Клеймо для Сакуры. День четвертый. Часть первая.

Традиционно утро началось плохо. Сакуру разбудил будильник ровно в семь часов во время сборов маленькой Мико в школу. Это неугомонное чудо, громко топоча, собирается в школу.
А Темари разрывается между готовкой завтрака и сборами маленького урагана. Харуно вообще нравится так просыпаться. Дружные вопли и чистый детский смех, вопреки всему, не раздражают ее, а, наоборот, заставляют расслабиться, почувствовать себя в тепле и уюте. Иногда даже вспомнить, как это быть маленькой девочкой, за которой постоянно бегает мама. Ведь этих радостей ее так давно лишили…
Сакура перевернулась на другой бок, наблюдая за сборами. Мико, сидя на табуретке, крутится у зеркала, а Темари пытается заплести из ее густых пшеничных волос косу. Девчушка что-то щебечет, пользуясь моментом: не так часто получается пообщаться с мамой.
– Мамочка, ты сегодня заберешь меня из школы? Тебя вызывает сенсей. – Дитя потупило глазки в пол и село смирно.
Темари закатила глаза, шаловливо дернув дочь за волосы.
– Что еще ты натворила? Опять пыталась надуть хомяка из живого уголка или хотела выпрыгнуть из окна?
– Нет.
– А что тогда?
– Окно разбила в классе, – девочка сказала это совсем тихо, низко-низко опустив голову и понурив плечи.
Темари вопросительно подняла бровь и уставилась на макушку Мико, но та лишь поежилась, чувствуя взгляд, но ничего говорить не стала.
– Как? – Темари любит девочку, души в ней не чая, но воспитывает ее в строгости, ибо ей приходится быть и за отца, и за мать.
– Мячом, – малышка совсем сгорбилась и притихла, а ее мама, лишь только взглянув на сжавшийся комочек, раздумала ругаться. В ее возрасте следователь была тем еще сорванцом, и ее родителем приходилось заглядывать в школу едва ли не ежедневно.
–Ладно, зайду. А теперь марш кушать!
– Да, мамочка. – Мико быстро юркнула на кухню, не забыв чмокнуть маму в щеку.
Наблюдая за этой идиллией, Сакура не могла описать свои чувства однозначно. Она точно знала, что другой жизни быть не может, что работа, карьера – это именно то, к чему она тянулась всю жизнь. С другой стороны, она хотела уюта, хотела повода возвращаться домой, хотела, чтобы ее обнимали по ночам, и хотела заботиться о таком же чуде, как Мико. Но реальность была таковой, неизменной в своей основе, поэтому Харуно отказывалась что-либо менять, полагая, что сил на борьбу еще и за собственное счастье не хватит. И все же именно в такие моменты она вспоминала того единственного, что был готов дать ей все желанное…
– Ты кофе будешь? – Темари повернулась к Сакуре, но та не ответила, ее глубокие зеленые глаза остекленели, как и в те минуты, когда она уходит в себя.
– Сакура!
Девушка вздрогнула, сморгнув, и встала. Она быстро собралась, по-хозяйски заглянув в холодильник подруги, смастерила пару бутербродов. Ей не хотелось мешать этой тонкой семейной идиллии, не хотелось мешать такому редкому общению матери с дочкой и, черт возьми, не хотелось терзать свою душу воспоминаниями.
В прихожей девушку окликнула подруга, заинтересовавшись шумом.
– Ты куда?
Сакура подкрасила губы и вышла, лишь в последнее мгновение повернувшись к подруге:
– В тюрьму.

Тюрьма «Футю» находится на окраине Токио. Ее розовые корпуса, способные размещать до нескольких тысяч заключенных, похожи на громадных черепах, застывших под лучами солнца. Эти корпуса кажутся немыми исполинами горя. Памятником наказанию и ограничению.
Сакура ненавидит это место. Ненавидит людей, которые улыбаются ей при входе, которые ведут в допросную, которые следят за порядком. Она ненавидит здесь все настолько сильно, что готова кричать об этом. Готова в порыве гнева шмалять из табельного по окнам и заключенным. Она ненавидит здесь все лишь только потому, что тут они. Убийцы ее родителей. Ее самые первые убийцы.
«Ненавижу!»
Цокот ее собственных каблуков бесит, ей противно вдыхать затхлый воздух коридора, до рвотного рефлекса отвратительно чувствовать смрад заключенных.
Кажется, коридор длится вечность. И что выхода из него нет, и что лампы мигать не прекратят. Эта стандартная серость гнетет, душит. А безразличие охранника доводит фактически до точки невозврата, до точки, когда эмоции хлынут лавиной раскаленной лавы.
– Добрый день, вы к кому? – молодой человек за ударопрочным стеклом улыбнулся, но Сакуру это не обрадовало, а, наоборот, разозлило.
