Ненависть. Глава 5. Месть во имя мёртвых

Тобирама вновь принял душ дома и в глубине души понадеялся, что ему не придётся отсасывать Мадаре ещё раз. В груди было мягко и спокойно, а ещё - тихо, так как чтобы ни было ночью, это будет уже второй раз, а завтра выходной, и, в любом случае, всё закончится гораздо раньше рассвета.
Сенджу удалось абстрагироваться, и на этот раз он знал, что получится и в процессе, так как память ещё хранила солнечное тепло Хаширамы и запах его спутавшихся за ночь волос. Даже чёрному огню этого не выжечь.
Смеркалось.
Пора.

В комнате нечем было дышать – окно никто не открывал. Мадара сидел, скрестив ноги, в самой тёмной части спальни и, когда Сенджу вошёл через незапертую дверь, не шевельнулся и не открыл глаз. Даже ресницы – и те не дрогнули.
Мужчина сам притворил за собой, разулся, памятуя о прошлом, и сбросил на пол тот же самый плащ, но даже когда Тобирама прошёл мимо и распахнул окно настежь, Учиха никак не отреагировал.
В спальню вместе с лунным светом – ночное светило неба росло - ворвался лёгкий ветер и взметнул листы бумаги на столе. Бледный свет упал на лицо Мадары, придавая ему болезненный вид. Мешки под глазами, казалось, стали больше, чем на прошлой неделе и раньше. Так же только сейчас Сенджу заметил корку на костяшках, кровяную, хотя в темноте она казалась чёрной грязью.
Тобирама сел на подоконник, как давече Учиха, и закрыл глаза. Впрочем, бдительности он не терял, так как это самое глупое, что можно сделать в стане врага.
Учиха - враги.
Учиха Мадара – самый главный враг.
- Мне не следовало тогда давать Хашираме выбор, - донеслось из-за спины. – Интересно, кого бы он выбрал? Я бы хотел на это посмотреть...
Мадара задумчиво тянул гласные и либо не задумывался о смысле своих слов, либо намеренно капал на душу. Сенджу ощутил на языке горечь вопроса, который задавал себе миллиарды миллиардов раз. Вчера он набрался смелости и почти спросил об этом брата, но её не хватило до конца.
Кого бы ты выбрал, Хаширама?
Мужчина медленно выдохнул. Появилась злость: глухая, острая, как случайно попавший под зубы шарик чёрного перца, гадкой, - и требовала выхода.
Какого чёрта?!
У Мадары нет никакого права занимать столь много места в жизни его любимого брата! А уж тем более хотеть при этом убить...
Тобирама слез с подоконника, закрыл окно. Рама еле слышно стукнула. Без света луны стало опять темно, но Сенджу это сейчас не волновало. Сделав два бесшумных шага до Мадары, он опустился перед ним на корточки. Сердцебиение участилось, во рту скопилась вязкая слюна, а руки напряглись в ожидании возможной атаки.
Учиха его игнорировал.
- Твой брат был такой же сволочью, как и ты?
Мадара окаменел. Тобирама заметил, как вздулись вены на его запястьях, услышал, как затихло дыхание...
Алым полыхнуло быстрее, чем Сенджу успел банально зажмуриться и не дать захватить себя в генджитсу. На мгновение всё поплыло, и чёткими остались лишь три томоэ шарингана на кровавом фоне, тело обмякло, словно кто-то безболезненно подрезал все сухожилия, а Учиха, с лёгкостью повалив на спину, начал его душить.
Тобирама смог сбросить генджитсу почти сразу - сказались тренировки и годы сражений против этого доджитсу – но драгоценную долю секунды уже потерял.
Хватка Мадары была жесточайшей – он хотел убить на полном серьёзе. Сенджу дёрнулся, изогнувшись, в груди всё скрутило, он вцепился в чужие запястья ещё слабыми после сильнейшей иллюзии руками, но ладони Учиха даже не сдвинулись. Перед глазами маячил активированный Мангекью, тонкие губы сжались в ниточку; мужчина был в ярости.
Мадара скривился и надавил большими пальцами на кадык. Перед глазами потемнело, Тобирама надрывно захрипел, застучал ногами по полу, судорожно скребя ногтями по вдавливающимся в плоть пальцам.
«Задыхаюсь... молю... воздуха, воздуха, воздуха!!!»
Мыслями завладела паника.
Внезапно Учиха отпустил его. Сенджу жадно вдохнул ртом и тут же закашлялся, голова кружилась от недостатка кислорода. Мадара грамотно воспользовался этой заминкой: резко перевернул на живот, заломал руки за спину и – звякнула металлическая пряжка, в этот раз на нём были другие брюки, какая безумно важная деталь – и стянул их ремнём. Перекрутившись, кожа впивалась в жилы на запястьях, но на эту мелочь было плевать, так как Учиха грубо, не давая упасть, сдёрнул с него штаны вместе с бельём.
Тобирама рванулся, сумев приподняться, но Мадара безжалостно ударил кулаком по пояснице. Дыхание перехватило, оглушила тупая и сильная боль, и мужчина рухнул обратно.
- Не рыпайся, сука! – прорычал Учиха.
