Менестрель и бутылка водки.

Однажды менестреля закидали помидорами и он решил напиться.

Золотистая осень разбавляла печаль идущего в никуда менестреля своими опадающими листьями.
Его тяжелые шаги отдавались эхом неудач, и вели в самый что ни на есть дешевый бар в этом маленьком городишке.
Усталая фигура молодого человека зашла в это Богом забытое место.

В этом прокуренном и пропитом помещении словно отражались все людские печали. Люди приходили сюда, чтобы залить свое горе рюмкой крепкого и дешевого напитка. Будто нигде на Земле больше не было места для настолько неудачливых людей.
Обшарпанные столики, сломанные, неудобные стулья, мусор на полу, словно о нем забыла метла, а на потолке в обширной паутине сидел забытый паучок, которого за глаза посетители назвали Гоша.

Столов было немного, но, несмотря на это, бар был полон.

За одним из столиков сидела барышня, с видом «Мне уже давно за тридцать, но я все равно завью свои белокурые волосы в кудри и одену розовое короткое платье». Она, уже подвыпившая, флиртовала, очевидно, с дальнобойщиком, который был изрядно пьян.

За одним из столиков сидело четверо мужчин, они были явно незнакомы друг с другом, но уже сообщали друг другу «тяжести» семейной жизни.

Еще один человек сидел одиноко, выпивая очередную бутылку. Невозможно было понять, о чем он думает, но думы его были тяжки.

Одна дамочка явно «ловила клиентов», несмотря на то, что с нее уже сыпался песок. Она стояла, облокотившись спиной на барную стойку, элегантно покуривая сигарету. Она обводила взглядом всех в баре, ища новый «мешок с деньгами».

Увидев вошедшего молодого человека с гитарой, она радостно встрепенулась и затушила сигарету. Плавно покачивая бедрами, она направилась в сторону менестреля.
Эта ночная бабочка вызывающе направила указующий перст в грудь юноши и сказала:

- За определенную цену я могу поцеловать тебя там, где ты захочешь, - она неоднозначно подмигнула и пошло улыбнулась, отправив воздушный поцелуй своими ярко накрашенными, полными губами.

- Извини, подруга, но деньги только на мороженое, - паренек виновато улыбнулся.

- Кааазеел, - смачно поставив ударение на «а», протянула женщина.

Заказав выпивку, менестрель сел, отложил потрепанную гитару и уронил голову на сложенные руки. Как бы то ни было странно, именно в этом месте на парня нахлынуло вдохновение. Его мозг судорожно обыгрывал рифмы и ритм для новой песни. Постукивая ладонью об колено, он наслаждался тем мотивом, который только что пришел в голову.

В этот момент в бар зашла хлипкая фигура. Ничем не примечательный подросток обвел кабак взглядом и наткнулся на парня, который выделился из толпы тем, что количество выпитого алкоголя было равно пропорционально количеству написанным им страниц.
Глядя на новоприбывшего, создавалось впечатление, будто тот изо всех сил старался выглядеть крупнее, для чего на нем болталась одежда на два-три размера больше, однако это делало его лишь стройнее и выше.

Юноша, подумав, направился к творящему менестрелю.
Сделав знак бармену, чтобы тот принести выпивку, он сел за стол и стал разглядывать исписанные листы, лежащие в творческом беспорядке.

- Напрасно тратишь ты столько сил, ведь все равно твои стихи никому не нужны. Да ритм у тебя сбивается. Твои стихи не идеал, их никто не поймет, кроме тебя самого. Стихи - плохой товар.

- Да? Что ты знаешь о стихах?

- Многое. Но еще больше о творчестве, и, когда творишь - это практически не ценят.

- Ты не имеешь право так говорить! Обществу нужно искусство! - вскричал искренне возмущенный менестрель.

- В современном мире нет места искусству, - ответил собеседник.

- Да что ты понимаешь? - в его голосе звучало отчаяние, а стул с которого он вскочил, уже валялся на полу.

Ударив по столу кулаком, он вскричал:

- Кто ты вообще такой? Что ты вообще здесь делаешь? Кто дал тебе право судить?

- Бог. Просто Бог. Это как Джеймс Бонд, только Бог, - ехидно щуря глаза, и закидывая ногу на ногу, произнес парень.

Менестрель с опаской всмотрелся в юношу, явно размышляя, не пора ли вызвать скорую.

- Ты присаживайся. Поговорим о том, о сем. Часто ли ты можешь встретить Бога? - произнес тот на полном серьезе.

- Боже мой...

- Да-да, я тебя слушаю - проговорил Бог.

- Черт...

- Ан нет! Его сюда не надо. Он в отпуске, я за него.

- Ладно, допустим, ты говоришь правду. Что ты этим хочешь сказать? - менестрель поднял стул, сел на него и задумчиво покосился на собеседника, готовый выслушать его возможный бред.

- Знаешь, я был один долгое время. В пространстве, в котором я находился, не было ни света, ни тьмы. Однако я считаю, что это будет трудно понять, поэтому умолчу об этом. Тогда мне в голову пришла мысль - создать то, что лишит меня одиночества. Это было интересно - творить галактики, миры, звезды. В них я создал жизнь: птицы, звери, рыбы. Но все было не то. И я понял, что по-прежнему одинок. И тогда я человека создал по подобию своему.

- Ты хочешь сказать, что люди подобны тебе самому? Тогда почему они творят зло? - злостно перебил поэт, одновременно поглядывая на бутылку водки, которая уже заканчивалась.

- Я создал свет и тьму. Тьма и свет мне нравятся одинаково. Я не лишал вас воли. Все, что вы делаете - лишь ваших рук дело. Я не вмешиваюсь.