– Акасуно но Сасори. – Кажется, голос звучит достаточно добродушно, хотя она мало в это верит.
– Вы родственница? – У него жуткий голос и отвратительная улыбка.
– Я следователь. – Не злись, Сакура, не злись, он не виноват.
Процедура оформления заняла время, много времени, которого Сакуре стало настолько жаль, что ей захотелось зарыдать, убежать отсюда, уехать как можно дальше. Молодой человек что-то долго писал в учетном журнале, интересовался личными данными девушки, а в самом конце заставил подписаться на трех разных бумагах.
Потом все продолжилось. Снова коридоры, снова безразличный грубый охранник. А в конце пути небольшая комнатка, вся мебель которой состоит лишь из двух стульев и стола. Голые бетонные стены, маленькое окошко с полосатой решёткой окончательно дополнили атмосферу гнетущей неизбежности.
Не спеша садиться, Сакура порылась в сумке в поисках салфеток, но после осмотра личных вещей найти что-либо стало сложной задачей. Порывшись пару минут, искомое все-таки нашлось, и она с чистой душой протерла стул и свою сторону стола. Ей противно и, будь ее воля, она приходила бы сюда в костюме химзащиты.
Девушка вольготно устроилась на стуле, закинув на стол обтянутые в черные штаны ноги. В полностью бетонном помещении оказалось довольно холодно, даже несмотря на то что на улице лето, она поежилась и покрепче запахнула полочки жакета.
«А ведь сейчас я могла здесь не сидеть. Могла бы купаться где-нибудь на Карибах и пить коктейли. Хм, – она усмехнулась, дрожащими руками доставая сигарету из пачки, – могла бы».

Пять лет назад.
Это была летняя ночь. Она впервые уехала настолько далеко от города, что гула машин не было слышно. Только глубокая симфония ночной природы, шелест листьев, шепот ветра.
Ей понравилась эта идея. Раньше у нее никогда не было таких отношений, не было ощущения необходимости, не было желания продолжать что-либо. А сейчас все по-другому. И это может прозвучать наивно, но девушка точно знает: она хочет провести с ним остаток жизни. Хотя почему остаток? Она ведь еще такая молодая!
Подул довольно прохладный ветерок, она поежилась, но не остановилась. Набрала побольше воздуха в легкие и подставила бризу лицо. Так легче, воздушный поток теперь помогает ей: сдувает за спину длинные розовые волосы, которые то и дело норовят запутаться в руках, обвить шею.
Девушка улыбнулась, заколебавшись. Решиться или не стоит? Ведь страшно.
В какой-то момент ее взгляд наткнулся на его глаза, и Сакуре стало совсем неудобно. От смущения она засмеялась, прикрыв рукой лицо.
Ветер стал сильнее, громче. Его шелест в одно из мгновений перестал напоминать белый шум, и девушка сосредоточилась. Закрыла глаза. В хаотичных всплесках воды, шелесте ветвей, в их с ним дыхании она нашла свою мелодию, живую и страстную.
Первое па получилось несмелым. Она взмахнула руками, сделала пару шагов, потянулась за рукой и наконец расслабилась. Ее движения наполнились легкостью, какой-то воздушностью. Сейчас при лунном свете в уютном коконе шума она казалась мотыльком, бабочкой, летящей за светом. И это всего миг.
В следующее мгновение ее движения наполнились страстью, чем-то первобытным, таким притягательным, что ее зрителю стало жарко, невыносимо трудно дышать. Ее бедра стали так заманчивы, руки манящи, а глаза полны горячих искр.
Она улыбнулась, отбросив розовую прядь с часто вздымающейся груди. В эту жаркую летнюю ночь она оголила не только тело, но и душу. В страстном, жгучем танце отдала все эмоции до остатка, чтобы взлететь, оторваться от бренной земли. Чтобы он оценил, заметил.
Она наклонилась к нему, оперлась руками о мягкий песок, взглядом нашла его глаза. Попыталась заглянуть так глубоко в его душу, как только возможно. Попыталась найти ответные чувства, найти страсть любви, желание.
– Будь моей. – Его голос, осипший от желания баритон, опьянил ее окончательно. Не в силах сопротивляться, она наклонилась к его губам и поцеловала. Ее влажный язык прошелся по его губам, забрался внутрь, исследовал нёбо.
Она сжала его красные волосы, тесно-тесно прижалась к нему, углубила поцелуй. Отдала всю себя. Без остатка.

Когда металлическая дверь за охранником захлопнулась, Сакура уже выкурила три сигареты. В пространстве комнаты оказались он, она и полупрозрачные клубни дыма, пускающиеся в пляс от каждого движения, и того хуже, вздоха.
