Имя: двусмысленность. 3

Помешательство это не проблема. Ни разу. Нет людей, у которых нет навязанных привычек. Будь то проверить плиту перед уходом или закрытие двери ванной на защелку, когда ты живешь один.
Это осторожность.

Время ползло, как подстреленная гниль. Цеплялось за пыльные тропы, чавкало бурыми челюстями и все никак не позволяло мне насытиться покоем. Ночами я плохо спала, а днем выпивала столько кофе и энергетиков, что удивлялась, как еще не двинулась головой.

Ино должна быть мертва. Жена Саске совсем-совсем не в курсе, что я приговорила ее к смерти сто тридцать семь раз. Фраза «повесилась в гостиной» кривыми буквами задыхается в потрепанных тетрадях и блокнотах, соседствует с фразами «наглоталась снотворного» и «перерезала столовым ножом вены». У меня плохая фантазия, когда дело касается чего-то важного.
Здесь не должно быть эпичной концовки. Мне не нужна чужая театральная смерть. Мне просто очень-очень нужна эта смерть в принципе.

Я не верю в высшие силы и вряд ли когда-нибудь пойму, что именно преследует меня порой. Темное и густое, проникает мне под одежду и желает прорваться под кожу, поселиться между моими органами и паразитировать. Холодное, одинокое и пустое. Только глаза всегда широко распахнуты и прожигают яростью. Видят насквозь.

Саске спокоен. Я смотрю на него, а он равнодушно мне рассказывает о том, как он как-же-мне-похуй. Безымянный палец моей левой руки дергается, а губы Учиха все двигаются и двигаются.

— Какое сейчас время года? — спрашиваю нервно, почесывая запястье.

— Осень скоро.



Я жду.

Есть такие ситуации, где правильного выбора не существует, потому что когда-то ты уже поступил неправильно, ступив на конкретный путь. Правильная дорога полнейшей неправильности. Назад не уйти.

Поэтому я жду последствий. Любых.
Ино в моих мыслях давно мертва, а Саске сходит с ума от тоски и стыда за те поступки, которые он не совершил. При таком раскладе мне даже приятно от осознания, что со временем близкие люди начнут испытывать ту же боль, что и я. Вся эта мерзость, весь этот шлак, отравляющий мою кровь столько месяцев, наконец-то станет болезнью.

Моя любимая мать просто однажды полезла в мусорку, потому что внутри там что-то заманчиво блестело. И каково же было ее удивление, ее разочарование-злоба, когда грязная игла использованного шприца вгрызлась ей в ладонь.
Пустяки, говорила мама, вытирая руку салфеткой со вселенским пренебрежением. Вот и врач, диагностировавший СПИД, говорил так же.

Поэтому я осторожна. Сколько игл запрятано в людях: зараженных и маленьких, но медленно убивающих в тебе живое?



Прошло почти полгода с момента, как мой сын погиб. Но Ино Яманака жива, хотя я стала ее незримым палачом. Я хочу верить в эти нелепые обстоятельства, когда ты оказываешься чем-то иным, не-человеком.

Силуэты живут не на моих стенах и не в зеркалах. Я чувствую их прикосновения к коже по ночам. Все зеркала в квартире разбиты, а осколки выброшены в урну. В доме до сих пор стоит удушливый запах черной краски, которой закрашены стены: только так я не буду видеть тени. Во тьме тени не живут.
Только на свету.

Я убиваю Ино трижды за неделю. Не потому что ненавижу ее, а потому что ненавижу Саске. С помощью смерти Яманака я смогу заразить бывшего мужа своей болью, от которой ему не удастся сбежать. Я хочу, чтобы Саске понял меня. Хочу, чтобы он мучился утратой и понимал, что ему не к кому бежать за поддержкой. Хочу, чтобы он стал мной.

— Это был наш ребенок. — Голос мой звенит рыданиями. — Ты и я. Так почему лишь я чувствую боль?

Может, Учиха ощущал похожее, но его лицо оставалось таким же надменным. Он не показывал эмоций, которые были нужны мне. Он не подчинялся зову скорби. Расчетливо и безразлично он отмахивался от меня, как от назойливой птахи. Каждый раз мне словно давали по лицу так, что я чувствовала привкус крови во рту.

Можно долго смиряться и терпеть. Можно пережить. Но я сдохла где-то пару месяцев назад.

И однажды, сидя во мраке спальни, я услышала мольбы. Помогите, обращались ко мне из ниоткуда, я не хочу... Вокруг было темно и тихо, только едва слышные просьбы доносились до слуха. И стук.

— Я не хочу, — снова зазвучало где-то над головой. Передо мной медленно растекался черный дым, заползал на простыни и придвигался к моим босым ногам. — Я не хочу так умирать...

Я не могла узнать этот голос, утопающий в постороннем шуме. Медленно обвивая мои руки, он подчинял их себе. Сначала покалывание в запястьях и пальцах, а затем тяжесть — и вот холодные касания принадлежат мне самой. Обрезанные ногти скребутся по ключицам и изгибам шеи.

— Пожалуйста...

Дышать могу, но давление на горло становится все сильнее и сильнее, пока паника не начинает циркулировать по сознанию.

Даже если я задушу сама себя, это не будет моей смертью.