Сенджу попытался выкрутить руки, плечи – без толку, Мадара умел связывать так, чтобы не вырваться, а нужное мгновение он снова упустил. Звонко шлёпнула ладонь о кожу ягодиц, но Тобирама не был уверен, что почувствовал это.
Учиха не растрачивался ни на смазку, ни на растягивание. Вогнал два пальца, двинул ими раз, два и стал с трудом, шипя, пропихивать. Вряд ли это было приятно ему самому, но у него стояло, а Сенджу дорогого стоило сохранять подобие самообладания.
Что сильнее – боль или унижение?
Тобирама не знал, но факт был в том, что то, что изначально было жертвой и платой с его стороны, стало изнасилованием.
Мадара резко вошёл на всю длину и одновременно с этим его пальцы слишком сильно стиснули ягодицы Сенджу. Мужчина коротко вскрикнул, рефлекторно попытался отстраниться от пронзившего толстого члена и вырваться, но не вышло, и он вновь упал на грудь. Выкрученные плечи заныли от резкого движения.
Когда Учиха начал в него вбиваться, Тобирама догадался закусить угол покрывала. Было дико больно, в уголках глаз защипало – чисто физиологическая реакция. Как бы ни сдерживался, он каждый раз вздрагивал, а уши улавливали неровное дыхание Мадары.
Вскоре мужчина разошёлся. По уже разработанному проходу шлось, вероятно, легче, Учиха ускорился; Тобирама ощутил, что там отчего-то влажно, а привыкания не возникало.
Мадара за ремень рванул его руки назад и подался впёрёд, нагибаясь к уху и насаживая на себя. Сенджу плотнее стиснул зубы на импровизированном кляпе, подавляя вскрик.
- Пару дней назад... ха... кто-то разорил могилу моего брата... – Учиха провёл языком у него за ухом и укусил раковину; низкий шёпот ввинчивался в голову. – И я узнаю... кто это сделал... – толчок.
Мужчина обхватил губами место укуса, мокро посасывая его, оторвался; его телом всё ещё руководило физическое влечение. Мадара согнулся ещё ниже, опираясь на свободную руку. Говоря, он почти касался губами скулы Тобирамы.
- Я его уничтожу... Его будет выворачивать наизнанку... ха... Выдавлю глаза и буду, не торопясь, дробить кости, одну за другой... И после смерти он тоже будет проклят, так как потревожил мёртвых... – проклятия из его уст звучали ласково. – Я бы хотел это сделать с тобой, но ведь тогда всё...м... было бы бессмысленно, не так ли? Болтовня Хаши... Я бы хотел, что ты умолял... Сначала о жизни... потом о смерти...
Сенджу хотел бы что-то ответить, огрызнуться или хотя бы тоже укусить. Но Учиха брал его, как ту несчастную шлюху, и он боялся выпустить ткань изо рта, боясь, что начнёт кричать.
- А вот теперь это достанется не тебе... – Мадара нежно поцеловал его в щёку, не переставая жёстко трахать. – Но это ничего... я буду драть тебя, пока не начнёшь вопить... Ведь если б не ты, мой брат был бы жив, и... ха... могила б не понадобилась, не согласен?
Больше Учиха ничего не говорил. Выполняя своё обещание, он рычал, тянулся к паху Тобирамы, облапивая вялый член и прекрасно понимая, что никакого удовольствия это сейчас не доставит, и разрывал Сенджу изнутри; вряд ли он когда-либо жаловался на размеры.
У Тобирамы уже не осталось сил. Одеяло помогало не прикусить ненароком язык и глушить голос от подвывания в такт до вымученного мычания.
Кончать в него Мадара сегодня побрезговал. Судорожный стон, слабость в теле Сенджу и липкие капли семени на обнажённых бёдрах – и всё. Впрочем, Учиха не дал прийти в себя. Быстро освободив его руки, мужчина уложил его на спину, уселся на живот, зафиксировав запястья ступнями – был бы Тобирама не в таком состоянии, то смог бы освободиться – и намотал ремень себе на правую ладонь.
- Я тебя ненавижу, сукин сын, - очень убедительно сказал он, пропуская ремень через пряжку, которая оказалась на костяшках его пальцев. – Слышишь, урод, ненавижу.
Мадара бил с размаху и только по лицу, выверивая так, чтобы не больше повреждений, а больнее. Выплёскивая эмоции, Учиха, придерживая за ворот водолазки, наносил пряжкой удар за ударом, а в перерывах лаконично сообщал, что он его ненавидит.
- Ненавижу.
Удар.
- Это тебе за моего брата.
Удар.
- Мерзкая ты тварь.
Удар.
- За Изуну...
Удар.
Когда он закончил, лицо Тобирамы заливала кровь. Из-за мерещащихся чёрных пятен мужчина почти ничего не видел.
- Пшёл вон, - процедил Мадара.
Тяжесть с живота исчезла.
Сенджу мог бы быстро прийти в себя, так как на войне было и не такое. Сенджу мог бы побороть дрожь и наброситься в ответ.
Но вместо этого он, смаргивая с ресниц бурые капли, натянул штаны, схватил сандалии и плащ и сбежал, не зная, что поднявшийся было Учиха, стоило двери захлопнуться, обессилено упал на колени, выронил ремень из ослабевшей вдруг руки и, сгорбившись, вцепился себе в волосы, жалобно скуля:
- Ненави-и-ижу-у-у...
И разрыдался.