Она не прячет глаза, как в первый раз, смотрит ровно, уверенно. Все было так давно, что сейчас это уже история. История, которую хотелось бы забыть, стереть из памяти или заменить чем-нибудь другим.
– Здравствуй. – Его голос оказался хриплым, как тогда.
– Привет. – Дрожащими руками она прикурила еще одну сигарету, и это ее нервное движение не укрылось от собеседника.
– Раньше ты не курила. – Его орехово-карие глаза смотрят изучающе, испытующе ¬– словом, так, как он умеет это делать.
– Раньше у меня была другая жизнь, – она горько усмехнулась, выдохнув клуб дыма прямо в лицо Сасори.
Разговор затих. Они смотрели друг на друга в тихом сражении, вспоминали старые обиды, прошлую жизнь. Ведь когда-то им было приятно находиться рядом. Когда-то между ними жила любовь.
– Послушай, Сасори, – девушка убрала ноги со стола, затянувшись ароматным дымом, – мне нужна твоя помощь. Ты можешь обладать данными, которые спасут мою карьеру. Помоги мне, и я помогу тебе. Ты ведь знаешь это.
Молчание вновь продолжилось. Теперь Сакура заискивающе вглядывалась в его лицо, пыталась найти отличия между тем Сасори, что просил ее руки, и этим, жестоким убийцей и лицемером.
– Скажи, ты все еще танцуешь голой? – Его голос кажется злым, но Сакура отлично знает, что он слишком изменчив, чтобы служить показателем.
– Я больше не танцую совсем.
Время, которое разделяет их последние встречи, их жизни, их ежедневные заботы, сделало из них совсем чужих людей. Прохожих.
– Ты помнишь, я однажды уже помог твоей карьере? – Его глаза сузились, руки непроизвольно сжались в кулаки.
– Помню.

Два года назад.
Приятный голос дикторши громко вещает новости с экрана телевизора. В кромешной темноте кухни Сакура вслушивается в каждое слово, ожидая вестей. Она то отходит от окна, то вновь возвращается и нервно вглядывается, дожидаясь группу захвата.
Сейчас, сейчас, скоро они приедут и все закончится. Они поймают самую крупную банду наркодилеров и рецидивистов в Токио. Ее, наверное, повысят, может, даже сделают главой департамента, а там уж и до министерства совсем близко.
«Правильно ли я поступаю? – Сакура нервно прикусила губу, выглянув во двор. – Разве стоит карьера любви? Нет. Наверное».
– Экстренные новости! – Голос дикторши заметно воодушевился, наполнился эмоциями. – Только что стало известно, что в центре Кото, одном из двадцати трех специальных районов Токио, было задержано самое крупное бандформирование в городе…
Дикторша еще что-то говорила, но девушка уже не слушала. Только увидев въезжающую во двор машину с сине-красной мигалкой, она начала свою часть операции.
Девушка глубоко вздохнула, тряхнув короткими волосами, и достала из ящика с кухонной утварью табельное. В наушнике уже было слышно, как группа захвата поднимается по ступенькам.
«Раз. Соберись, тряпка! – Она оправила короткую мужскую рубашку, прикрывая наготу, взвела курок на оружие. – Два. Ну же, это ведь не в первый раз! – она в последний раз глубоко вздохнула, задержав дыхание. – Три!»
А потом время бешено помчалось вперед, не оставляя надежды остановиться.
Сакура быстро вошла в комнату, остановилась прямо у кровати над спящим Сасори, чья грудь мерно вздымалась в такт дыханию. Его лицо кажется безмятежным, таким любимым. На мгновенье она замерла. Может, не нужно? Может, у них есть шанс?
Нет.
Она наклонилась к его лицу, поцеловала в лоб, нежно провело пальцами по щеке, в последний раз осмотрела дорогие черты, стараясь их запомнить. И ударила. Не жалея, со всей силы, кулаком.
Он вздрогнул всем телом и проснулся. Непонимающе осмотрел помещение, поморщил брови, когда увидел ее виноватое лицо, и с удивлением сфокусировал взгляд на черном дуле табельного.
– Что это значит, Сакура? – Его голос оказался хриплым ото сна.
– Ты арестован, любимый. – Какая же ты тварь, Сакура! Не вздумай потом жаловаться на одиночество, стерва. Ты ведь уже поняла, что для тебя важнее, не так ли?»
– Как арестован? – Его глаза забегали из стороны в сторону, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации, но выхода нет. И ему это известно. – Это новая ролевая игра?
Она захохотала, громко, сумасшедше. Дуло табельного затряслось, и Сасори взаправду начал переживать, не выстрелит ли она.
– Законом Японии ты арестован. Тебя будут судить как особо опасного рецидивиста и наркодилера. – Она не разрывала связь между их взглядами, пристально смотрела и смотрела, будто пытаясь высмотреть что-то. – У тебя есть право на адвоката и, мой тебе совет, сдавайся. Я готова помочь тебе перед судом, ведь чистосердечное признание смягчает наказание.
