшей серьезности и вспыльчивости, ее челка по-детски падала на глаза, и у меня вошло в привычку каждое утро крепить непослушные пряди заколкой к ее виску. Я привел свою нимфу с соседнего города: немощную, умирающую, сгорающую изнутри алкоголичку. Как кусок мяса силой вырвал ее из компании любителей саке, которые в спину кричали, что она уже гнилой фрукт, допивающий свои последние недели.
Они смотрели на ее гнилое тело, не замечая нутра, что было чище речного дна.
В смягченной форме такой же диагноз поставили медики Конохи, но Сакура во главе с мудрой Цунаде, заметив как важна мне эта девушка, сделали все возможное, дабы поставить ее на ноги.
Я перестроил ее. Исправил. Перекодировал. Ухаживал, любовался, наблюдал. Еще когда ее не выписали с больницы, она с полной серьезностью при ослепительных лучах солнца поклялась, что не коснется больше спиртного. Доверия к ней я испытывал больше чем к учителю, отцу, матери и всех вместе взятых дорогих мне людей, но боязнь ее срыва по ночам порой душила до слез и полной агонии. Она была умна, часто уловив взгляд сомнений, не задавала лишних вопросов. Время лечит и снимает маски с лиц. Я долго собирался с мыслями, долго ждал той даты, когда с полной уверенностью смог поверить ее клятве, представить матерью своих детей, предугадать конструкцию и отношения будущей семьи. Мы помолвились. Белое платье она выбрала по моему предпочтению, а счастливым выражением лица безмолвно благодарила за то, что ей был подарен шанс на реставрацию, спасение и счастье.
Она для меня стала идеалом, а я – ее новой зависимостью.
Приземлиться обратно в район шумящего листьями леса меня заставил Минато младший: он наговаривал на мать, которая из песчинки создала Суну. Еще когда я преподавал в академии, заметил, что парень отличается сообразительностью как от своих сверстников, так и родителей. Схватив за воротник блондина, Сакура в мгновение поставила его на ноги и, по пути уловив мой суровый анализирующий взгляд, насупила брови и помрачнела.
- Выглядишь неважно, Шикамару. Тебе нужно хорошенько выспаться, - снова приняла она облик заботливого доктора.
- Под землей успею выспаться.
Три пары глаз навели на меня свои яркие прожекторы, но запоздалая улыбка тут же смягчила их выражение.
- Ты и правда выглядишь не очень, Шикамару. Иди отдохни, расслабься и повеселись, ты наверняка забыл, что такое Коноха. А это на самом деле свобода.
Это ты, парниша, забыл какое лицо у Конохи. За тринадцать лет своего правления, ты превратил сильное великое государство в немощную марионетку других стран, легко прогибающуюся под их натиском и угрозами. Как фанатичный сторонник мира ты подписывал настолько унизительные договора, что я лучше бы позволил народу ходить под Лунным Глазом, дабы не видели сего позора. Во имя дружбы и союза отправлял наших шиноби оборонять другие земли, когда на торговых путях Листа грабили фермеров, отбирали скот, насиловали и убивали женщин. В отличие от защищенной столицы, все мелкие деревни стояли практически голыми и медленно погибали от налетов новообразованных бандитов. Условия бытия ухудшились в плане зарплат и безопасности, преступность повысилась на пятьдесят процентов, часть гражданских сменили свои родные окрестности ради достойной жизни в соседних странах, отсутствие кадров закрывало предприятия. Конечно, стоит учесть, что ты преодолел масштабный вирус Лусану, заранее открыв академию медиков, но при твоих полномочиях даже я сделал бы больше. Отец выдвигал мою кандидатуру на пост шестого Хокаге, но не все советники встали на его сторону, к тому же я сам не гнался за этой должностью.
После Четвертой Великой Войны, когда Цунаде слишком ослабла, шестым лидером Деревни Скрытой в Листве сделали Хатаке Какаши и он достойно отсидел на вершине ровный десяток, до того времени пока его отряду не устроили полными врагами и ловушками засаду. День смерти Шестого навсегда запачкал календарь истории, как день траура и скорби, до теперь с других стран приходят шиноби и, порой, Каге чтобы поблагодарить и почтить великого правителя своей страны.
