Немного правды об Учиха Итачи. Глава 4

Учиху сваливает конкретно – просто распластывает по гостиничной кровати лихорадкой, рвотой и приступами кровавого кашля.
– Ну, хоть поноса нет, – оптимистично замечает Кисаме, подавая напарнику стакан отвара.
Тот смотрит в ответ сумрачно, недобро, впечатление усиливается левым глазом, залитым кровью из лопнувшего сосуда, явно собирается что-то сказать, но вместо этого опять утыкается в пластиковый гостиничный таз.
Кисаме проматывает в памяти последние миссии: ни подозрительных дзюцу, ни веществ… Может, просто съел чего-то не того? Хотя вряд ли, несмотря на болезненность, желудок у напарника крепкий – переварит хоть гвозди. Но что тогда?
Учиха заканчивает блевать, полощет рот водой.
А может, сотрясение? Или переутомление – подарок от Тоцука-но цуруги?
– Противорвотного?
– Уже.
И вправду: вокруг постели Учихи валяются открытые пачки и использованные свитки.
– Утром выходим.
Кисаме кажется, что он ослышался.
– А может?..
– Утром. Дейдара и Сасори уже в пути, мы должны прикрыть их отход.
Кисаме пожимает плечами:
– Как скажете. И все же, чего вас полоскает-то так?
Учиха устало откидывается на кровати, его посеревшее лицо почти сливается с застиранной гостиничной наволочкой.
– Не знаю, – наконец, после долгого молчания, говорит он.
Кисаме достает из поясной сумки свиток с графиком миссий, задумчиво обводит ближайшие даты корявым ногтем и понимает, что так дело не пойдет.
– Я скоро, – говорит он, выходя из номера.
Учиха не отвечает, наверняка задремал.
Найти в этой глуши приличного нин-медика, владеющего диагностическими дзюцу, оказывается тяжело, но Кисаме, потратив изрядно денег и начистив пару любопытствующих морд, все же справляется с задачей.
Выйдя на задний двор местной забегаловки, он пару секунд с отвращением разглядывает груду тряпок, сваленных на сене вперемешку с конским дерьмом в углу стойла.
– Охира Мики? – на всякий случай уточняет Кисаме.
Гора тряпок издает нечленораздельный стон и чуть шевелится.
Кисаме, не церемонясь, ударяет ногой туда, где предположительно должны быть ребра. Тряпки начинают шевелиться активнее, окрестности оглашаются матом. Прислушавшись, Кисаме разбирает в чужом голосе отчетливый акцент выходца из Ветра.
– Охира Мики, – кивает Кисаме и хватает свою находку за шкирку.
В нос бьет запах немытого тела, мочи и перегара, но это дело поправимое – Кисаме притаскивает Охиру на берег реки, выбирает место глубже и бросает в воду.
От рева стремительно трезвеющего Охиры закладывает уши, но Кисаме невозмутимо сидит на берегу, вооружившись длинной палкой.
– Если ты не заткнешься, я сломаю тебе правую ногу, – предупреждает Кисаме. – Если вылезешь раньше, чем смоешь вонь – левую.
Охира, продрав глаза и поняв, что перед ним шиноби, заметно притихает, только бухтит себе что-то под нос да старательно скребет кожу речным песком.
– Я все! – кричит он, стоя по пояс в воде десять минут спустя.
– Больше не воняешь?
Охира задирает руку и демонстративно нюхает подмышку в мокрой поросли волос.
– Благоухаю, как стадо роз.
– Ну-ну, попизди мне тут еще. Ладно, выходи.
Охира охотно выбирается из воды, садится на траву и принимается, было, натягивать свои мокрые тряпки, но Кисаме останавливает его ударом палки по спине.
– Нет.
– Мне ходить голым?
Кисаме в задумчивости смотрит на жалкую тушку Охиры и думает, что престарелый алкаш с заметным пузом и нелепым стручком между ног едва ли устроит Учиху в качестве медика. Он щелкает кнопками своего дорожного плаща.
– Надень.
Охира быстро кутается в плотную ткань, блаженно жмурится и перестает дрожать. Под шлейфом из ароматов пьянства и уличной жизни обнаруживается запах беты.
– Кого лечить надо? – сходу спрашивает он, сверкая протрезвевшими, а оттого вдруг ставшими хитро-цепкими глазками.
– Какой ранг?
