Грушевое дерево

Боль раздирала его напополам, слепила, затапливала от истерически колотящегося сердца до гаснущих глаз: плёнка ринненгана слетела первой, даруя чёрное небо и алую луну, шаринган мерцал из последних сил, перед глазами замелькали чёрные мушки. Мадара задыхался – эта проклятая рана, Мадара прекрасно знал, что ему разодрали лёгкое – и идиотское сердце выталкивало из него чакру и кровь, Мадара проваливался в физиологическую, на инстинктах увязанную панику – его тело не хочет умирать, глоток жизни сделан уже, только не назад, зато мысли текут удивительно спокойной рекой…
Учиха уже дважды умирал: Изанаги словно мягкой рукой подхватила его первый раз, плыл он в молочном мареве своего же генджитсу, не живой, не мёртвый, и славно потешился, представляя ярость Тобирамы, который так и не успел вскрыть ему живот; Эдо Тенсей рвануло второй раз из теплого света, из сонма ласковых голосов, и было жестоким и неправильным.
Третий раз – ничего нового. Там, с той стороны, нет ни боли, ни страха, ни страстей… Но здесь они были, и здесь Мадара страстно любил их.
Так же страстно, как ненавидел этого ублюдка-предателя.
Чёрный Зецу провернул в ране руку. В горячей пелене слепящей боли, Учиха ощутил на языке вкус крови, и судорожно сглотнул. Луна глянула на него, померк её свет быстро…
И, вскрикнув, Мадара резко сел. Второй вопль вдруг догнал его, и его источник Учиха, без раздумий, ударил.
- Какого?! – Хаширама свалился с постели.
- Какого… - выдохнул тихо Мадара.
Никакого Зецу рядом не было. Никакого боя, никаких трупов, никакой соли на языке. Но был Хаширама на полу, рассеянно потиравший скулу и поглядывающий на него недоверчиво.
Луна за окном была.

- Эй.
- Отвали.
- Ну, что ты…
- Не трогай меня!
- Мадара, это был просто кошмар.
- Просто кошмар?!
- Ч-ч-ч-ч…
Хаширама поднял руки в общепринятом знаке мира. Полчаса уже прошло, а Мадара всё не мог поверить, что это Хаширама: в одних штанах, с обнажённой безволосой грудью, шрамом поперёк ключицы, морщинкой тревоги вдоль переносицы.
Учиха и на метр его не подпускал. Схватил нож, занял позицию недалеко от двери и лихорадочно пытался понять, что происходит.
Не меняя положение рук, Сенджу медленно опустился на колени. О гладкий деревянный пол он сильно стукнулся, но даже тут не помог себе ладонями. Хаширама не сводил с него теплого взгляда, каким никогда не смотрел после появление его рожи идиотской на идиотской скале в идиотском селении, и Мадара колебался между смутной тягой провести по вспухающему на щеке синяку пальцами – он же оставил – и желанием лишить Сенджу обоих глаз.
Чтоб не повадно было так смотреть.
- Я не подхожу, хорошо? Буду сидеть тут и мои руки на виду. Печати не складываю. Я очень мирный.
Он ещё и шутит.
- Заткнись, - Учиха качнул в его сторону кончиком ножа.
- Хорошо-хорошо. Я спокоен.
Ложь.
Хаширама всегда не умел лгать. Прятаться, вести интриги, обманывать даже врага – не мог он этого и не хотел. Вот и сейчас Сенджу окутывала аура звонкого напряжения, и Мадара видел, что тот с трудом сдерживает реакции чакры на это.
Но внутри ничего не шевелилось в ответ на, казалось бы, опасность. Интуиция молчала, и сонно копалась в образовавшейся путанице. Рефлексы отзываться не желали: обстановка вокруг была тихой, спокойной.
Даже Хаширама – если считать его обстановкой.
На всякий случай Учиха перехватил нож удобней: это был даже не кунай, обычный кухонный нож, даже не очень острый. Пах грушами – из наливающихся соком так, что брызжет при укусе и пачкает все пальцы. На столе у правой половины постели Мадара уже успел заметить пару огрызков.
Мать такие когда-то обожала. Всё хотела дерево высадить, да с их жизнью не до того было.
- Давай ты отдашь мне нож, хорошо?
- Ещё чего.
- Обменяю на нормальный кунай.
- Тогда какой смысл?..
- Кунаев у нас много. Нормальных ножа у нас только два. Сломается – ты же потом ругаться будешь, и я виноват буду.
- Что значит «у нас»?
- А ты не помнишь? – голос Хаширамы дрогнул, но буквально спустя мгновение вернулся в прежнее гипнотическое русло.
Снова ложь.
Возможно, потому что Мадара оставался вооружён.
- Я не останусь перед тобой безоружным, - прошипел он. - Мне хватило одного удара в спину от тебя.
- Какого удара? Тебе это приснилось? – торопливо.
- Приснилось?!
Сенджу вздрогнул, как от удара. Он глубоко вздохнул через рот, медленно выдохнул через нос и опустил ладони на колени. И только сейчас Учиха заметил, что Хаширама совершенно не держит себя в руках.