- Я ведь знаю: ты вновь будешь тренироваться до потери пульса, вплоть до того, что не в состоянии противостоять даже школьнику, но зачем подобный график ребенку?
- Ребенку? – перебил мать юнец. Я с ним согласен: с размеров ребенка он уже вырос.
- Сакура, ты ведь уже высказала свое презрение к поступку Наруто, какой смысл продолжать эту громкую дискуссию? – не выдержав, напрямую сказал я.
В таком мрачном освещении ее глаза показались больше обычных, а внутри них – грязь, плесень, черви и лишь мгновенная молния напомнила их истинный цвет.
Гнилая сука!
Только благодаря таинства и секретов их брак все еще остается устойчивым и непоколебимым, но только глупец, какой как раз имеется, не мог заметить облизывающихся пожирающих взглядов своей супруги в сторону Саске Учиха. Приняв верха, Узумаки ввел закон, за который боролся с Какаши немалое количество времени – снятие всех обвинений с преступника и полное возвращение ему гражданства, если тот оказывает достойную услугу Стране Огня. Не зря я уважал политику Шестого, ведь как ни крути и фантазируй, Саске оставался гнусным предателем и бандитом Деревни, которая его вырастила. При правах Хокаге я бы вообще дал его под суд, чтобы вытянули из него имена всех убитых шиноби, вид провокаций при членстве Акацки, использованные запрещенные техники, все сотрудничество с Орочимару и другие незаконные деяния, плескающиеся у сего типа через горло. Хотел бы я увидеть, как этот сорняк тлеет и сморщивается в темнице, но не тут то было: вышел закон нового Хокаге и Саске поселили в Конохе, как чистого и равного нам защитника.
Сакура тогда уже была супругой Наруто, но моя цепляющаяся за каждую деталь внимательность не могла не заметить, как блики счастья играют в ее глазах при присутствии Учиха. Как она невзначай прикусывает губы, как щеки заливаются румянцем, фразы прерывает неуверенность, а юбки в день их предположительных встреч значительно укорачиваются. Не зная Наруто, как личность добродушную и незлобивую, то выдвинул бы его первым подозреваемым в убийстве Саске. Ведь именно он отправил его в Страну Камня для переговоров, где того схватили, обезвредили, выколов глаза, а после связанным замуровали в пещере с температурой минус двадцать. Умереть на страну, которую так долго ненавидел – какая идиллия. Возможно, Узумаки догадывался о жгучем пристрастии своей жены к другу, но с его уважительным отношением и безмерной любовью к ней, оставался единственный выход - или молчать и терпеть, или молчать и уничтожить.
Вздрогнув от холода, я взглянул в спину удаляющейся со своим «ребенком» Сакуры и, вытянув губами сигарету с пачки, обратил внимание на Наруто, который уже размножился теневыми клонами и усердно принялся над совершенствованием неведомой мне технике. Мозги и логику тренируй лучше, под сорок уже, а толковых действий как таковых не наблюдается.
Не выяснив из разговора ничего нового, я вышел из леса и прошел по знакомой улице вдоль двухэтажных заведений и мелких закрытых магазинных лавок. Время от времени, словно в рупор, многословил гром, капли, превратившись в струи, лились как с опрокинутого океана, но я продолжал не спеша шагать по лужам с пронизанной насквозь жилеткой и мокрой не зажженной сигаретой во рту. Город будто вымер, очевидно, все жертвы дождя уже пропищали свои возмущения и скрылись в теплых убежищах. Хотя вскоре одна живая, больше похожая на мертвую, душа была замечена. Женский силуэт, словно бронзовая статуя, веками запыленная на площади, неподвижно сидел на одной из лавок у тротуара. Так как было по пути, я приблизился к ней и, не поворачиваясь, остановился на уровне мокрой, жалкой и чем-то угнетенной Ино.
- Чего мерзнешь здесь? Иди домой, - сказал я, глядя в даль.
- Знала, что от Седьмого пойдешь этой дорогой.
Я пассивно полностью равнодушно вздохнул. То, что Яманака неровно ко мне дышит, я догадался достаточно давно, к тому же года два назад она мне в этом призналась лично. Ее тяга ко мне тянулась еще со времени «первой любви», как огонь иногда стихая, а порой – разгораясь. А возможно здесь играет факт, что из нашего выпуска остались лишь мы двое внебрачные и бездетные особи. Она ревновала, когда с другой местности я привел свою богиню, часто наведывалась, грубила и умничала, однако проблема исчезла, когда в Конохе появился Саске.