– Токубецу дзенин. Был. ¬¬– С легкой грустью говорит Охира. – Руки уже не те, конечно, да и талант изрядно пообтрепался, но если что по мелочи, то запросто. Порезы, ожоги, даже огнестрелы, хотя мороки с ними… Или если с конца закапало – вмиг верну в строй.
Кисаме скрещивает руки на груди, внимательно оглядывает собеседника.
– Давно списали?
– Да лет двенадцать уже… С тех пор, как казекаге, песок ему колыбелью, после смерти жены умом тронулся, – явно нехотя признается Охира.
Кисаме кивает, он слышал, что в тот год ряды шиноби Суны изрядно поредели.
– Решил топить горе на дне бутылки? – хмыкает Кисаме.
– Истина в вине, друг мой, – философски вздыхает Охира и зевает во весь рот. Кисаме замечает, что зубы у него белые и крепкие, без единой прогалины и намека на кариес. Значит, не все еще навыки пропил.
Кисаме решается – достает кунай, на секунду прикрывает глаза, останавливая ток чакры, и с нажимом проводит лезвием по предплечью. С внутренней стороны, там, где много вен.
Рука мигом окрашивается в алый, горячая кровь бодро капает на траву и впитывается в землю.
– Лечи.
Охира крякает, придвигается ближе и, закусив кончик языка, куполом складывает ладони над местом пореза. Пару секунд ничего не происходит – Кисаме становится все сложнее сдерживать регенерационные механизмы собственного тела – как вдруг меж чужими пальцами загорается зеленоватое свечение медицинского дзюцу. Кожу обдает теплом, порез стягивается слой за слоем, будто его штопают невидимыми нитками.
– Вот. Шрам через денек исчезнет, – довольно потирая руки, говорит Охира.
Кисаме идет к реке, смывает кровь и внимательно разглядывает результаты чужих трудов: ткани соединены ровно, вены сращены верно, а рубец бледный, почти незаметный. Неплохо для отставного шиноби-алкаша.
Кисаме поводит плечами, нормализуя потоки чакры в теле, чувствует, как легким зудом охватывает и полностью сводит свежий шрам.
– Ого, кеккей генкай Тумана, если я не ошибаюсь? – присвистывает Охира, с любопытством наблюдающий за его манипуляциями.
Ах да, точно, Кисаме же под хенге – ни жабр, ни синей кожи.
– Человеку плохо, отчего – неясно. Сможешь диагностировать?
– Шиноби, гражданский?
– Шиноби.
– Кеккей генкай?
Кисаме медлит, но все же отвечает:
– Да. Додзюцу.
– Мде… Гарантировать ничего не буду, но глянуть могу.
Кисаме не устраивает такой расклад, но выбирать не приходится – если Учиху не поставить на ноги в ближайшие дни, то Зецу и Пейн возьмут их за яйца. Да и Мадару разочаровывать не хочется.
– Даю сто двадцать золотыми, – говорит Кисаме, отлично помнящий, что в этой части континента бумажные деньги не в ходу. – Но ты соглашаешься на Джуин молчания.
Охира ежится при упоминании Джуина, однако деньги… деньги решают.
– А хер с ним, раз живем! Давай. Но с авансом.
Кисаме выгребает из карманов все деньги, прикинув, что это четверть гонорара, ссыпает их в протянутые руки.
– А с вами приятно иметь дело, господин нукенин, – заискивающе улыбается Охира.
Кисаме поднимается на ноги, отряхивает штаны и строго говорит:
– Уговор такой: меньше трепа – больше дела. Понял?
– Любой каприз за ваши деньги.
***

Учиха выглядит чертовски раздраженным, но едва ли может высказать Кисаме все, что думает – очень уж увлечен блеванием в таз.
– Это Охира Мики – бывший нин-медик Суны, комиссован в ранге токубецу дзенина, – говорит Кисаме, проходя в номер. Охира мнется где-то за его спиной и с интересом пялится на Самехаду, лежащую на койке. – Он поможет.
Учиха вытирает рот куском бинта обмотки, в измождении закрывает глаза. Кисаме замечает, что в тазу сплошь желудочный сок да вода – это точно не отравление, значит, не зря он притащил сюда Охиру.
– Вы позволите?
Учиха с мукой в лице смотрит на Кисаме.
– Условились на Джуин. Если будет артачиться – пришью как собаку, – рапортует Кисаме.