«КТО-НИБУДЬ!!!»

Это будет смертью Ино Яманака, повесившейся в гостиной.



Липкая паутина сна кишит огромными пауками, что щекочут мою кожу кошмарами. Я лениво открываю глаза и устремляю опустевший взгляд в пол. Одна часть моего тела лежит на кровати, а другая почти соприкасается с паркетом. Мышцы болят от столь вероломного положения. Упираясь ладонями в пол, я медленно сползаю с постели. Голова гудит.

— Спешим сообщить об ужасном...

— ...его супруга была найдена мертвой в их квартире...

— Полиция расследует...

— Были попытки самоубийства...

— Господин Учиха...

— ...Саске Учиха...

— Ваша жена мертва.

Они не говорили лишь одного: «Ино Яманака полгода сопротивлялась перед чужой волей».

Телевизоры, радио, компьютер — все включено в квартире и показывает только срочные новости. Я так и остаюсь сидеть на полу, пока странно-приятное ощущение не накатывает на тело. Словно получить оргазм, не используя при этом ничего. Медленно-медленно лопалась та единственная струна, что держала меня в бреду как на поводке.

Томительные ожидания ради потрясающего результата. Тот тупик, на который я напоролась, превратился в пыль, а мне открылась дорога дальше. Неправильный путь неверного выбора. Руки дрожат, а сердце счастливо бьется в груди. Будто вернулась жизнь.

Саске Учиха, моему бывшему мужу, осталось только запойно страдать и мучиться. А я просто буду ждать момента, когда по новостям покажут, как известный бизнесмен и сыночек не менее известного папаши лишится последних сил и покончит со своей никому нахер не всравшейся жизнью! Да, Сакура... Именно это ты и сделаешь...

Но прошел день. А за ним — неделя. А потом я узнала, что Саске уволился с работы и исчез из поля зрения журналистов.

Он пропал.
Совсем.
Тик-так в квартире.
Сбежал.
Струсил.
Тик-так в голове.
Избежал участи.
Жалкий. Сукин. Сын.

Когда я пришла домой, я не помнила себя от злости. Вцепившись в первую попавшуюся куртку на вешалке, я повалила ее вместе с вешалкой на пол и начала топтать так, что перед глазами все дробилось. Выбежала на кухню, схватила графин с водой и, неразборчиво вереща что-то, бросила его на пол. Пока растекалась лужа, я метнулась в гостиную, сунулась к окну и сжала подоконник пальцами так, что тот жалобно заскрипел...

— Трусливая мразь!!! — Вопли мои должны были быть слышны даже первым этажам. — Ты все испортил!!! — Огни ночного города казались тупыми, неинтересными и дико раздражающими. А ведь когда-то я считала это говно романтичным. Глаза сфокусировались на двух темных фигурах, что стояли позади меня. Я не обернулась, только прохрипела бессильно: — Ты ведь принадлежал мне...

От начала и до конца, с ног до головы, Саске Учиха был моим. Не в том романтичном смысле, какой себе надумывают полоумные девицы. Саске принадлежал мне, потому что никто иной не видел его истинной натуры. Его грязи, такой отталкивающе-притягательной, такой до скрежета зубов знакомой. И эта тварь сбежала, трусливо поджав свой облезлый хвост... Когда она должна была подчиняться!

Сколько боли ему предстояло пережить, чтобы наконец понять меня. Мне просто всегда хотелось посмотреть на его страдания. Узнать, какой он в них и понимать, что только я могу освободить его...

— Вы просто хотите сделать меня убийцей, — срывается с губ напуганным вздохом. Смазанные черты двух лиц обращены ко мне, горят жадно алые глаза. Я никогда не замечала, какой уродливой стала за эти убийственные полгода. — Лишь убийцей...

Методично, безразлично убивать всех тех, кто находится рядом с Саске, пока он не осознает, насколько близко к нему абсолютное отчаяние. Насколько огромна бездна, в которую он так легкомысленно смотрит.

— Ты сделаешь его другим, — растекается по стенам чужой голос, строгий и острый.

— Ты сделаешь его таким, каким он должен быть, — договаривает второй, слабый и тихий.

Когда я оборачиваюсь, тени исчезают. Они не живут во тьме, в которой живу я. Но если происходящее — правда, а я не сплю крепким сном коматозника, то Саске Учиха обречен.

— Ты...

Резкая пульсирующая боль врезается в виски, валит меня с ног и упрямо требует закричать от беспомощности. Глаза жжет.

— Моя...

Взгляд расфокусировывается, цвета теряются. Я испуганно трогаю свое лицо, но все равно продолжаю видеть неразборчивую лесную местность и шоссе рядом.

— Жертва, — выдыхаю последнее слово голосом, что даже не похож на мой.

Квартира тонет в густой тьме. Я могу даже потрогать ее: мягкая, но ледяная, что пальцы обжигает. Поднимаясь на ноги, еле-еле подхожу к телефону и начинаю набирать знакомый номер. Просто надо выговориться. Просто надо сказать самое важное.

— Мамочка, — номера-не-существует через дрожащий голос и всхлипы-стоны, — я забываю...

Но мрак такой плотный, что мне трудно дышать. А вечерние огни города медленно сжигают мое отражение в окне заживо.