- А бесчинства, что творились в твое имя? Инквизиция, фанатизм? - добавил менестрель, желая уязвить собеседника.

- Воля выбора, я никому не говорил, что и когда делать.

- Отговорки! - пьяно икнул менестрель.

Бог поморщился, чувствуя запах перегара, но все же ответил:

- Люди всегда ищут оправдания, и, как правило, находят. Они могут оправдать все. И, дабы угодить своему садистскому "я", родилась инквизиция. Прикрываясь моим именем, они удовлетворяли себя.

- Хм, - произнес юный писака, - от меня-то ты что хочешь? Зачем ты мне это рассказываешь?

Бог вгляделся в стакан, ища в нем истину.
- Я хочу быть человеком, - тихо проговорил он.

- Да это же гениальная идея книги! - бард закричал, схватившись за обгрызенную ручку. Его глаза, некогда потухшие и незаинтересованные в разговоре, загорелись. В хаосе вещей он судорожно искал чистые листы.

- Брось писать, сейчас это неуважение ко мне, как к собеседнику, - цыкнул на него Бог.
Менестрель смотрел горящими глазами в никуда и продолжал строчить.
- Сочинитель. Ты работаешь зря, понимаешь? Зачем ты сейчас громоздишь свои рифмы? Что это тебе даст? Ведь результата почти нет, но мне жалко тебя. Потому, похоже, горишь ты. Твоя мечта тебя убивает.

Бард лихорадочно писал, боясь что-то забыть.
Он поднял голову, его губы шевелись, и по ним почти можно было угадать слова.

- Бог, ты сам творец, пойми меня, дай сейчас минуту, я творю, мне нужно время.

Бог, облокотившись на стол в сторону писателя, произнес:

- Хочешь ли ты, менестрель, поменяться со мной? Воплотить все, что здесь тебя гложет? Осуществить любое желание. Мечта станет реальностью. Хочешь, ты можешь сделать всех людей в мире счастливыми.
Смотри, менестрель! Вуаля, вот щелчок, и ты и все стены, все преграды разрушишь. Вот увидишь ты сам, сделаешь мир самым лучшим.

Бог, в порыве страстной речи, запрыгнул на стол и развел руками. В тот же миг стены бара упали, как карточный домик, и канули в лету.
Старый столик остался одиноко стоять посреди ярко-зеленого ромашкового поля, являясь странным пятном этой идеальной картины.

Самозваный Бог спрыгнул со стола и начал собирать ромашки:
- Неужели ты не хочешь созидать. Разве это не прекрасно? - вопрошал он, указывая на людей, которые ранее были в баре.

Вот дама, что некогда была в вульгарном розовом платье, уже находится в белой сорочке, держит на руках ребенка, скромно улыбаясь и поглядывая на уже бывшего дальнобойщика, который стал ее мужем.

Четверо мужчин хвастались женами, рассказывали о своих малышах, весело смеялись.

Тяжкие думы больше не омрачали лицо молодого человека. Теперь же на его физиономии читалось умиротворение. На теле его была зеленая рубашка в ананасах и ярко-желтые брюки. Ноги его были босые, а в глазах отражалась вечность и покой, он дул бесформенные мыльные пузыри, и счастливо улыбался.

Некогда уже немолодую женщину едва можно было узнать без вульгарного макияжа и в монашеских одеяниях.

- Что же ты скажешь об этом, менестрель? - Бог щелкнул пальцами, и все стало на круги своя. - Неужели ты не хочешь так же? Вот признайся, перо так не может! - задиристо добавил Создатель.

Только оторвавшись на миг от своей безумной речи, он взглянул на юного барда.

Менестрель был слишком занят, чтобы слушать бурные речи незнакомца. Он необузданно искал листы, но не найдя оных, в панике начал писать на столе. Слова, нацарапанные корявым почерком, появлялись на старой древесине. Темная паста выводила все больше букв. В хаосе знаков иногда терялся смысл, но менестрель не обращал на это внимания. С его лба каплями стекал пот, пальцы дрожали, а глаза лихорадочно перебирали написанное. Он осознавал, что свободное покрытие стола окончилось.

Но история написана им еще не до конца, и ставить точку рано. Дать бы ему зеркало, и он, не раздумывая, начал бы писать на лбу.

Бард бессильно упал на пол, его стул вновь находился в горизонтальном положении, а сам он руками нащупывал старый паркет, пытаясь найти свободное место. И вот мысли вновь сумбурным потоком ложатся на покрытие.

- Ну так как, по рукам? Эй, чего же ты молчишь? Ты ведь слышал! Я когда-то тебя сотворил, сотвори и ты меня. Ну же, ответь мне что-нибудь.

Бог в панике начал бегать вокруг менестреля, в отчаянии перебирая другие варианты развития событий:
- Не хочешь на всю жизнь, так хотя бы на год, на день, хотя бы на минуту, секунду! Дай забыть мне себя, стать одним из людей. Я же вечность благодарить тебя буду.

Но менестрель не отвечал. Он был где-то далеко отсюда.
Бог постоял, почитал и тяжело вздохнул, посмотрев на парня с легкой усмешкой и завистью.

Со вздохом облегчения бард поставил точку в этом рассказе. Он обернулся, чтобы посмотреть, где его новый знакомый, но лишь увидел, как множество глаз смотрело на него.

Грустно глядя на написанную историю, он отряхнул свои старые джинсы, взял гитару и, покачиваясь, вышел из бара.

Лишь печальный молодой человек, глядя в свой стакан, задумчиво добавил, словно ставя точку в этой истории:
- Творческие люди всегда немного сумасшедшие.

Гул голосов возобновился.

Все, что могло бы напомнить происшествие, это ряд пустых бутылок из-под водки на столе, и исписанные вещи корявым почерком.