Тобирама держался на ногах, молодец, Тобирама. С него текла вода, без мыла; то, что мешалось с кровью на лице, окрашивалось в розовый. Взгляд был направлен в одну точку, и ему сильно хотелось сдохнуть прямо здесь, в ванной, где светлые стены и запахи трав, а снаружи, в саду, как и каждый вечер, зажигаются светлячки.
Это пройдёт через пару часов или дней, как повезёт.
Запястья покраснели, бёдра и ягодицы – аналогично, но с этим ничего не сделаешь. Гораздо важнее было посмотреть, что там с разбитым лицом, а остальное по мере поступления болевых импульсов в мозг и усталости.
Пряжкой ж бил, урод ебанутый.
Пошатываясь, Сенджу дошёл до зеркала, но пока что решил в него не смотреть, так как и без того было ясно, что перекиси понадобится много, благо она хранилась тут же, в шкафчике, в больших количествах.
Мужчина мягко промокнул лицо сложенным в несколько раз бинтом, убирая водяные капли и кровь. К счастью, зрение не пострадало, и после минутного помутнения взгляд прояснился. Зависнув, Тобирама на автомате прикладывал марлю к повреждениям до тех пор, когда алых капель ни стало минимальное количество.
Дальше шёл тот же бинт, но смоченный в антисептике. Теперь его приходилось прижимать покрепче, а ещё всё же пришлось посмотреть на своё отражение.
Кровавое месиво – ничего особенного. Завтра всё это опухнет и посинеет, а мелкие ранки быстро покроются корками.
Ноги подкашивались. Хотелось сесть, но здравый смысл подсказывал, что не стоит. Лучше дотащиться до спальни, принять на грудь снотворного и лечь там. Но, когда в очередной раз перекись прижгла плоть, голова вдруг закружилась столь сильно, что Сенджу осторожно опустился на корточки.
Лучше если и стало, то не намного. Тобирама обмотал голову бинтом так, чтобы можно было, повернувшись на бок, касаться щеки, так как спать на спине, разумеется, не было никакой возможности. Утром сделает по-нормальному, а на время хватит и такого, главное затянуть узелки потуже.
Сенджу прикрыл глаза и, качнувшись, облокотился верхней частью лба – не пострадавшая часть лица - о холодное зеркальное стекло. Надо было встать и найти ту самую мазь, а не то хуже потом будет. Сейчас проверять необходимости не было – и так ясно.
Взгляд сполз ниже и внезапно наткнулся на две алые капли, расплывающиеся на полу...
Бля!
Тобирама резко поднялся и чуть не потерял равновесие. Осмотрел наскоро себя, дёрнулся и скривился от отвращения. Кажется, Учиха его порвал...
Чтоб обработать, пришлось встать на четвереньки. Кровь больше не шла, то, наверное, от позы было. Собственные пальцы приносили боль, от мази сильно щипало, но Сенджу, скрипя зубами, терпел. В голове вертелась медицинская хрень, непонятно где и когда подчерпнутая, вроде «инфекционное заражение» и «микротрещины».
Значений этих слов Тобирама не помнил.
Его в жизни так не унижали...