– Хорошо, – хрипло выдыхает Учиха и активирует шаринган.
Ну еще бы – подпускать к себе кого-то на расстояние удара и без шарингана… Учиха.
Охира осторожно подходит к постели, деликатно отодвигает таз и встает на колени.
– Расслабьтесь, – просит он. – Замедлите потоки чакры.
Учиха выдыхает через нос, обмякает.
Охира плавно ведет ладонями вдоль тела напарника, разливая по бледной коже и простыне зеленоватое свечение, Кисаме внимательно наблюдает за всеми манипуляциями, готовый в любую секунду оторвать ему башку.
Руки Охиры замирают над животом Учихи, он хмурится, яркость свечения нарастает, становясь почти ослепительной.
– Ну и дела.
Учиха опасно сверкает из-под ресниц шаринганом, и Охира спешит объясниться.
– Я не уверен… в смысле, это очень маловероятно, но… А погодите-ка, давайте еще раз гляну. Можете задрать футболку?
Учиха тянет подол футболки наверх, ладони Охиры, прежде висевшие в воздухе, ложатся прямо на живот напарника. Тот вздрагивает – под кожей проступают мышцы.
– Тс-с, расслабьтесь, прошу.
Учиха гасит шаринган, секунды идут одна за другой в томительной тишине. Наконец, дзюцу гаснет, Охира, старчески охнув, поднимается с колен, вытирает со лба крупные капли пота.
– Ну? – не выдерживает первым Кисаме.
– Это деликатный вопрос, – вдруг, словно смущаясь, говорит Охира, обращаясь к Учиха. – Вы хотите, чтобы я говорил при вашем друге?
Кисаме душит смешок – «друге», надо же.
– Говорите, – роняет Учиха.
– Вы… вы понесли.
– Невозможно, – отрезает Учиха, не изменившись в лице.
– Да, соглашусь, с вашей физиологией это удивительно, но… это правда. Я проверил дважды.
В номере наступает молчание, Учиха лежит неподвижно, кажется, даже не дыша.
– Да ты пиздишь, старик, – Кисаме скрещивает руки на груди.
– Симптомы первого триместра налицо, – качает головой Охира. – Я не ошибаюсь.
– Срок? – вдруг спрашивает Учиха так спокойно, будто речь идет о погоде.
– Семнадцать, может, девятнадцать недель, я не уверен, все же давненько этим не занимался, к тому же, мужчины-омеги – редкость в практике нин-медика. Да и плод какой-то… аномальный, – разводит руками Охира, а потом вдруг смотрит на Кисаме, прищурившись. – Вы ведь из Тумана? Под хенге, как я понимаю?
– К чему ведешь-то? – хмурится Кисаме.
– Я не из праздного любопытства уточняю, это важно для диагностики.
– Да, – отвечает за Кисаме Учиха. – Опережая ваш второй вопрос – я понес от него.
– Тогда все становится понятнее, – Охира трет переносицу и пускается в объяснения: – Понимаете, это конфликт измененных геномов: додзюцу вроде шарингана плохо совместимы с модификациями Тумана; протеины, вырабатываемые вашими организмами слишком схожи…
– … и мое тело не распознает беременность как беременность, – заканчивает за Охиру Учиха.
– Верно, – светлеет в лице нин-медик.
– Подожди-ка, – прерывает поток умных слов Кисаме. – Хочешь сказать, что все эти проблемы от того, что я не вытащил вовремя?
– Эм-м, ну-у… можно рассматривать сложившуюся ситуацию как закономерное следствие этого факта, – уклончиво отвечает Охира.
– Ну заебись, – Кисаме отодвигает Самехаду к стене и садится на скрипящую койку. На секунду ему ужасно хочется ткнуть Учихе в лицо некогда произнесенной им фразой про «ничего не изменится», но он молчит. Напарнику наверняка и без него паршиво.
Учиха вдруг приподнимается на локтях, а потом и вовсе садится, опустив ноги на пол. Его бледное лицо преисполнено мрачной сосредоточенности и решимости.
– Вам доводилось проводить аборты?
– Было дело, еще в Суне подхалтуривал… – Охира смотрит на Учиху и качает головой. – Но у вас там все очень… необычно.
– Конкретнее, – устало и чуть раздраженно командует напарник.
– Ваша репродуктивная система недоразвита, словно остановилась на уровне раннего пубертатного периода, к тому же деформирована – органы расположены неправильно.
