Не для огласки. Он поймёт.

«Наверное, мне стоит начать с простых слов: цените тех, кто с Вами рядом был. И я говорю не о тех, кто приходят в нашу жизнь, подобно тайфуну, как снег на голову, упавшие, готовые любить и быть любимыми, а о тех, кто дал нам жизнь, кто помогал добрыми словами, не требуя ничего в замен, кто без корысти готов был нас выслушать, — все терзания и боль, что мы прятали в потаённых холодных глубинах своей души, и боялись их выпустить на поверхность. Кто нас любил не за красоту, ум, гениальность, а за то, что мы просто были: дышали воздухом, имели свой взгляд на мир, мысли и идеалы. Кто смотрел на нас с несгорающей любовью, и кто бы никогда, что бы не случилось, не смог бы возненавидеть или даже предать, переступив тем самым через черту. Держа нас за руку от самого рождения и до алтаря, мы всегда вместе: духовно, визуально, в конец, реально… Да, я говорю о родителях, чьи заслуги мы просто-напросто забываем. Среди тех, кто здесь собрался, как слушатели, читатели, кто ждёт каких-то ошеломительных вестей насчёт событий, что сейчас происходят в нашем городе. Можете это просто закрыть и перестать читать, с гордо выполненным делом, потому что я не тот, кто поведёт Вас по реформам или даже поднимет забастовку против правительства, я тот, кто готов обличить свою душу, показать все свои гнилые, жёлтые язвы, залечив тем самым царапины, но не шрамы. Я не хочу больше страдать, быть мучеником, зачем оно надо? Надо жить проще, и я начну с сегодняшнего дня…

Я не помню всех мелочей моего безукоризненного детства ― они давно заменились теми, другими, ненужными воспоминаниями, которые бы я так охотно хотел продать на то, что было утеряно. И я спрошу, как сильно нужно любить родителю своё святое, дорогое чадо, чтобы начать жить только для него, понимая и испытывая на своём же далёком опыте, что первые детские годы забудутся, они уйдут, но стоит во взрослом возрасте допустить им где-то маленький промах, они начинают страдать от лютого эгоизма дорогого дитя. Но это ещё не все страдания, что их поджидают.

Птенец, когда вырастет, должен покинуть гнездо, чтобы найти новое; молодой лев уходит из прайда, чтобы создать свой — и это печальный цикл никогда не будет прерван, так и у людей — с какого возраста вы начинаете впервые осознавать себя? Что движет нами уйти из своего дома, оставить родителей и навсегда о них забыть? Или, напротив, созваниваться, видеться, но не так часто, как хотелось бы. Иногда отказывать им в помощи, придумывая себе тысячу и одно дело, а на самом деле — всё из-за нежелания. Что такое вселяется в нас, что мы просто-напросто готовы их оттолкнуть от себя? А ведь я только сейчас понял, что было очень много потрачено дней и ночей, следя в детстве за каждым нашим неумелым и неуверенным шагом, пытаясь оградить от малейшей грозящей опасности, готовые броситься в неравный бой, любоваться нами, как мы взрослеем, преображаемся, как меняется наш облик и как мы познаём всю тяжесть и сложность жизни. Первые слезы — осушаются вашей поддержкой, вы стараетесь нас подбодрить, придать сил и энергии, чтобы мы никогда не замыкались в себе и собственных проблемах, а были открытыми, дабы выросли настоящими людьми, готовыми проявить и сочувствие, и стойкость, и многие другие человеческие качества… Поднимите руку те, кто не согласен со мной, скажите, что я не прав, и я прекращу…

Поднял ли ты руку? Продолжил чтение — я не знаю. Но я верю, что одно из двух ты точно совершил.

Я видел слёзы, я испытал эту горечь на себе, в своей душе, и это случилось в тот день, когда мой собственный ребёнок ушёл из дома, так и не сказав «прощай», а только хлопнул дверью. Глубина этой потери для меня была страшнее смерти. И я хочу, даже в этом клочке бумаге, излить то, что со мной произошло после: я стоял, не в силах пошевелиться. Остроумный назвал меня бы дураком, но я глядел тебе в след, хотел ринуться за тобой, упасть на колени и слёзно молить о прощении. Прошло время, и я убедил себя, что должен радоваться этому неизбежному порыву к свободе. Ты хотел быть независимым, тебе надоело на своей спине тащить полоумного старика со старыми взглядами на мир, ты и убежал, отняв у меня кровь и плоть. Дверь захлопнулась в тот ничего не предвещающий день, новая жизнь началась для меня с этой минуты. Она совсем другая. Она стала серой, блеклой и невыносимой. Теперь я ищу что-то, что могло заполнить мою оскуделую жизнь. И я начал писать. В стол. Появилось много ненужной бумаги, слов и мыслей. А ты знаешь, чем я заполнил твою опустевшую комнату? Да, конечно же, не знаешь, откуда же? Прошло слишком много времени: ты слишком горд, чтобы прийти и извиниться, а я слишком стар, чтобы найти тебя, поэтому я заполнил твою комнату старыми фотографиями и кассетами, где ты ещё ребёнок, где впервые читаешь стихотворение и на твоих щёчках блистает лихорадочный румянец, а в глазах таится испуг, а сердце так громко стучит, что ты его слышишь, и тебе, наверное, кажется, что его звук, он намного громче, чем твои слова. Твоя первая ошибка — стала для тебя ссадиной и слезами, а любовь — полным разочарованием. Многого ты перевидал и испытал на своей шкуре больше, чем я. Но я был рад, когда ты привёл сюда Алису, краснея и что-то невнятно бормоча, боясь моей негативной реакции, но я лишь кивнул и доброжелательно улыбнулся, на что ты, облегчённо вздохнув, взяв её за руку, повёл в свою комнату.

Я отучился ловить звуки твоих невесомых шагов. Ты вернулся в свои шестнадцать лет за полночь, боясь быть услышанным и пойманным. Будто вор, а я полицейский. Но когда я слышал последний скрип половиц и тихий звук закрывающейся двери, то мог наконец закрыть глаза и успокоится. Я был рад, что ты вернулся здоровым и невредимым, а моя бессонница уходила на второй план. Сон сразу возвращался, и я видел те счастливые моменты, когда мы, гуляя в зоопарке, с интересом наблюдали за бедными животными по неволе. Тебе было и грустно, и весело. Ты сам жил в неволе, и ты начал ассоциировать себя с ними. Я был для тебя клеткой, но ты смог сломать прутья…

А ведь ещё ни один родитель не снискал себе ни славы, ни выгоды от привязанности к тому, кому дал жизнь, ибо настоящая любовь бескорыстна и безоглядная — мы любим просто потому, что любим. И другого не дано».

Отложив перьевую ручку на край стола, Юрий Абрамов с любовью посмотрел на листок, чьи края уже успели намокнуть. Он ещё раз перечитал, кивнул, и, достав из ящика небольшого размера папку, сдул пыль, открыл её и положил в мультифору.

— В этот раз, я сохраню это. Он поймёт.