Щиплющее язык снотворное оставило после себя полыневое послевкусие, так как Сенджу плохо разбавил отвар. Улечься нормально не получалось, так как на спину – нельзя, а на боку ныло лицо. Последнее было более терпимо, так как к такого рода ранам он не то, чтобы привык, но на войне всякое бывало...
Ладонь сжимала записку:

Срочные дела на востоке, Хьюга заключили альянс с Инудзука против Нара, а их связь с Яманака и Акимичи скреплена поколениями верной дружбы. Сам понимаешь, сколько будет крови, а мне надоело это. Попытаюсь решить миром, людей взял.
Дела на тебе и Току, вы с ней в хороших отношениях. Если что – Мадара мне поможет, ему проще сорваться с места, чем тебе.

Хаширама.

Хашираму очень хотелось видеть. Вчера старшим был он, Тобирама, а сейчас, униженному и истерзанному, ему малодушно хотелось постучать в чужую дверь и завалиться на нагретый футон, хотя младший Сенджу делал так только до рождения Каварамы, когда сам был ещё самым младшим.
Тогда было можно.
Но сейчас – другое. Хаширама не должен ничего знать, никогда, так что даже хорошо, что его нет; к его возвращению Тобирама почти до конца сумеет вылечить лицо.
Мужчина провалился в сон, в котором не было ничего, кроме густой, как смола, спасительной черноты.

Сенджу застонал, случайно мазнул щекой по простыни и проснулся. Лицевые мышцы сильно болели, его трясло, спина взмокла, а паутине кошмаров требовалось время, чтобы растаять. Что-то было в этих снах смутно знакомое, будто терзали они уже раньше его душу, но подробностей Тобирама не запомнил.
Кровь была.
Мадара был.
И больше – ничего.
Встать было трудно, так как колени всё ещё подгибались. Но нужно было посмотреть, что там с лицом, хотя показываться кому-либо на глаза следующие несколько дней в любом случае не стоит, а то поползут слухи.
В ванной царил бардак, но это он потом уберёт. В зеркале отражалось нечто отёчное фиолетовое гематома с пятнами красного и болезненного синего, что когда-то служило ему лицом. Самой яркой была гематома на щеке, но в целом могло быть хуже.
Зрение – важнее.
В дело пошла та же самая мазь. Густая, полупрозрачная, она ложилась легко, а Сенджу не жалел лекарства. Чуть позже поищет медицинские свитки, раньше всё руки не доходили, а теперь хотя бы снять припухлость было б неплохо.
В нос бил едкий травяной запах.
Остатки мази ушли на припухшие запястья, на которых уже появились тёмные синяки от ремня и несколько кровоподтёков.
Чёртов ремень.
Тело ныло будто после первой в его жизни по-настоящему серьёзной тренировки.
Голода Тобирама не ощущал, наоборот, казалось, что от любой еды его вывернет. Честно говоря, проще всего будет вернуться обратно в спальню и снова лечь, только сначала – найти Току и переговорить с ней.
Тока ему нравилась. Чуть старше его самого, но младше Хаширамы, она была строгой, прямой, недоверчиво щурилась в сторону Учиха. В целом же, в её взгляде было мало тепла, но Тобирама всегда считал, что это из-за цвета её глаз – светло-голубого, почти серого. Привыкшая к доспехам и мечу, а не кимоно и украшением, Тока без тени страха выдерживала взгляд шарингана и лёгким взмахом руки и парочкой печатей насылала свои иллюзии.
В общем – мечта, а не женщина.
Женщина жила в соседнем здании, к которому легко было дойти через задний двор. Показаться перед ней Тобирама не опасался, быть может, потому, что Тока умела хранить тайны от врагов, но и от своих.
Когда он пришёл, она по-мужски, скрестив ноги в чёрных штанах, сидела на ровно застеленной постели и красила губы. На вошедшего Тока даже не оглянулась, продолжая сосредоточенно смотреть в карманное зеркальце.
- Что-то случилось, Тобирама-сан?
- Справишься одна следующие два дня?
- Разумеется, - Тока подвинула зеркало, глянув на него через зазеркалье. – С лестницы упали?
- Считай, что так.
- Лицом вниз?
- Да.
- Документация на вас.
- Никому ни слова.
Тока повела плечами и стёрла светло-розовую, в тон кожи, помаду рукавом и повернулась к нему худым лицом.
- Вы во мне сомневаетесь, Тобирама-сан?
Красясь, она забрала все волосы назад. Без чёлки женщина выглядела иначе, перечёркнутый шрамом правый глаз был подёрнут дымкой, и Тобирама не был уверен, что Тока им видит.
Может, поэтому закрывает?
На её вопрос мужчина предпочёл не отвечать и, вернувшись к себе, лёг отсыпаться после вымотавшей его прошлой ночи.