К взлетевшему до небес удивлению Мадары, Сенджу, кажется, чего-то сильно боялся. Значит, он точно угодил в какое-то генджитсу – потому что Сенджу не боялся никогда и ничего.
Генджитсу было странным и в других аспектах. Цукиёми никогда не было любимой техникой Мадары: ему б всё звон мечей да буйство боя, - но тонкости иллюзий Учиха понимал, как никто другой. Чуть больше мог знать только…
Мадара вдруг осознал, что не помнит. То ли образ, то ли имя мелькали, но словно кто-то ловко проходился ножницами по ниточкам, связывающим его с прошлым, и щёлк-щёлк – каждую обрезал постепенно. Страх повернулся к нему бледной мордой, оскалился клыками ядовитыми, но Учиха тряхнул головой и заставил себя осмотреться лучше и найти, возможно, в генджитсу трещину или хотя бы смысл.
В любой технике есть смысл – вред врагу или помощь себе. Остальное подспорье.
Комната была небольшой, даже камерной. Косые лучи полной луны заглядывали в окно, расчерчивая комнату на два прямоугольника, трогали Хашираму, широкую двойную постель на крепких ножках и заставленный бонсаями стол. В столе было много бестолковости, ведь не ставят бонсаи так, кучей в одно место. Рядом со столом болталась открытая дверца шкафа, которую сам Учиха и снёс почти с петель случайно пять минут назад. Внутри виднелись свёрнутые футоны и неровная куча чье-то барахла.
Отчего-то Мадара знал – хаширамовское барахло. И бонсаи хаширамовские.
Несмотря на простоту, от комнаты веяло уютом и обжитостью. Предложи кто Мадаре, где жить, и где спать, он бы выбрал – вот тут.
Только Сенджу в схему не вписывался. А в генджитсу не должно быть уюта.
- Мадара, - как раз подал Хаширама голос. – А что тебе снилось?
Шаринган вспыхнул как-то сам. Узор Мангекью там развернулся как-то тоже совершенно без участия Мадары.
Разве что от стремления свернуть Сенджу шею. Дважды. Трижды. Четырежды.
В реальном мире так не выйдет.
- Я никогда не атаковал тебя со спины, - Сенджу вежливо отвёл взгляд. – Ты любишь над этим смеяться. Мол, будь я нормальным, а не с опилками вместо мозгов, то может и был бы у меня против тебя шанс.
Это чушь. Они с Хаширамой по силам были равны: обычно, давно, до…
До чего?
- Мадара…
- Замолчи.
Учиха вцепился пальцами в волосы. Потянуло в затылке странной болью, запульсировало в виске, но как бы он ни старался, он не мог ничего вспомнить. Кошмар был, вроде, страшным, подробным: полон странных чудовищ, каких-то сказочных героев, каких-то смертей, каких-то чужий незнакомых людей… Да что ж ему там снилось!
Снилось?
Мадара судорожно втянул воздух, нож сам собой выпал из его руки. Он сходит с ума, должно быть.
Давно пора – сойти с ума и сдохнуть насовсем.
А разве можно не насовсем?
Чьи-то сильные руки обвили его за плечи и шею. Учиха одновременно знал их и нет. Хлынуло на него запахом кожи, холодного пота и древесной стружки. Зажмурившись и ожидая, что сейчас Хаширама раскроется и переломит ему хребет, Мадара инстинктивно уткнулся в чужую шею и почувствовал, что пульс частый-частый.
Сенджу не пытался прижать к себе теснее. Спустя долгие минуты темноты и тепла, Учиха смог немного расслабиться. На него навалились усталость и равнодушие.
Спать бы лечь.
Пришло знание, что на постели он спит всегда справа. А Хаширама слева, ближе к окну, так как Мадаре не нравилось, когда слепило солнце. Случайно проснувшись утром, можно было зевнуть, перекинуть ладонь через пояс и уткнуться в широкую спину, аккурат в тонкие линии шрамов от стальной нити, которые сам когда-то и оставил…
- Ты успокоился? – пробормотал Хаширама ему в висок.
- Нет, - тихо, соврал; зевнул в подтверждение лжи. – Что происходит?
- Тебе приснился кошмар. Думаю, некоторые запретные техники генджитсу могут стереть границу между реальностью и сном. Вот тебе и плохо, - пальцы Сенджу затанцевали в его волосах. – Точнее, это ты так думаешь.
- Прям я? – Учиха щекой прижался к крепкому плечу. На чистом листе в его голове выстраивались в ряд причины, почему Хаширама его так обнимает.
Почему они в одном доме.
В одной постели.
Хотя какой-то голосок вопил, что это невозможно. Но Мадара уже не мог уловить почему.
- Прям ты, - ладонь прижалась к затылку. – Ты меня напугал.
- Поищи нож обратно – ещё не так напугаю, - фыркнул Учиха.
- Не смешно.
- А мне смешно почему-то…
И Мадара посмеялся немного, на пробу. Как будто не делал этого десятилетиями. Хаширама сгрёб его в охапку и стиснул в медвежьих объятиях. Застарелый перелом ребра протестующе заныл, но Учиха не стал вырываться.