– Это побочный эффект супрессантов. Третий и четвертый классы.
– Четвертый? Сколько лет?
– Почти десять.
– То есть еще до их официального одобрения? Они ведь даже без исследований тогда были… – Охира замолкает, поймав тяжелый взгляд Учихи.
– Я ограничен во времени, – говорит тот. – Но не ограничен в средствах.
Охира переводит взгляд с Учихи на Кисаме и обратно, не то осуждающе, не то понимающе качает головой.
– Был у меня в столице один знакомый…
***

Они связываются с Зецу, и Учиха с непроницаемым лицом вешает ему на уши какую-то замудреную лапшу. Кисаме даже не вслушивается – напарнику виднее, что и как пиздеть высокому начальству.
Зецу, судя по тому, что даже черная половина не возбухает, верит Учихе. Но на всякий случай они избавляются от предполагаемой слежки – создают клонов, надевают неприметные личины хенге и полностью скрывают чакру.
Вздумай Зецу шпионить за ними всерьез, эти предосторожности едва ли спасут их, но у того находятся дела важнее – их манипуляции остаются незамеченными.
До столицы Ветра они добираются за четыре дня, хотя обычно такой путь занял бы у них не больше двух суток – Учиха совсем плох.
Знакомым Охиры оказывается отставной дзенин Суны по имени Мори Обути, тоже некогда попавший под немилость казекаге, но сумевший остаться в стране и даже открывший свою частную практику.
– Вы от Мики? – улыбается невысокий плотный мужчина в круглых очках. – Уже сто лет о нем ничего не слышал, совсем потерялся старик. А вы проходите, присаживайтесь. Чаю? Кофе? Воды?
Кисаме качает головой: его раздражает светская вежливость гражданских, а бывший шиноби, пытающийся ей подражать, отвратителен ему вдвойне.
– Мы по делу, – сухо говорит Учиха, устало опускаясь в кожаное кресло и поправляя подол пропыленного плаща. Кисаме садится в соседнее – хрупкая мебель явно не рассчитана на людей его габаритов. – Вы все еще работаете с шиноби?
Мори, сообразив, что дело пахнет серьезными деньгами, а если быть несговорчивым, то и серьезными проблемами, мигом избавляется от приторной улыбочки, садится за стол и складывает ладони в замок.
– Работаю. Какие конкретно виды нин-медицинских услуг вас интересуют?
– Вы согласны на Джуин молчания?
Мори чуть бледнеет, вертит на безымянном пальце массивное золотое кольцо, поворачивая его камнем вниз.
– Все зависит от цены вопроса, – наконец, говорит он.
В этот момент Кисаме понимает: Мори и Учиха сработаются.
Следующие полчаса обсуждаются детали: сроки, цена, реабилитационный период. В какой-то момент поднимается вопрос о том, что Учихе наверняка понадобятся донорские материалы, совпадающие по группе крови и типу чакры.
– Это будет непросто, – говорит Мори. – Элементы воды и огня в вашей чакре – достаточно редкое сочетание, найти подходящего донора тяжело.
Кисаме, все обсуждение безучастно разглядывавший унылый пейзаж за окном, вмешивается в разговор:
– При мизукаге Ягуре ойнины Тумана ловили нукенинов живьем, возвращали в селение и сдавали на руки нин-медикам, а те пускали их на органы. Так чего ума пытать? Давайте зарежем какого-нибудь нукенина Конохи, и дело с концом – хоть весь органокомплекс вытащи, всем по барабану. А за голову можем даже денег поднять.
Учиха смотрит на него с благодарностью, Кисаме холодеет.
– Итачи-сан, у вас белки глаз… желтые.
***
Кисаме снимает квартиру в трущобах – тут легче затеряться, никто не любопытствует, а к странностям давно привыкли. Учиха остался в клинике Мори, поэтому можно засирать хату, лениво накачиваться местным пойлом и без оглядки на постную рожу напарника снимать местных шлюх.
Трахаться под хенге странно: другая чувствительность, другие эрогенные зоны, да и необходимость поддерживать личину напрягает, но выхода нет. Светиться прежде времени нельзя – кто знает, в каком состоянии Учиха выползет из операционной?
– Может, хочешь чего-то особенного? – спрашивает у него проститутка-бета, сидя на кровати.
Кисаме, стоящий у окна и разглядывающий рыжую от пустынной пыли улицу, качает головой.