Заводить отношения вновь не желаю. Не считаю себя настолько глупым, чтобы второй раз ступать на те грабли, которые уже грохнули меня по лбу: я жил с ней, спал с ней, ссорился, нервничал, сходил с ума от ее дебилизма. Она пыталась учить меня, воспитывать, впиливать в голову те правила, которые для меня являются тупостью и аморальностью социального мышления. Ее переменчивое настроение старался игнорировать, но истерики созданные из ниоткуда вначале поражали, а после выводили из себя до полного безумия. Однажды она довела меня до такого состояния, что я готов был вырвать из ее головы все длинные еще тогда волосы. В тот вечер я все же безпринципиально намотал их на кулак, прижал ее к комоду и жестко трахнул, а ей похоже понравилось. На следующий день порвал отношения и до сегодняшних дней не испытываю желания связываться с этой змеюкой.
- Вставай. Проведу, - бросил я, не поворачиваясь, и пошагал дальше. За спиной послышались шарканья туфель. Это в ней я также ненавидел, как можно выработать походку, чтобы цеплять подошвой землю?
- Знаешь, я сегодня вспоминала нас молодыми. Как мы собирались на барбекю всей командой с Асумой-сенсеем, как мы смешно выглядели на экзамене чунина, как я восхищалась своей командой, когда вы с Чоуджи одолели шиноби из четверки Звука. Как мы обхитрили и обезвредили двоих Акацки, после смерти Асум… - осеклась. - Я сегодня надела подаренные им серьги, думала, ты как единственный верный носитель таких же, должен заметить.
После того, как ты единожды их сняла, мне стало плевать.
- Воспоминания кажутся каким-то далеким ярким сном, греющими нутро осознанием, что такое положение вещей является частью реальности. Пусть даже она относится к прошлому. Сомневаюсь, что молодое поколение также счастливо, как были мы в их возрасте. Поразительно, насколько время меняет людей: то же тело – другое восприятие, те же глаза – иное видение, те же связи – а отношения холодные, как сталь сюрикенов.
Я не понимал, к чему ведется этот разговор? Быть может, она представляла новый вид оправданий, параллелей и закономерностей. Содеянные ошибки можно незначительно зашлифовать дурными мелочами, но явь остается явью – Ино уничтожила Чоуджи. Он ценил ее, как свое изысканное сокровище, обоготворял, носил на руках и был безумно благодарен, что такая белокурая красавица, как Ино, обратила на него внимания. Оберегал, заботился, волновался, на миссии постоянно отправлялся с ней, в опасных моментах заставлялся собой. Их отношениям не прошло и года, как истина измены показала свой смрадный нос: Ино забеременела от Сая, о связи с которым даже я не догадывался. Постоянные конфликты и ссоры медленно разрушали Чоуджи, но разлука с Яманако ему даже на словах казалась болезненной. Мой плотный друг принял девушку с ее многогранными предательствами и, как родного, готов был растить чужого ребенка. Полный абсурд, как вначале показалось, но так как Сай не выдвигал никаких требований к Ино, а та уже хранила верность, в связи с чем Чоуджи снова начал расцветать и возвращаться к изначальной внешности, то я не видел в этом ничего плохого.
Молния мелькнула так близко, будто вот-вот ударит в соседний дом или выстрелит в единственную живую точку этого «кладбища» – нас. Мы подходили к ее дому, по виду Ино было заметно, что она уже порядочно измучена моим молчанием.
Еще один психологический удар добил Чоуджи окончательно. По Конохе разошлась новость о кончине последнего из клана Учиха и Ино, будучи на пятом месяце беременности при сильных болях и кровотечении отправилась в больницу. Диагноз: выкидыш по причине сильного стресса. Не в силе смириться с ее чувствами к тому, одностороннюю симпатию к которому он так усердно пытался потушить долгий промежуток времени, парень наглотался своих силовых таблеток и отправился крушить горы. Когда его нашли и доставили к госпиталю, то успели спасти от разрушительного свойства препаратов, но так как они успели съесть большую часть спинного мозга, парень навсегда остался инвалидом.