- Хочешь спать пойти? А утром разберёмся, - глухо зашептал ему на ухо Сенджу. – Мы же всегда разбираемся со всем в итоге.
- А если нет?
- Пойдём будить твоего брата сейчас. Но он будет злым.
- Брата?..
Внезапно стало холодно. Колючий комок снега зашевелился в груди.
- Ты же помнишь?..
- Изуна…
- Фу-у-ух… Он перед тобой делает вид, что он мирный. Но я знаю, что он ёкай, и если его разбудить во втором часу ночи – то он кинет кунай в артерию.
- Много ты знаешь, - буркнул Учиха.
Снег стремительно таял, быстро исчезая.
- Тебя-то он любит! Поди, кунаями не швыряется. А меня нет. Я в зоне риска.
- Тебя не жалко.
Хаширама засмеялся: естественно и уверенно. Голая теплая грудь заходила ходуном. Мадара мысленно решил, что засоню-Изуну будить не надо.
Нож они на всякий случай выбросили в окно.

Чёрный Зецу верещал и выл. Клетка не поддавалась слабым рукам Обито, но, разделившись с ним, тварь стала бы слабее. Тобирама задумчиво склонил голову набок: а живо ли вообще тело этого Обито?
Может, и нет. В конце концов, налетевший тайфуном Хаширама сделал это на рефлексах, и, отбрасывая от Мадары Зецу, он вряд ли думал здраво. Тобирама холодно не одобрял это – но тварь была любопытной, непонятной…
К тому же, если бы Сенджу не вмешался, то могло бы стать хуже.
Почти наверняка и стало бы.
К Хашираме подходить не хотелось. Из брата вырвалось чувство, как Тобирама надеялся, давно им уничтоженное, но на деле забытое лишь: и мёртвыми холодными руками старший Сенджу гладил по голове Мадару.
Где-то за спиной Тобирамы Удзумаки Наруто выкрикнул название своей коронной техники – очевидно, несомненно. В ответ ему вспыхнули на руке последнего Учиха молнии. Теперь они разнесут эти пустые камни, в которые превратилась в боях живая, наверняка, местность, в мелкую крошку окончательно. А ведь у них были дела поважнее.
Например, придумать, как снять иллюзию, раскинувшуюся на весь мир.
Например, договориться со стариком Рикудо, таким же неуместным, как и они с Хаширамой в этом мире.
Например, убить Мадару, перед этим выдрав из него Джуби – но этого Тобирама вслух не озвучивал.
А пора бы.
Ведь грудь Мадары вздымалась ровно и спокойно. Дыра в ней затянулась: моря чакры перешили белыми нитками, смахивающими на не родную плоть одной из рук Учиха. Древняя, как сам мир, чакра пульсацией окутывала прочие его раны, и черная тварь скрипела зубами, так и не сумев до неё добраться; кто знает в каких целях.
Учиха Мадара крепко спал. В момент слабости он легко провалился в собственное, раскинувшееся на весь живой мир генджитсу.

Небольшой дом в два невысоких этажа прятался в тени высоких деревьев, чьи ветви лишь в паре мест не заглядывали в окна. Когда Мадара спросил, которые из них вырастил Хаширама и, часом, не все ли, тот засмеялся:
- Угадай!
Учиха его послал. В конце концов, всё вокруг было в его деревьях.
Дом тоже был деревянным. Никто не прятал ни пол, ни стены под слоями краски – лишь тонкий лак. Исследуя пространство, Мадара закрывал глаза, не доверяя им ни йоту, но трогал руками, касался босыми ногами, и всё обретало чёткость и жизнь. Запахи вплетались, добавляя глубины этой реальности: местами плохой лак – Учиха помнил споры о его выборе, и что выбрал Хаширама неправильно; опилок и стружек – новый дверной проём, необработанный ещё, мыльный запах – чистые занавески у окна на первом этажа, влажные ещё…
Аромат грибов и жаренного тофу – кухня.
Снова древесная стружка.
Мадара так и не открыл глаза.
- Да-да, я знаю, что я плохо готовлю, но перед тем, как ты будешь возмущаться, я хочу хотя бы попытаться…
- М?
Учиха открыл глаза. Хаширама, обернувшийся через плечо, только заметил это.
- Я понятия не имею, чем ты занимаешься.
- Я пытаюсь наколдовать инари суши.
- Я их ел из твоих рук?.. – осторожно спросил Мадара.
И тут же нашёл ответ – ел. Было это…
- Ты отплевывался, словно они покрыты плесенью. Нет, серьёзно, было так невкусно?
- Не знаю… Дай, - Учиха нырнул под чужую руку, ложкой выловил несколько шитаки и быстро попробовал. – Переварил.
- Чёрт!
Хаширама быстро снял кастрюлю с огня, обжёг неловко руку и зашипел. Он ещё был нервным, хотя пытался делать вид, что нет.
- Не настолько переварил. Есть можно.
- Это радует.
- Но жарить омлет я тебе не дам.
- Ну не-е-ет, моё детище, - Мадара фыркнул и закатил глаза. – Точно брата не позвать? – Хаширама понизил голос.