– Массаж? Ты хорошо платишь, могу станцевать или спеть, я умею – развлекаю публику в местном баре, – не унимается шлюха.
Кисаме задергивает шторы из плотной ткани, отворачивается от окна. В полумраке комнаты девка кажется непохожей на шлюху, и даже ее нагота перестает быть пошлой, становясь почти эротичной.
– Ты когда-нибудь делала аборт? – вдруг спрашивает он.
Шлюха хлопает густо накрашенными ресницами, ее лицо разом теряет томное выражение.
– Ты извращенец? – осторожно уточняет она.
– Нет.
– А чего тогда спрашиваешь?
Кисаме роется в карманах брюк, висящих на спинке стула, кидает ей денег.
– Просто интересно.
Шлюха сминает бумажки в кулаке и зачем-то кутается в простыню.
– Делала.
– Больно?
Шлюха отводит взгляд, долгую минуту сосредоточенно разглядывает стену.
– Больно, много крови, железки эти холодные, а звук… будто вилкой по картону скребут. Но хуже потом, когда с мужиком опять ложишься. Становится так мерзко, прямо скручивает все изнутри, – хорошенькое личико искажается гримасой отвращения, пухлая губа ползет вверх, оскаливая неровные, но острые клыки. – Но это в первый раз, а потом… потом все равно становится.
– Сколько делала?
– Пять… нет, шесть. Я умная, хожу к врачам, хотя и дерут втридорога, а не по подвалам к криворуким уродам, как делают другие. Вот и скачу до сих пор живая. А они уже нет, – невесело усмехается шлюха, тянется к своим шмоткам и закуривает самокрутку с каким-то вонючим местным табаком.
– Будешь?
Кисаме, не куривший со времен своего чунинства, вдруг кивает.
На пробу курево оказывается не таким говенным, чуть дерет глотку, легкой и звонкой пустотой наполняет голову. Кисаме садится на стул, широко расставив ноги, роняет пепел на вытертый ковер, тушит сигарету о деревянную ножку и бросает окурок в угол комнаты.
– Это у тебя что-то личное, да? – вдруг спрашивает девка, глядя на него странно жалостливым взглядом.
Внутри поднимается душная волна раздражения.
– Не твое дело, шлюха, – отрезает он, – лучше иди-ка сюда.
Девка подходит ближе, все так же нелепо кутаясь в простыню. Кисаме грубо дергает ее за край импровизированного одеяния, не церемонясь, тянет вниз, ставя на колени меж своих ног, крепко, до короткого вскрика хватает за волосы.
– Соси, – приказывает он.
И шлюха послушно берет в рот.
***

– Выглядите как дерьмо, Итачи-сан, – радостно скалится Кисаме, встречая Учиху в вестибюле клиники Мори.
Напарник, привычно застегнутый на все пуговицы, но бледный, словно труп, кивает ему в знак приветствия.
– Куда теперь? – спрашивает Кисаме, когда они выходят на улицу и окунаются в жаркое марево пустыни.
– Пару дней на восстановление, потом работаем. Мы отстаем от графика.
Кисаме кивает – как он и думал.
Они идут в ту квартиру в трущобах, Кисаме накануне выписки Учихи заставил очередную девку за пару купюр сверх оговоренной цены прибрать весь срач, так что хата выглядит почти прилично.
Учиха снимает плащ, разувается и падает на постель, засыпает как есть, в одежде. Кисаме только сейчас понимает, что в квартире всего одна кровать – как-то вылетело из головы.
Он идет на городской рынок; зверея от вонючей толкотни гражданских, покупает футон, немного острой местной еды, на секунду тормозит у прилавка с данго.
– Свежие, сладкие! – Нахваливает свою стряпню торгаш.
– Эти заверни, – тычет Кисаме пальцем наугад.
Он хочет заглянуть в местный серый квартал, посмотреть мелочевку вроде новых кунаев и обмоток, но жара стоит невыносимая, да и чертов футон мешается на узких, людных улочках.
Учиха уже проснулся и шумит водой в душе, Кисаме расстилает новый футон на полу возле кровати, садится сверху и подтягивает к себе свертки с едой. В одном из них – фарш и какие-то непонятные овощи в супер-остром соусе, завернутые в пресную лепешку. Кисаме с наслаждением набивает брюхо.