- Шикамару, скажи, есть поступки, о которых ты жалеешь?
Ее губы судорожно дергались от холода, брови жалостно сдвинулись на переносицу, образовывая на ней морщинки, глаза кричали безысходностью и хаосом, потеки на щеках толи дождя толи слез покидали кожу на кончике подбородка.
-Нет, - твердо ответил я.
В своих поступках я не вижу ошибок, которые нельзя выправить, или же таковые действия не считаю ошибкой. Единственным важнейшим промахом я назову лишь то, что не смог уберечь свое счастье - невесту. Нутром чувствовал, что обязан быть в Конохе и отказал Хокаге в порученном несложном задании, но и тогда опоздал. Я нашел ее в доме у камина с окровавленными растрепанными волосами и стеклянным затуманенным взглядом, леденящим душу. Хрупкое нежное тело остывало на моих руках, когда слезы впитывала ее домашняя любимая блузка, когда целовал ее крохотные пальчики со скромным обручальным кольцом, когда рев боли и агонии сокрушал стены. Голову разрывало осознание потери и безвозвратной утраты, тело тряслось от вторгнувшегося шока, зубы до крови кусали язык и губы, а жестокая память то и дело воспроизводила ее неподдельную улыбку.
Она сгнивала?
Должен ли я жалеть, что неделю спустя нашел мразь, какая сделала с ней такое? Это был один из грязных типов ее старых «друзей», как оказалось после, руководствующийся ревностью и завистью к ее перерожденному образу жизни. Стоит ли жалеть, что отплатить адскому отродью и замести за собой следы, не стоило мне особых усилий, а истинное наслаждение отведанной мести до теперь является для меня пиком ощущений. Изначально вырубив, я затащил его в безлюдное место, распял с помощью веревок и деревьев и вытянул все подробности совершенного им греха. Страх выпячивал из него глаза, худощавая фигура билась в судорогах, отвратительные губы кричали о законном суде и извинениях.
За неделю скорби моя душа была съедена безжалостным жестоким подсознанием, снявшим решетчатые ограждения для голодного клыкастого монстра. Когда он был выпущен на свободу, я ощутил, как вечно преследуемое бремя спало плащом с плеч, будто только сейчас мои легкие наполнились воздухом, а не гущей смрадного гнета. Преобразовавшись в субъект своей воли, я с удовольствием отрубал руки обездвиженного стонущего дикими воплями мужчины, а затем скормил его куском свадебного платья в котором ее похоронили и, замуровав в самодельном гробу, живьем спрятал под землю, особо не предугадывая сдохнет эта сволочь от нехватки воздуха или от серьезной кровопотери.
По причине странных видений и сомнений о какой-то незавершенной детали, его руки приволок в свой дом. До слабости в ногах и плывущего зрения меня накрывал жгучий оргазм разрывающих нутро впечатлений. Дикая страсть к совершенной мести - плод вечных уговоров внутреннего сознания - открыла мне ворота на пути новой формы направления, мировоззрения и идеализации. Одно знал точно – я был счастлив…
Что испорченный продукт подался гниению.
- А если бы я сказала, что сожалею о многих моментах своей жизни и хотела бы выправить все жирные штрихи этой испорченной картины? Возвратиться в то время, где мы были полноценной командой и прожить вовсе иную историю, исправить ошибки, изменить правила, изменить себя. Хотела бы чтобы, несмотря на постаревшую оболочку, мое нутро устойчиво выстояло против силы времени. Чтобы я осталась такой, какой была двадцать с лишним лет назад. Быть может, тогда… твой взгляд не отражал бы презрение. – Рукавом вытерла глаза и отвернулась, все же плачет.
Инстинкт необходимого утешения заставил подойти к ней и обнять сзади за плечи, поставив подбородок на темя.
- Ты слишком много берешь себе в голову. Отправляйся греться и спать, завтра будет солнце, а с ним и хорошее настроение. Такова жизнь, прими ее законы и живи по своему сценарию.
Почувствовав долю тепла в моих словах, она повернулась и оценивающе, будто пыталась проверить, я ли это сказал, взглянула на меня. Уголки удовлетворительно дрогнули, женщина лениво кивнула и отправилась к дому. Однозначно, хотела, чтобы я зашел, но получив ранее немалую горстку отказов, удалила из обыденного прощания подобный вопрос.