Учиха не знал. Он проснулся поздно, солнце уже стояло высоко, и сразу же подумал об Изуне. Мадара изучал территорию, этот маленький странный мирок, видел селение – Ко-но-ха-га-ку-ре – вдалеке и её смутно знакомые стены и рад был отчего-то, что живёт не там, но все мысли его были об одном – Изуна.
От имени этого поднималась в груди глухая тоска. Учиха никак не мог понять её природы.
- С ним всё хорошо? Было, есть?
- Ну, мы же шиноби, когда с нами было всё хорошо… - Хаширама перестал шутить под мрачным взглядом Мадары. – Из последнего - был сильно ранен. Под самый конец войны. Шрам есть, хвастается перед гражданскими девушками.
- Нашёл, чем хвастаться… - недовольно пробормотал Учиха. Тревога его обрела форму: сверкающий меч, кровь изо рта брата…
Кажется, в спутавшейся голове улеглось то, что всё кончилось плохо. Надо будет точно сходить и проверить.
- Он так брутальней смотрится, - Хаширама засмеялся, видимо, что-то вспомнив. – А то всё выглядел, как мальчишка, а тут – боевые шрамы, у-у-у… Я ему свести хотел, так он мне знаешь, что сказал?
- Знать не хочу, - хмыкнул Мадара.
- Вот и правильно, что не хочешь, в твоих глазах Изуна останется хорошим.
- Ты ещё пожалуйся мне на него.
- О, так ты разрешаешь?
С каждым новым словом об Изуне по телу разливалось тепло; словно поселился в животе ледяной монстр, но каждая деталь отжирала от него холодные куски и избавляла от тяжкого кошмарного груза чудовища.
А то, что слова эти звучали голосом Хаширамы…
Пусть, пожалуй, жалуется. А после завтрака – обеда? – они-таки пошли к Изуне.

- Ты чокнулся? – воодушевляющее спросил брат.
- Возможно.
- Круто! Можно тобой старейшин запугать?
- Нельзя, детёныш.
В ответ Изуна немного хищно показал белые зубы. Сотканный из быстрых движений и острых углов тела, мягкости в нём быть не могло, что служило ему на пользу: с Тобирамой сцепился прилюдно, до хруста в костях, зато теперь почти дружбу водили, с наслаждением пытаясь угрохать друг друга на спарингах; клан держал крепко и цепко в своих худых пальцах и с ласковой кровожадностью давил как мух всех, кого отставка Мадары не устраивала. О первом Изуна напомнил с гордостью, смеясь над сломанной рукой младшего Сенджу и заминая, откуда перевязка на «нет, не вывихнутом» запястье, остальное старший Учиха и сам вдруг спокойно вспомнил – так легко и мягко, будто и не забывал…
Ну, это его жизнь же, да?
Не мог же он её совсем забыть. Наверное, и не забывал. Как после генджитсу ощущение. Окунули в него, перетрясли и выплюнули в мир – а ты собирай его по кусочкам.
Разве что точно чокнулся.
Но Изуну даже это радовало. Рядом с Изуной к Мадаре пришёл покой, и облако его стёрло ещё несколько деталей кошмара, которые и без того быстро улетучивались.
Оно и к лучшему.
Это был просто сон, подкинутый воспалённым годами войны мозгом, который Учиха не хотел помнить. И почему он вообще обратил на него такое внимание? У каждого ниндзя за тридцать пять своя форма паранойи.
А ниндзя без паранойи до тридцати пяти не доживают.
Разве что такие, как Хаширама. Но Хаширама просто идиот – улыбался как идиот, и любили его все, блаженного. Сенджу и сейчас улыбался, болтал ногой на пороге дома Изуны, прекрасно зная о том, что брат Мадары его не переносит, и любовался на любимое селение. Коноха вся дышала Хаширамой: яркая, солнечная, - но вместе с тем пила из Сенджу кровь. Жить здесь значило душу продать во имя её будущего…
Но Хаширама свой выбор сделал. Другой.
Отчего-то в это было сложнее всего поверить. Всё было слишком идеально.
- Табак купил, нет, не ошибся. Повидался?
- Повидался.
- Мозги вправил?
- Возможно, - Мадара фыркнул. - Что за куст?
- Это дерево, а не куст.
- Какая разница?
- Большая. Это груша, которую я пытался вырастить мокутоном. Но мокутоновая груша плодов не дала, поэтому я решил купить.
- И зачем?
- А почему нет? Ты же любишь груши, - Хаширама пожал плечами и поднялся. – Посадим перед домом.
Учиха окинул взглядом не-куст, чьи корни были аккуратно упакованы в мешок с землёй. Совсем молодое деревце казалось хрупким и навевало мысли о поздней весне, но темная лохматая листва уже прятала несколько незрелых плодов.
Мадара решил дать ему шанс. Потратив целый час на переноску, ведь боялись уронить и поломать ветки, они посадили его в стороне от искусственных посадок Сенджу. Дерево, казалось, сразу расправило скромную крону.
Хаширама посетовал, что на рынке, где он чудом отыскал саженец, стоило прихватить лейку.

Заземляться лучше без глаз. Глаза могли лгать – его глаза оружием лжи и были. Трубка была приятней не видом, ведь ей уже много лет, но мелкими потёртостями, приятными под пальцами, и тем, что прошла с ним годы. Табак Учиха растёр – всегда любил так, неправильно, и с наслаждением вдохнул, вкладывая чакры в искру.