Учиха появляется минут через десять, когда Кисаме неподвижно лежит на футоне, изучая хлопья серой пыли под кроватью и размышляя о том, что шлюха из девки лучше, чем уборщица.
– Я данго взял.
Учиха шуршит бумажным пакетом, Кисаме переворачивается на другой бок, с минуту смотрит на то, как полуголый напарник ест подтаявшие от жары сладости. Учиха в одном полотенце, обернутом вокруг бедер, поэтому видно, как он похудел за это время – межреберные щели и пластины мышц проступили четче, а на правом боку, аккурат в подреберье – тонкий бледно-розовый шов.
– Как вы?
Учиха тщательно прожевывает шарик, глотает и только потом отвечает:
– Нормально.
– А они что, через живот?..
Учиха неосознанным жестом касается шрама, на коже остается желтоватый потек сиропа от данго.
– Да, иначе было не достать. Там были некоторые… нюансы.
– Нукенин пригодился? – спрашивает Кисаме, кривясь от одного только воспоминания, как пришлось тащить здоровенного мужика аж с самой границы.
– Он был очень кстати, – Учиха собирает пальцами крошки со дна пакета и вытирает губы тыльной стороной ладони. – Из-за особенностей моего строения зародыш имплантировался в печень.
– В печень?.. Это вообще как?
– Бывает и такое, оказывается. Орган был сильно поврежден, пришлось пересаживать.
Кисаме хмурится: с имплантированной печенью и без того средний уровень чакры Учихи упадет до рекордного минимума.
– Вот и потрахались, – мрачно констатирует Кисаме.
Учиха долгую секунду смотрит на него, а потом вдруг говорит очень странную вещь:
– Ну, когда-нибудь это должно было произойти.
***

Впервые за все время их напарничества Кисаме всерьез опасается, как бы Учиха не двинул кони, сражаясь, уж больно плохо тот выглядит – после операции сильно обострился кашель, и даже недолгие тренировки выматывают его так, что он едва стоит на ногах.
Странное чувство – волнение напополам с раздражением. Незнакомое. Неприятное.
– Итачи-сан? – Кисаме осторожно подходит к Учихе, сидящему на земле с закрытыми глазами.
– Я знаю, как мы поступим, – говорит тот, не открывая глаз. – Ты слышал о технике изменения вида?
– Слышал, но печати не достать даже на черном рынке.
Учиха касается указательным пальцем своего виска.
– Но можно достать здесь.
Кисаме садится рядом, вытягивая гудящие ноги, подпирает голову кулаком, приготовившись слушать.
– Нам понадобятся двое шиноби с хорошим запасом чакры и некоторое время.
– Предлагаете сражаться дистанционно?
Учиха открывает глаза, кладет одну руку себе на живот. Шрам почти исчез, но, судя по тому, что ночами напарник ворочается без сна и подолгу медитирует, чтобы купировать болевые приступы, восстановление идет так себе.
– Ты против?
Да, он против, черт возьми.
Со времен стычки в Тумане им еще не подворачивалось ни одной мало-мальски стоящей битвы – лезвия Самехады скоро заржавеют, а сам Кисаме забудет, как держать меч в руке. Но Учиха… в конце концов, именно он спас его подпаленную жопу с крыши той гостиницы и протащил на своем горбу через все острова.
Они ведь напарники.
Кисаме всегда тяжело давались компромиссы.
– Мне нужна битва, Итачи-сан. Но ради вас я подожду.
***

Клон Учихи сражается против Шарингана Какаши и Девятихвостого. Судя по тому, что битва затягивается, мальчишка в рыжем комбинезоне уже освоил силу Кьюби.
Кисаме бы и сам не отказался от стычки с Биджу, но ему выпадает бой против фрика в зеленых лосинах. Впрочем, на деле тот оказывается вполне ничего – Кисаме вспоминает, что они уже сражались однажды, но тогда было и вполовину не так весело, как сейчас.
Мелюзга вертится под ногами, отвлекает, и Кисаме сажает прытких чунинов в водяные клетки. Мальчишка, девчонка и один отпрыск клана Хьюга – беспомощные, как птенчики, забавы ради стоило бы запустить к каждому из них по паре акул и посмотреть, что из этого выйдет. Справятся? Или пойдут на корм призывным тварям?
В конце концов, Учиха был младше них, когда пришел в Акацки. Да и сам Кисаме получил спец-дзенина в четырнадцать. Пусть все будет по-честному.
