Оковы. Глава 12.

«Это конец. Определённо».

Сегодня ей снились кошмары. Для шиноби это нормально, правда.
Спросонья она поскребла кожу на руках – в полузабытье ещё казалось, что всё тело полыхает в огне, а образы, всего лишь на ничтожное мгновение мелькнувшие в сознании, понудили армию мурашек пробежать по влажной от пота спине. Щупальца боязни поползли по позвоночнику вверх, и розововолосая торопливо поднялась и тряхнула головой. Она и в самом деле перепугалась того, что страх может сломать шею. Как глупо.
Сегодня ей снились кошмары. Харуно слабонервно потеребила короткую прядку розовых, как былые детские мечты, волос. Ужасы не смеют пугать.
Уверяя себя в том, что кое-когда воспоминания – это не есть славно, девушка попыталась отогнать от себя неотвязчивые смятения. Это так противоестественно для шиноби – обходить стороной свои страхи, не сходиться с ними лицом к лицу, глаза в глаза; вообще чего-то опасаться.
Да. Так ломаются все идеалы и правила, по которым обязан существовать (никак не жить) ниндзя. Сакура понимала, даже смирилась с этим. В свои неполные семнадцать она - зрелый человек, выдержанный, ответственный, целесообразный. Шиноби, чьи руки в крови даже не по локоть. И никогда не было существенно, кто есть кто: лекарь под бежевой тканью палаток или боец на алой передовой. Проливать кровь врагов, становясь бесчеловечным убийцей, или же смотреть на лужи кумачовой жизни своих товарищей?
Шиноби.
Спалённое селение предстало перед глазами на пустяковый миг, а Харуно уже всю лихорадило, словно она вновь оказалась там. Среди обуглившихся трупов, чёрного дерева, запаха гари, крика ворон. Воспоминания, с совершенной буквальностью сумевшие передать ещё и жуткие ощущения при увиденном, оказались морозной водой на апатичную голову. Что за чёрт с ней творится?!
Всё увиденное уже давно было заслонено тьмой фантома Саске, но воспоминания, ощущения внезапно соблаговолили вновь показать себя…
В конце концов, это несущественно и излишне. Не для неё, не для медика. И шиноби должен тревожиться в аккурат о том, по какой причине выпало случившееся, а не устремлять участливость на такую плачевную деталь – смерть. Да и кончина чужих людей – значимость ли это?..
..Сакура давно поняла, что настоящим шиноби она станет с трудом. В глазах Цунаде она видела ту же мысль, однако Хокаге продолжила тренировать девочку, решившую стать сильнее. Быть сильной ради других.
На руках Харуно умирало немало людей – в малых миссиях, в крупных заданиях, на войне. Они твердили ей, что не надо плакать: простые люди гордились тем, что уходят, словно они великие воины; в уголках губ каждого ниндзя появлялась жёсткая складка, а глаза их горели гордостью за себя и за товарищей. Когда душа оставляет тело, всегда становится невероятно уныло. И так бывает, что люди умирают.
Она не плакала, нет. Губы и руки тряслись, но Сакура держала саму себя, загоняя всю чувствительность подальше, силясь почти что выбить её клином рассудительности. В свои неполные семнадцать она уже взрослая. Заслуженный ниндзя Конохи, Скрытого Листа, ученица великого Санина, пятой Хокаге. Ей не положено плакать хотя бы по статусу.
И страх ей безвестен. Ни одной солёной капли.
Таковы правила.