В темнеющее закатное небо, словно сошедшего с дорогого шелка чьего-то кимоно, Мадара с наслаждением выдохнул пряный дым.
- М-м-м… научи меня так же...
- Без чакры огня не выйдет.
- Да знаю я. Дай?
Учиха дал. Повернул мундштук влево, к перегнувшемуся через подоконник Хашираме, но тот не стал забирать трубку, и лишь аккуратно придержал ладонь. Его большой палец будто отсчитывал Мадаре пульс.
Сделав затяжку, Сенджу глупо закашлялся. Учиха закатил глаза.
- И как ты… кха… в затяг куришь…
- Опыт, - многозначительно отозвался Мадара и медленно выдохнул через нос. В юности он не знал как правильно, а после ему нравилось курить так.
- Вау. Мадара.
- М?
- Повернись.
Целуя его, Хаширама прижал за плечо к оконной раме. Учиха закрыл глаза, спокойно раскрывая под чужим напором рот, до того, как успел об этом подумать; уж слишком естественным вышло у Сенджу движение. Теплый язык мягко ласкал ему нёбо, забирая табачную горечь, и Мадара ответил с задержкой – словно задумался, нужно ли.
Они делали так, должно быть, тысячи раз. Но, похоже, сейчас Хаширама нервничал.
Мадара надавил ему на солнечное сплетение и оттолкнул.
- Не хочешь? – осведомился Сенджу.
- За табак проставишься, - Учиха перевернул трубку за окно. – Подставляй свою задницу.
- Вот прям так?
Мадара аккуратно оставил трубку на подоконнике остывать, кулак сжал на чужом вороте и в три шага оттеснил Хашираму в постели. Он отходил, не противясь, а когда Учиха повалил его на спину, так и вовсе засмеялся и запрокинул руки к голове.
- Я сдаюсь! Только…
- Помолчи, - Мадара прошёлся задумчиво пальцами по его кадыку, скользнул ладонью под ткань одежды.
- … не надо пытаться меня убить сегодня.
- Сказался же молчать.
Сенджу послушался. Под весом любовника он издал тихий стон полной покорности. Почистить трубку в итоге Учиха окончательно забыл.

- У тебя есть решения, о которых ты жалел всю оставшуюся жизнь?
Хаширама смотрел в сторону. Краткий интерес к страстям живых у него потух. Эдо Тенсей будущего не имел. Поэтому старший Сенджу смотрел в прошлое.
Точно так же он делал в последние годы жизни. Божественные силы сметали врагов в пыль, но в итоге убила его пустяковая царапина с ядом в плечо. Глухими месяцами новой войны, никогда не верящий в мечту о мире брата, Тобирама мучил себя вопросом: Хаширама не мог или не хотел излечивать ту рану?
Не мог или не захотел выкарабкаться, на алтарь мирного мира положив Мадару, а потом увидев, что трещинами пошла его мечта без крови?
Тобирама никогда не говорил ему ни о своём тайнике, где он собирался разобрать проклятого Учиха на сплетения мышц, ниточки сухожилий и выдрать с корнем кровавые глаза, чтобы вызнать их силу, ни то, что труп Мадары оказался двойником. Легенда его века и демон его жизни как сквозь землю провалился, а ведь Сенджу искал его годами, пока не пошла Первая Мировая по их землям.
Но обо всём этом Хашираме было знать не обязательно – так Тобирама думал.
А потом стало поздно.
- Возможно, - уклончиво отозвался Тобирама. – Его надо убить. Или вытащить Джуби – и он всё равно умрёт.
Хаширама дёрнул уголком губ. Руки его всё уверенней путешествовали по грязным волосам Мадары. Ноги Учиха всё сильнее захватывала его же техника, стремясь утянуть в кокон, но в ней явно произошёл какой-то сбой.
- Ты тоже уже мёртв… - не слишком уверенно добавил Тобирама.
- Ты всегда такой закрытый, Тора. Как шкатулка с секретом.
Брат обращался так к нему в девять лет. Потом Тобирама сдал их встречи с Мадарой и стал Тобирамой, и был им, пока Учиха не «умер».
Затем снова Тора – иногда. Когда в два часа ночи Хаширама колотил в дверь так, что тряслись стены, Тобирама знал, что брат будет ласков, нежен и совсем плох, но ведь «ну что ты, я не хочу Мито тревожить».
И называть Торой.
Младший Сенджу резко сел на землю. Подальше от Мадары, но поближе к брату; задача трудная, но выполнимая.
У него попросту колени подкосились там, где стоял.
- Хаширама. Ты же знаешь, как надо…
- Я однажды уже поступил как «надо». С меня довольно, - старший Сенджу покачал головой.
- Аники…
- Не нам решать судьбы живых. Пусть они и решат, что делать.
- Если не поубивают друг друга, - зло.
Хаширама посмотрел ему в глаза. Тобирама осёкся. Но взгляд брата не был чёрным и равнодушным, скорее мягким и смирившимся.
Без огня Конохи.