Она бросила на постель рядом с ним наручники.
– Ты ведь знаешь что делать, не правда ли? – она похабно улыбнулась, пытаясь скрыть истинные эмоции за фальшивыми.
– Стерва. Как давно ты знаешь? – Он не спеша затянул наручники на одной руке, встал и развернулся к Сакуре спиной.
– Месяц, но какая уже разница?!
Сакура защелкнула наручники на другой руке и, разрядив табельное, ударила им по затылку Сасори. Она больше не может говорить с ним.

– А ты помнишь, как предлагал мне руку и сердце? – она откинулась на спинку стула, сильнее запахнув полочки жакета.
– Да, – он отвернулся, пряча взгляд за красной челкой.
– Я же любила тебя. Сейчас уже только Ками-сама известно, как я страдала. – Сакура опять закурила, жадно делая тяги, и сильно пожалела, что под рукой нет любимого бренди.
Он ударил кулаком о стол, и на шум в комнату заглянул охранник.
– Все хорошо, – Сакура улыбнулась мужчине, но голос ее оказался совсем холодным.
– Цена помощи твоей карьере слишком высока, Сакура. У тебя, я вижу, все хорошо, а я вынужден каждый день танцевать «канкан одори»! И тебе не описать, насколько это унизительно! – сейчас, как никогда, он был зол. Его голос напоминал шипение, а глаза – зеркала души – холодную бездну. – И все благодаря тебе.
– Сасори, подумай, сколько тебе дали? Двадцать лет? – Она опять закурила. – Два ты уже отсидел, но, я уверена, скосить пару месяцев ты бы не отказался. Так что тебе стоит? Тем более что в Токио появились люди, страшнее «Акацуки».
Харуно поднялась, потушила сигарету о столешницу и собралась уходить, когда Сасори окликнул ее. Она знала, что интерес погубит его.
– Сакура, сколько людей знают, что тебя повысили из-за нас за сверхсекретное дело «Акацуки»? Кому ты рассказала это? Темари знает? – он глумливо заглянул в ее зеленые омуты.
– Темари думает, что ты меня бросил. Ей кажется, что квартиру и все твои подарки я продала от обиды и что мы с тобой идеальная пара. Но это не так, ведь даже тогда, когда она читает рапорт о задержании, она не знает, кто такой Сасори но Акасуна. Ты ведь всегда был Джоном!
Она кричала, брызгала слюной и размахивала руками, но в конечном итоге она понимала, что толку от всего этого нет, что ничего не изменится.
– Прости меня. – Он не взглянул на нее.
– Мне не за что тебя прощать. – Сигарета в ее руках появилась сама собой.
– Ты хотела что-то знать.
– Да, Сасори, посмотри на эти фотографии, – она выложила снимки трех жертв с подписанными именами на стол. – Ты знаком с этими людьми? Слышал о них?
Он долго изучал их, вглядывался, иногда присвистывал от удивления.
– Я знаю Зетсу, но в этом ты, я уверен, не сомневаешься, ведь ты знаешь все про Акацуки. И эту вот Теруми я видел пару раз, когда решал дела с Орочимару. Но не черноволосую.
– Слушай, мы ведь не всех тогда взяли, был кто-то, кто остался. Скажи мне, кто? – В порыве чувств девушка положила руку на руки Сасори, но, осознав, что сделала, быстро одернула.
– Я не сдаю своих, Сакура.
– Сасори, тот, кто мне нужен, вряд ли был с вами в хороших отношениях. Думай! – Она встала и заходила от стены до стены, размышляя о чем-то. – Может, тебе поможет клеймо. Я до сих пор не понимаю, что оно значит.
На стол упала стопка фотографий.
– Сакура, детка, это шаринган! – парень воскликнул достаточно громко, отчего в комнату вновь заглянул охранник, намеком напомнив, что время посещения на исходе.
– Что? – она недоуменно подняла брови.
– Я не знаю, откуда этот знак, но человек, который иногда делал заказы Акацуки, должен заметить, многомиллионные заказы, когда-то говорил мне об этом. Он значит копирующий, вращающийся глаз, а это не комы, а томоэ.
Сакура еще активнее заходила по комнате, мысленно строя цепочки пересечений между жертвами и Акацуки.
– Кто этот человек?
– Не знаю, – Сасори пожал плечами. – Нам он представился Мадарой. Это все что я знаю.
– Охрана! Знаешь, – Сакура стала напротив парня, глядя глаза в глаза, – если бы все не так, я бы вышла за тебя.
– Не стоит, Сакура, это было слишком давно.
Из допросной они вышли вместе и с той только разницей, что пошли в разные стороны. Его повели к веренице камер, а ее – к выходу…