Когда его время придет

Впервые Учиха уходит, когда ему исполняется шестнадцать. Тогда Хошигаке даже не обращает на это внимания: ну ушел, так ушел, мало ли какие у напарника дела?
Но потом это повторяется. Снова. И снова. И снова.
Учиха уходит ночью, уходит днем, уходит на рассвете. Чаще это случается после затяжных и кровопролитных миссий. Сначала раз в полгода, потом раз в несколько месяцев, затем – почти каждые четыре недели.
Первое время Кисаме думает, что в напарнике, наконец, проснулся вкус к женщинам. К пышногрудым, длинноволосым красоткам, с острыми коготками и умелыми языками. Второй его версией становятся игорные дома, потому что назад Учиха возвращается со значительно облегченным кошельком. Покер? Рулетка? Но эти глупости Хошигаке отбрасывает почти сразу – гении шарингана не проигрывают даже случаю. Интересной кажется догадка про наркотики: опиумные дома, притоны и притоньчики маковым цветом распускаются всюду, от золотых башен столиц, до трущоб окраин… Но нет, это было бы слишком просто и глупо даже для рядового шиноби, не говоря об Учихе.
На то, чтобы разгадать чужую тайну, у Хошигаке уходит почти два года: Итачи-сан умеет хранить свои секреты.
Но потом напарнику исполняется семнадцать.
А затем восемнадцать.
С каждым днем держать свои похождения в тайне становится все труднее.
И все же Кисаме не льстит себе: Учиха мог бы использовать гендзюцу, чтобы уходить и приходить незамеченным. Мог бы обманом и ловкостью сотворить что угодно, Хошигаке знает – в чужих рукавах достаточно козырей, но… Так в чем же истинная суть этого «но»?
В хрупком, как веревочный мост доверии? В силе привычки? В тонком знании чужой натуры? Кисаме оставляет попытки понять истинные мотивы чужих поступков – слишком глубока вода, слишком опасна. Есть риск уйти с головой и уже не вернуться обратно.
Зато теперь он знает, куда уходит Итачи-сан так часто: он, как и все под этим небом, хочет жить. Еще чуть-чуть, еще немножко… Полгода, месяц, день, он бьется со смертью отчаянно.
Все оказывается до смешного просто. Не шлюхи, не карты, не выпивка и трубка… Только ребята в белых халатах - Учиха не брезгует даже гражданскими медиками.
И каждый раз, когда напарник возвращается, Кисаме гадает, что же было на этот раз: переливание крови? Пересадка тканей? Поддерживающая терапия?
Он ни черта не смыслит во всем этом, но знает одно: что бы там ни было, это работает не слишком хорошо.
Учихе все хуже.
Теперь этого не скрыть не только от Хошигаке, но и от других. В те редкие дни, когда им случается бывать на базе, за Итачи следят неотрывно. Внимательно. Хищно. Жадно. Так падальщики следуют за раненным зверем, так стервятники кружат над издыхающей жертвой.
Вот только Учиха еще борется. Теряя клочья волос, ошметки кожи, оставляя за собой ароматный, пьянящий запахом железа след, но борется. И способен перегрызть глотку любому, кто подойдет слишком близко. Этот зверь еще слишком силен.
Поэтому Кисаме предпочитает держаться на расстоянии. Так безопаснее ему. А напарнику спокойнее.
И все же это расстояние вытянутой руки, вот только Хошигаке еще не решил, зачем же именно он протянет свою руку. Чтобы поддержать, если Учиха оступится? Или добить, когда болезнь изъест напарника окончательно?
Непростой выбор.
Но Кисаме пока не торопится, знает, что, несмотря ни на что, Итачи – упрямец, каких поискать. Он делает ставки: сколько? Два года? Три? А может, все пять?
По чужому лицу не прочесть ничего, только гремят таблетки в пластиковых банках, только острее запах крови.
Последнее, кстати, будоражит сильнее, чем можно вообразить: внутренний демон поднимает голову, щерит акулью пасть, истекает слюной.
От Учихи постоянно тянет кровью – медью и солью. Этот запах окутывает его с ног до головы, тащится шлейфом, куда бы ни ступил напарник, отмечает собою оружие и одежду. В голове Хошигаке тихонько дрейфуют континенты, отныне и навсегда: Учиха – черный с красным; Учиха – кровь и смерть.
И это так здорово, что внутри разливается теплым, податливым, влажным. Кисаме почти благодарен напарнику за то, что он есть такой в природе, неуязвимый и насквозь больной. Потому, что рядом с ним все как на поле боя – остро, терпко, до боли.