Тот огонь только от Мадары и был, будь он не ладен.
- Не беспокойся. Не слышишь разве?
- Не слышу что?
Старший Сенджу пожал плечами.
- Тихо стало. Больше не сражаются.
Учиха чуть дёрнул ладонью. Тобирама подумал о том, насколько коконы питают тела жертв, а насколько – сдерживают непроизвольные мышечные сокращения погружённых в вечный сон генджитсу людей.
Ну, в предположительно вечный.
Мадаре уж точно совсем немного осталось.

Лейка была в кошмарных, кислотно-розовых цветочках. В какой параллельной вселенной Хаширама достал этого монстра, Учиха и представить боялся. Но функции она свои выполняла добротно, и формой медитации стал для Мадары ежедневный уход единственно важным для него не двуногим существом. Грушевое дерево откликалось на заботу благодарно, словно чувствуя, что на него обоим хозяевам не всё равно, и уже успела подарить им скромный, но вкусный и сочный урожай.
Всего десяток – зато какой десяток! Сочные, с налитым красноватым боком… Их летняя сладость внезапно напомнила Мадаре о чём-то неприятном, но он даже не мог вспомнить, о чём. Сенджу тоже отмахнулся – временами кошмары снились им обоим, но в целом всё вокруг было переполнено теплом и покоем. Его нарушить мог, возможно, лишь Тобирама, но они с младшим Сенджу так ловко избегали общества друг друга, что Учиха мог о нём совсем не думать. Хаширама лихо отстроил им веранду и, за обедом ли, ужином, часами они могли вспоминать молодость с её силой и мощью.
Хотя какое там, всего пару лет прошло.
Мадару ни разу не тянуло даже на спаринги, с каждым разом всё более нехотя выходя на минимальные для поддержания формы тренировки; вдруг опасность, вдруг всё рухнет, разрушится, исчезнет. Однако ничего не исчезало, и Учиха постепенно пропускал даже такую разминку. Он словно прошёл по длинной дороге из острых камней и был на ней и сильным, и ловким, но придя к благодатному оазису, лишь опустил истерзанные ступни в воду ручья и не желал больше двигаться. К некоему итогу пришла его жизнь, и пускай многое о будущем болтал Хаширама, Учиха знал, что он тоже не жаждет пока никуда двигаться.
Быть может, позже. Пройдёт лет пять, семь…
Но сейчас нашли они общее место, и дарило оно благодатный отдых, а Коноха и без них цвела на крови их и поте. Они своё отдали – хватит.
Мадаре не обязательно было спрашивать, чтобы знать, что Сенджу считает так же.
Боль вонзилась ему в грудь до того, как Учиха вернулся в дом. Словно кто-то зацепил стальным крюком, а потом дёрнул в сторону, и железо впилось в мышцы, разрывая сосуды и плоть. Мадаре доводилось испытывать на себе пытки, не привыкать, казалось бы, но из глаз едва не брызнули слёзы. Пошатнувшись и хватая ртом воздух и, не осознавая это, взвыл. На мгновение ему показалось, что мучения закончены, но раз! – и крюк потянул снова.
Снова.
Снова.
Учиха стиснул зубы, скребя ногтями по груди. Свет пред ним померк.
Очнулся Мадара на спине на полу. Взгляд выхватил покорёженную древесину балки на веранде, которую, вероятно, сам и сломал, пытаясь ухватиться хоть за что-то. Затем – нависающего над ним Хашираму, бледного, сосредоточенного, бормочущего формулы медицинских техник. Боль в груди пульсировала, пускай и не так сильно, тянула аккуратно, и как бы наугад.
Будто выбирала направление и силу воздействия.
Но теперь Учиха хоть дышать мог. И, приходя в себя, он нашарил ладони Сенджу в ореоле чакры и аккуратно притянул их к солнечному сплетенью.
Хаширама выругался.
- Что?..
- Лежи! – Сенджу рванул на нём косодэ, и покалывающая чакра влилась в тело легко, свободно, мягко. Мадара расслабился. – Ты знаешь, сколько у меня родственников от сердца умерло?
- Не знаю… Правее.
Поток чакры стал больше. Собственная зашевелилась где-то в глубине, нерастраченная и готовая отторгнуть чужую энергию. Учиха поморщился и сдержал порыв.
В целом, опасения Хаширамы он понимал. Сначала ты даёшь себе дикие нагрузки, потом жрёшь энергетические пилюли и новейшие обезболивающие препараты, потому что клан надо тянуть, клан в войне не выживет один, а потом Сенджу ударяется в медицину и вычисляет, насколько всё это на самом деле вредно.
Впрочем, ты и сам знал. Не знал только, что доживёшь до второй половины четвёртого десятка, и всё это весело аукнется; взрослели рано, сгорали быстро – как звёзды, красиво, по-геройски иногда даже.
Мадара прикрыл глаза от света предплечьем.
- Светобоязнь?
- Хаширамабоязнь.
- Мадара…
- Я в порядке.
- Заметно, - скептически. – А если честно? – пауза. – Я ничего не нашёл.
- Совсем? – удивлённо и даже посмотрел на Хашираму.