Я присел на старый пень у ее двора и еще часа три вычерчивал в грязи какие-то силуэты острым железным прутом, найденным неподалеку. Солнечное сияние казалось слабым и немощным: затянувшись тучами, грозное небо, как пульс больного, время от времени утихомиривалось, а порой – достигало вершины предсмертного состояния. Воспоминания, подобно змее меж сорняков, извивались в сознании. Юность, короткий промежуток До и терзания После. Три этапа – три линии, объединенные в одного человека, в одну жизнь, один замкнутый круг.
Гром вновь взорвался над головой, а с ним и проснулось жажда, терзающая изнутри хлесткой плетью. Хотелось вновь услышать крик, стон, крепче сжать вырывающееся тело. Теплая истома в жилах запульсировала расплавленной сталью, твердя как желанное близко и жизненно необходимо. Сердце, будто затаившегося хищника, заколотило в ребра. Являющиеся перед глазами, изображения вызывали восхищение, вплоть до образования слюны во рту. Они ведь все просили меня расслабиться, а я отдыхаю тогда, когда свободен.
С отвращением выплюнув сигарету и выискав окно спальни, я металлом тройным ударом по стеклу проверил состояние сна хозяйки дома – ответа не последовало. Таким же способом убедившись в своих догадках несколько раз, зашел через взломанную заднюю дверь и отправился к ней: закутанную в толстое одеяло, ткнувшуюся лицом в подушку и тихо сопящую из-под нее. Говоришь, слишком крепкий сон зачастил в твою спальню? Готов проверить его плотность.
Ее худощавое тело вместе с одеялом было стащено с кровати, причиной чего слипшиеся глаза недовольно стали открываться. Осознание ситуации не было выражено криком, ибо предугаданный кляп во рту забаррикадировал выход всем ненужным звукам. Заметив меня, она попыталась вскочить и осыпать меня кучей вопросов, но со связанными над головой руками и прижатыми к полу моими ступнями коленными чашечками смогла лишь импульсивно дергаться и безнадежно вырываться, как волчица из капкана. Мычанием в кляп она вначале высказывала возмущения, но заметив мое предвкушающее выражение лица, покрылась испариной от накрывшего животного страха. Бойся меня, презирай, проклинай. Если меня раздражают вещи, я должен их выкинуть или разбить, не так ли?
Необъятная паника метала ее тело, как душевнобольную, а я вкусно облизываясь, сверху вниз с любовью наблюдал за этим зрелищем. Как напарнику, мне ведомы все те немногие техники, которыми оснащена эта немощная птица, важные элементы побега я уж точно предугадал. Прервав ее попытки высвободиться, я сел на худую талию и, притянув ее за ночную майку, на лоб наклеил пергамент, найденный в ее доме.
Быстро догадавшись, что на ее голове взрывная печать, Ино зажмурила глаза и что есть силы стала вопить в тряпку, брыкаясь и до ссадин повреждая запястья рук.
- Успокойся и я тебе не сделаю больно, - мой голос показался строгим и жестким, но ощутимая свобода, буквально парующая сквозь поры, создавала во мне вулкан психологического возбуждения, который ранее долго воспроизводился лишь в мечтах.
Она застыла, обдумывая толи мои условия, толи пытаясь увидеть во мне знакомого человека. Слезная жидкость толстым слоем укрыла огромные зрачки, не выходя за барьеры век, ресницы слиплись, нелюбимые короткие пряди пристали к вискам. Выбора у нее не оставалось, и она кивнула. Как отец дочку я ее одобряюще погладил и вытянул кляп со рта, вначале пара ненасытных вдохов, а затем уже лекция:
- Шикамару, прошу. Почему ты так обходишься со мной? Я ведь никогда не желала тебе ничего плохого. Отпусти меня, я все сохраню в тайне. Я сделаю все, что ты захочешь, только оставь меня, прошу. Ты ведь был другой, мы были другими, встречались, ухаживали друг за другом, беспокоились, целовались, любили. Я до сих пор люблю тебя, дурак, а ты постоянно режешь своим острым отказом и это… Неужели я настолько тебе противна?