Потому, что только рядом со смертью жизнь вдруг становится упоительной, сладкой. Каждым днем, каждым мигом – до дрожи, до холода по позвонкам.
А время идет.
Напарнику девятнадцать.
Учиха не вырастет больше, даже не раздастся вширь. Хошигаке знает эту породу: напарник затвердеет, как глина на солнце, заматереет, покроется обветренной кожей и шрамами. А еще высохнет, словно плоды сливы на солнце, когда болезнь выпьет его до дна.
Напарнику двадцать.
Учиха умирает. Шаринган разрушается, легкие выходят наружу кусками, без переливаний крови, бесконечных пилюль и медицинских свитков он уже нежилец. И каждый шаг, каждый вздох, каждая миссия – взаймы у смерти.
Кисаме не знает, откуда напарник берет деньги, чтобы оставаться в живых. Но даже по самым скромным прикидкам, счета от врачей перекрывают его доходы от миссий в полтора раза.
И близкая смерть Учихи уже ни для кого не секрет. Им почти не дают обычных миссий, Хошигаке знает, так лидер бережет шаринган. Они сосредотачиваются на поимке хвостатых, разрабатывают планы и ждут.
Кисаме все чаще думает о том, что будет, когда напарник умрет. Как это случится? Когда? Что станет с его телом? Что будет с самим Хошигаке?
Последнее, кстати, наиболее предсказуемо: он откажется от любого из предложенных напарников. И дело вовсе не в мифической преданности Учихе, которую некоторые приписывают ему. Дело в самом Учихе, в том, что он лучший. Даже сейчас, одной ногой в могиле - все еще лучший.
Хошигаке не нравится, как смотрят на напарника Какудзу и Зецу.
Первый, как только доберется до тела Учихи, тут же отрубит ему голову – аккурат по линии стальной побрякушки на шее. Сколько там дают за Итачи-сана? Всяко больше, чем за тех слабаков, которых пачками таскает Какудзу. А второй просто сожрет Учиху. Быстро и без затей, только сандалии выплюнет, да кольцо.
Так быть не должно, понимает Кисаме.
В дни, когда напарник совсем плох, Хошигаке думает, что тот умрет в кровати: истечет кровью, захлебнется рвотой, или его сердце не выдержит очередного приступа. Что Учиха сдохнет, как подыхают тысячи гражданских, жалко и нелепо. Недостойно шиноби.
В такие дни Хошигаке думает, что мог бы помочь напарнику. Избавить его от унизительной смерти старика, прикованного к кровати. Кисаме вспоминает – Учиха тонкокостный, поэтому пробить ему грудину и добраться до сердца не составит труда. Или перерезать горло. Или аккуратно ударить ребром ладони по шее. Она у напарника тонкая, как у мальчишки, он даже не почувствует боли.
Потому что несмотря ни на что, Итичи-сан – все еще человек. А убивать людей Хошигаке умеет, это его ремесло.
Но и тут с Учихой все непросто.
Иногда, когда Кисаме, задумавшись, кладет на колени кунай, он ловит на себе чужой взгляд. Внимательный, усталый, понимающий. И все же - предостерегающий. Напарник словно говорит ему «я бы и рад, но время еще не пришло».
И Хошигаке убирает оружие. Бинтует Самехаду, штопает плащ, стрижет ногти. А ночью Учиха привычно исчезает.
Кисаме знает, куда тот отправился и что раньше, чем через сутки его ждать не стоит. Поэтому Хошигаке отсыпается, распластавшись на сдвинутых койках, ходит по номеру без одежды, щедро платит гостиничным девкам и шумит до рассвета.
Учиха же возвращается посвежевшим, почти бодрым. Нездоровая, в желтизну, бледность из-за отказывающей печени отступает, движения становятся мягкими, вкрадчивыми, шаг – пружинистым и легким. Напарник много тренируется, словно наверстывая упущенное, с аппетитом ест, будто желая наесться впрок.
Но оба знают: это ненадолго.
Пройдет день, пройдет два… Пройдет неделя. И кровавый кашель вернется. Вернутся приступы ночной лихорадки. Вернется головная боль и пожелтевшие белки глаз. Напарник сляжет вновь. И Кисаме, как по нотам, в задумчивости возьмется за что-нибудь острое…
Но это будет позже. А пока Учиха просто уходит.
Снова и снова, до тех пор, пока не решит, что все – время пришло.
Тогда он уйдет навсегда.