Тот виновато отвернулся. Не то, чтобы он был лучшим медиком, по крайней мере, не считал себя таковым. Лучшие медики открывали новые болезни и способы их лечения, запирали эпидемии в свитки и сжигали их, могли зашить кишки в живот обратно без чакры и вообще всегда были толковыми ребятами. Сенджу, как истинный бестолковый, тянул на чудовищной мощи своей чакры, но всё же знания какие-никакие имел.
И найти источник такой кошмарной боли – мог.
- Совсем. Ты… здоров, судя по всему. Хотя я слышал теорию, что болезни могут быть вызваны эмоциями или мыслями…*
- Это бред.
- Не знаю, - тихо. – Руку оставить?
- Оставь.
- Больно?
- Уже нет, - Учиха прислушался к себе. – Тревожно. Но может это от этого… чем бы оно ни было, - он дёрнул плечом.
Хаширама погладил его по груди. Ладонь его вдруг начала испускать прохладные обезболивающие волны. Мадара подумал о мяте и зиме.
- Не думаю. Я тоже что-то чувствую. Что-то…
Когда одного шиноби их с Сенджу уровня колет интуиция, то это повод придержать под подушкой лишний кунай. Когда обоих – это не интуиция, это опыт, выжженный на подкорке горами чужим трупов. И опыт призывал наточить, на худой конец, катану.
Спустя минуту всё вокруг с грохотом сотряслось.

Высокая крыша оказалась отличным наблюдательным пунктом. Изуна и Хаширама сидели слева и справа соответственно. В такой позиции они могли скрутить Мадару, если решат, что у него окончательно съехала крыша, и быть моральной поддержкой одновременно.
Впрочем, если всё же скрутят – Учиха был бы с ними солидарен. Потому что он видел трещину, а они нет. Неровная угольная линия, чуть изгибавшаяся, как звёздное небо ночами, пересекала небесный купол днём от северного горизонта и до самых облаков, разрезая напополам и их тоже, будто то не объёмный объект, а картинка на бумаге.
И сейчас эту бумагу разрывало надвое.
Хотя скорее – фреска на камне.
Грохот повторился. Содрогнулась земля. Мадара поморщился: уже дома у брата вернулись к нему крючья, три сразу. Но теперь от них лишь сильно, но терпимо ныло. Однако сильней болело перед каждым толчком землетрясения, которое, казалось, не замечал никто, кроме них троих. Коноха жила своей жизнью.
Никто не спешил поднимать сигнал тревоги.
А трещина протянулась дальше, разветвилась на немыслимой высоте, и от места развилки вдруг отвалился кусок. За плоским на вид пластом, с обрывком облака – объёмного, ведь правда? – оказалась пустота. Издали, правда, это было просто чёрного цвета пятно.
Но Учиха был уверен – ничего там нет. Он с трудом сглотнул кислую слюну.
- Чтобы это ни было, оно стало хуже.
- Насколько отличается мангекью шаринган от обычных глаз?.. – осторожно спросил Хаширама. В другой ситуации Изуна бы обязательно огрызнулся, что Учиха не выдаются своих секреты, но не время и не место было.
- Мы и сами до конца не знаем, - брат пожал плечами. – Это редко появляется. Лишь у самых сильных.
- Я это вижу и без мангекью…
- Только не надо лгать, что техника влияет на твои глаза только в активированном виде.
Мадара лгать не стал, вместо этого мудро промолчав. Видел он или нет, но он понятия не имел, что происходит.
Изуна подвинулся ближе. Его глаза окрасились алым.
- Где?
Учиха показал его ладонью. Разумеется, это было бессмысленно. Такое трудно случайно просмотреть, если обзор ничто не загораживало.
Однако Изуна, кажется, ухитрился сделать какие-то выводы. Задумчиво прищурившись, он деактивировал шаринган.
- Можно взять отряд. Сходить туда.
- И что? – хором вырвалось у него с Хаширамой.
- Не знаю. Придурок с мощным генджитсу в кустах?
- Или отряд придурков с мощным генджитсу в кустах, - обнадеживающе кивнул Сенджу.
- Или ещё с чем похуже, - мрачно добавил старший Учиха.
Все трое переглянулись.
- Мы за оружием, - снова вместе опередили они Изуну.
Младший Учиха страдальчески вздохнул.
- Да схожу я за Тобирамой, схожу… - брат закатил глаза. – Встречаемся у центральных ворот через час?
- Почему бы и не у ворот? – пожал плечами Мадара, задерживая на Изуне взгляд.
Лохматые темные вихры; длинный хвост он обрезал, чтобы выглядеть взрослее. Небольшой шрамик на лбу, давнишний, старый. Родинка на шее. Сейчас брат полон был вопросов и осторожности, но тень предвкушения хорошего боя мелькнула в невольно растянувшемся в кривой улыбке рте.
Внезапно Учиха остро осознал, что больше никогда его не увидит. Мадара замер, уже занеся ногу, чтобы спрыгнуть вниз.
- Аники?
Учиха тряхнул головой.
- Задумался. Не обращай внимания.
У них полно других дел и проблем, кроме его паранойи. Но в отличие от страхов, это была лишь спокойная и твёрдая уверенность.