Лицо находилось слишком близко к ней и, как только женщина позволила себе крохотную паузу, губы накрыли всю недосказанную речь, жадно и страстно целуя ее. Нажав на затылок, я углубил язык меж открытых врат ее рта и, словно опытный сыщик, обследовал в нем каждую деталь. Она отвечала и стонала при каждом движении, пусть они были грубыми, ненавистными и болезненными. Сексуальное желание зародилось в штанах, мелькнуло даже мысль взять ее здесь связанной и готовой, но твердое понимание ее уровня и сущности заставило остановиться. Ино не сравнится с НЕЙ. Такой, как ОНА больше не существует.
- Люблю тебя, - пропела она в мое замешательство, еще больше раздражая.
Ее уста коснулись моих, завлекая продолжить поцелуи, я поддался и подцепил столь обожаемую когда-то нижнюю губу. Натянутая, как струны арфы злость заставила прикусить ее так сильно, что моя напарница громко застонала. Она не ровня ЕЙ. Не ровня!
Волна жара по телу подтолкнула к осуществлению вырывающихся с клеток предпочтений: одним резким рывком я отодрал зубами часть лицевой плоти и выплюнул ее поодаль. Крики застлали пространство, но за его пределами их глушило царство непогоды. Грязная кровь и слезы размазались по лицу. Я вижу этих червей, я вижу тебя насквозь!
- Слишком много говоришь, - вынес я приговор, после чего вытянул ее язык и резанул кунаем по бардовому органу. Когда он стал неотъемлемой частью жертвы, то на ее глазах я сжал его в кулаке, выдавливая с него всю отвратительную жидкость.
Грязная фигура билась в судорогах, хрипя криками, захлебываясь слюной и кровью, мне хотелось омыться ими, окунуться в эту предсмертное красное вещество. Я с аппетитом облизал свои пальцы и посмотрел на немощного человека.
- Ты ведь хотела все исправить, так пусть это будет частью очищения. Ты – грешница, а я – правосудие. – Я встал поодаль и сложил печати, не смотря на свое состояние, она узнала их и яд ужаса впитался в каждую клетку ее лица. – Думаешь ты тоже слишком много и слишком неправильно.
Торжественный взрыв прогремел в компании с уличным громом. К стенам, потолку и мебели прилипли красные куски черепа, мозгов, зубов и глазных яблок. Чужое тело лежало неподвижно, а на месте головы виднелась лишь небольшая яма в досках пола. Пятно растекалось по дереву. Сожалел и я? Нет, ведь я совершил то, что снилось уже не один год, а взамен этому то самое сладкое ощущение удовлетворения и гармонии полного единства. Кисть руки погрузилась в кровь, теперь все сделаю правильно. Все до конца. Рисунок на земле. Три этапа – три линии. И один общий замкнутый круг. Стальной стержень под натиском вонзался со спины меж ребер, но более насыщенная боль вместо противоречивого состояния создавала лишь эффект удовольствия и полного счастья. Острый клык выходил насквозь, не затрагивая важных органов, необходимые слова сами по себе соскальзывали с губ, а на потолке расползались великолепные разноцветные узоры. Наконец-то я жив.
В ванной смыл руки, лицо и волосы. Промочил горло. Закурил. И только, когда выпустил дым с легких, обратил внимание на зеркало навесного шкафа. В нем отражался… знакомый? Заложенные назад белые волосы, светлая подобно мертвецу кожа и самодовольный из-подо лба взгляд фиолетовых глаз. Теперь то мне вспомнилась сея личность – тот убийца Асумы-сенсея, которого я очень давно разорвал на куски и спрятал под землей. Надвинув брови на переносицу, я оценивающе разглядывал нового себя, быть может это тот, кем я стал? Рассматривая испачканную кровью длинную шею и дыру в груди, что заметно затягивалась в мелкую точку, краем глаза уловил движение якобы своих губ, мгновенно прошептавшие лишь одно слово.
Еще.
От удара тонкое стекло треснуло. Выбежав из комнаты, я схватил свой стальной стержень и в последний раз посмотрел на остатки женщины.
- Значит, тренируешься до состояния, пока не сможешь противостоять школьнику?
Окурок полетел в мертвое тело.
- Тогда отправляемся в лес.
Очищать этот мир от гнилья.