Но он не успевает сложить нужные печати – фрик атакует: мастер тайдзюцу, выносливый, как черт, сильный – Кисаме почти жалеет, что сражается, используя чужое тело, он бы хотел схлестнуться с ним вживую: по-настоящему, без оглядки на миссии и приказы.
Майто Гай. Хорошее имя для такого парня.
А вот его, Кисаме, имени фрик не помнит. Это отдает издевкой.
Кисаме думает, что перед уходом стоит убить детишек – схлопнуть водяные клетки под чудовищным давлением, превратив подростковые тельца в кровавую кашу – они ведь в этой Конохе трясутся над юными дарованиями, верно? Тогда бы Майто Гай навсегда запомнил его имя.
Зов Учихи похож на скребок когтистой лапы по оголенным нервам.
– Кисаме, нам пора.
Ну заебись, а ведь он только вошел во вкус…
Умирать оказывает очень неприятно – чужое тело, связанное с собственным техникой, до последнего мгновения транслирует нервной системе полный букет ощущений. Кисаме открывает глаза, передергивает плечами, стряхивая паутину предсмертной агонии, смотрит на Учиху: серые губы, серые глаза.
Кисаме вдруг думает, как бы мог выглядеть их ребенок – тот самый несостоявшийся уродец, присосавшийся к учишьей печени. Серая кожа и клыки? Тонкие губы и шаринган? Альфа? Или омега?
Наверняка боец был бы что надо – хороший запас чакры и додзюцу, а если бы мозгами пошел в Учиху…
– Нам пора, – говорит напарник.
Кисаме мотает головой, отгоняя странные мысли.
***

Весть о смерти Дейдары застает их в Водопаде: Зецу вырастает из земли возле террасы покосившегося домика, который они с Учихой сняли на отшибе.
– Очень не вовремя сдох, – говорит Кисаме, отхлебывая остывший уже чай, отдающий вениками.
– Вместе с ним погиб и Тоби, – продолжает докладывать Зецу.
Кисаме усмехается: как же, погиб он.
– С кем они бились? – подает голос Учиха.
Зецу выдерживает небольшую паузу.
– С Учихой Саске.
– Ясно.
Зецу с секунду наблюдает за Учихой, но, так и не дождавшись никакой реакции, исчезает, оставив после себя взрыхленную землю.
Кисаме одним глотком допивает чай, а напарник спускается по скрипучим ступеням с террасы и делает пару шагов по мощеной дорожке. Небо прорезает короткая, злая молния, все кругом наливается запахом скорого дождя.
Секунда, другая, а потом будто кран повернули – на землю обрушивается стена воды.
Фигура Учихи размывается полупрозрачной завесой, но тот не спешит укрыться от дождя – стоит неподвижно, обратив лицо к облакам. Он выглядит так, словно вот-вот упадет на колени, в жидкую грязь, но этого не происходит. Спина прямая, подбородок поднят высоко, пальцы побелели – так крепко сжаты кулаки.
Кисаме вдруг ловит себя на мысли, что понимает Учиху лучше прочих, он и сам переживал это – смерть человека, убийство которого было смыслом всей его жизни.
Это похоже на удар молнии. Внезапный. Болезненный. Парализующий.
Кисаме несет какую-то чушь про погоду и дождь. Учиха не реагирует.
– Простудитесь, – наконец, говорит Кисаме. А потом вдруг неожиданно добавляет: – По-моему, вы плачете.
Шум дождя нарастает, становится оглушительным, грязь под ногами кипит.
Учиха молчит, кажется, целую вечность.
– Нет, – напарник поворачивает голову, его голос звучит твердо. – Он не погиб. К тому же…
– Что?..
– Дождь закончился.
Последние капли разбиваются о камни, впитываются в землю. Воздух становится ясным и чистым, будто до скрипа отмытым недавней яростью стихии.
Учиха встряхивается, словно собака – вода разлетается брызгами, черные волосы липнут к бледному лбу.
Учиха – само спокойствие. Он шагает по грязи вперед, в его походке – странная легкость, словно он скинул с плеч тяжкий груз. И Кисаме вдруг понимает: жив, Учиха Саске жив.
Он догоняет напарника, а поравнявшись, говорит:
– Я помогу вам отыскать его.
Учиха смотрит на него со странным выражением, от которого к Кисаме вдруг приходит осознание: не он один болен своим напарником.
Не он один.