Хаширама ждал его через две крыши. Сенджу не задавал лишних вопросов.
- Похолодало, кажется? – преувеличенно беспечно сказал он.
Мелькнула улица. Люди на ней ничего не замечали: болтали, смеялись, ругались, жили. Над ними скапливалась лёгкая дымка тумана.
Под прямыми лучами солнца она и не думала исчезать.

Когда Мадаре было семь лет, у него погибли два брата. Совсем маленькие, во время неожиданного нападения они затерялись в поле. Густой предрассветный туман скрыл их не только от врагов, но и от своих. Мгла держалась целых два дня ранней осени. На третий день мальчиков нашли под рухнувшим на них сухостоем. Во влаге серой дымки их тела уже начали гнить.
С тех пор Учиха туманы ненавидел. Теперь его белое молоко сжирало мир вокруг него, чем сильнее тянуло в груди у Мадары, тем активней становился проклятый туман.
Тем шире – трещина.
Всего несколько часов назад он с Хаширамой ушли от дома Изуны. Но теперь «Изуна» превратилось в призрачный образ – он просто пропал, как и тропа к какому-то селению, где он жил, как и приятная глазу лесистая местность, которая так долго радовала глаз. Мадара сохранил любовь к этому Изуне, но не был уверен в том, что знает, кто это.
Сенджу же не помнил его вовсе. Как и тропу. Как и селение. Как и лес. Но он хотя бы осознавал это. К сожалению или к счастью, трещины он по-прежнему не видел.
Туман поглощал всё. А трещина в небесах раскалывала остатки их реальности к чудовищной быстротой, и на небе всё застыло, всё замерло, как на красивой картинке. В какой-то момент Мадара подумал, что хотел бы видеть закат или рассвет.
Расколотое небо окрасилось золотисто-алым, облака – цветом сакуры.
Крюк в груди рванул.
- Ты не хочешь пойти в дом? – спросил Хаширама.
- Нет.
Круг тумана всё сужался. Становилось всё больнее. Мадара боялся, что если обернётся, то уже не увидит никакого их дома. Его детали уже постепенно пропадали в памяти.
Но что дом?
Уют в нём он помнил.
Куда важнее Хаширама. Ками-сама, не исчезай, как и всё остальное, Хаширама.
Трещина теперь разветвилась, как паутина. Время от времени от неё с грохотом отпадали всё большие обломки, наводя на мысль, что этот их мирок – из картона. Из тонкого слоя плохого камня, в лучшем случае.
- Кажется, это конец света, - произнёс Сенджу, извечный оптимист. – Зато смотри, дерево держится.
Дерево и вправду держалось, дав им приют и кров. Листья с груши медленно опадали, но Мадара ловко ловил каждый в воздухе. Чтобы не случилось и где бы они ни оказались, ему хотелось посадить такое снова. Как-нибудь, в другом мире…
В будущем, в прошлом… в другом?
Хорошее ведь дерево. И груши – хорошие. Одна даже ещё висела, так и просилась в руки. Учиха сорвал и принялся греть в руке прохладный гладкий плод. Пах фрукт изумительно.
- Кажется, конец, - согласился он с Хаширамой.
- Увидимся ещё?
- Увидимся.
Всем им одна дорога.
Сенджу развернул ладонь пальцами вверх. Мадара переплёл с ним пальцы и сжал до занывших суставов. Хаширама так же стиснул в ответ.
Учиха закрыл глаза. Ему не хотелось видеть туман. Все чувства его, кроме боли, медленно отключались. Сначала он перестал слышать шорох листьев. Затем – ощущать дурманящий фруктовый аромат. Потом пропал ствол дерева, на который он опирался лопатками, мякоть груши в правой ладони и тяжесть чужого тела рядом.
Но сжатая ладонь Хаширамы – осталась. Мадара изо всех сил вцепился в неё.
И всё исчезло.

Хаширама ушёл, как только убедился, что Учиха мёртв. Брат улыбнулся на прощание, пошутил, что счастлив будет не видеть больше морды Бога Смерти, обещал подождать и помахал рукой молодым.
Встречу с Мадарой он предвкушал. Пускай живой мир ставил непреодолимый в сознании барьер от мира мёртвых: не вспомнишь и не расскажешь ничего, - но Хаширама светился уверенностью.
Умер насовсем. Но душа – ожила.
И только когда развеялось Эдо Тенсей на брате, Тобирама снял с тела Мадары генджитсу, которые давались ему не настолько хорошо, чтобы с лёгкостью можно было обмануть Хаширамы. Но Учиха и так еле дышал. Технически он был в глубокой коме, из которой, разумеется, не выкарабкается. Джуби из него выдрали потом и кровью, а бывшим носителям - не жить.
Хаширама мог вполне так не посчитать и разрушить личный образ целому поколению шиноби Конохи и не только.
Нечего.
Наконец-то занялся рассвет этой бесконечно длинной ночи. Оглядев голые мёртвые камни, Сенджу отчётливо почувствовал себя не к месту. Перекрутив в пальцах кунай, Тобирама прицелился точно в сердце Мадаре, не собираясь мучить.
Рука его не дрогнула.

*Речь идёт о психосоматике.