Сегодня что-то клацнуло в груди – после гнетущих снов куноичи почувствовала себя почти что эфирно. Она бабочкой порхала по дому, подобному разгромленной и хрупкой вазе; мурлыкала себе под нос безыскусный напев какой-то песни из далёкого детства. Харуно не штудировала ностальгия по прошлому, по чуждому ей вчера. И потому, наверное, ей стало настолько воздушно внутри.
Когда солнце начало балансировать меж днём и вечером, девушка, одолеваемая подозрительно ладным расположением духа, вышла из дома. В последние дни её жизнь разбилась на четыре ключевые доли: дом, больница, Наруто и Саске. И, если с первыми двумя она уживалась сносно и просто-напросто уставала, то с конечной парочкой было слишком… сложно? Нет, удручающе.
Сакура не могла говорить об Учиха ни с кем, а в особенности с лучшим другом. На её плечи, точно бы увесистый небосвод, с новой мощью обрушился груз собственных душевных привязанностей, умолчаний. И ещё - бремя обета, что Узумаки когда-то клятвенно пообещал ей.
Вернуть Саске.
Как оно было… наивно, доверчиво, самонадеянно. Харуно испытывала почти что удушение, как только вспоминала о словах вечно улыбающегося мальчика – если ей, такой правильно-неправильной обузе, настолько грузно, сколь же веса предоставлено судьбой ему? Некоторое время она мнила, что обещание было лишь методом что-то доказать, что-то преподнести. Что-то, что указало бы, где её, розововолосой неумехи, место.
Но Наруто не такой. Чувство стыда оттого, что Сакура хотела перебросить свою слабость на чужие плечи, утопило беспокойную гордыню и слилось с болью от потери.
В свои семнадцать лет Харуно, наверное, пережила слишком многое. И судить жизнь она научилась тоже.
Саске Учиха был феерией, а пять букв его фамилии – тем, что казалось фантастическим. Ледяной тёмный рыцарь с пленительным голосом и взглядом – женский пол млел от этой мрачно-холодной красоты. И она тоже таяла, пока не растеклась лужицей из-за потёмок его души.
Сакура влюбилась в невозможность, упорно стремясь заполучить хоть частицу, атом его эмоций. Сакура влюбилась и согревала своё чувство ненормальным слепым пламенем, дожидаясь кострища с той стороны, где взор зелёных глаз её всегда вцеплялся в силуэт тёмноволосого мальчишки.
«Как давно это было…»

***

В зале Совета резкая тишина, показавшаяся между непрерывным разговором на повышенных тонах, длилась всего лишь секунду.
За это мизерное время Кишо причудилось, что сейчас произойдёт новый взрыв, уничтожающий всё живое; Хомура без видимого напряжения держал во рту сигарету, а при беседе лишь периодически громко вздыхал, то ли соглашаясь с высказыванием, то ли наоборот.
В мозгу каждого секунда показалась вечностью.
- Д-да как он посмел нам угрожать! – голос звенел от испытываемого гнева. Эхом мелькнув под потолком, вскрик Утатане исчез, словно его и не было вовсе. Кулак, которым женщина в сердцах ударила по зыбкому столику, ныл.
Восклицание старейшины не осталось пренебрежённым: Кишо, что поведал о конфиденциальном разговоре, улетучился из зала Совета ястребом. Его обычно тяжёлые шаги не были слышны, или, быть может, это Утатане утратила былые сноровистость и слух? Да и спина начала шелудиво болеть…
Как же она ненавидела свой возраст! Эта проклятая хрупкость, ломящие кости, квелость организма – раньше Кохару и представить не могла, насколько это погубит её. Старейшина жёстко усмехнулась уголками меловых тонких губ. Теперь молодость в чести, теперь молодые прорывают дороги вперёд, теперь они, столбы деревни, не нужны. Ну разумеется.
Она выпрямилась, швырнув презрительный взор в окно, туда, где когда-то сияли изваяния лиц Хокаге. Последние двое были для неё почти что детьми, но то было знатное время. Знатное.
Ярость трепетала в груди, намеренная выбиться новым недовольным воплем – Утатане угодила в неконтролируемое бешенство в тот самый момент, когда Кишо со всем чванством поведал о том, что «омерзительный слепой поганец нашёл в себе мужество угрожать вам». У самого же этого мужчины в расцвете лет после встречи с мальчишкой тряслись руки и колени, а зубы ударялись друг о друга. Старейшина была почти убеждена в этом и, боготвори она азартные игры, поставила бы на кон всё, что душе угодно.
- Я этого ожидал, - вздохнул Хомура, упуская сигаретный дым полегоньку, сквозь плотно сжатые губы. Он обнаружил это занятие весьма дельным, а Кохару сумела лишь гадливо наморщить нос, пробормотав, что прикидываться дитём малым – это есть непочтительность к их работе. Она могла бы вырвать эти поганые сигары из его хилых ослабших рук, но решила даже не пытаться. На следующий день на службу Митокадо бы взял уже две пачки.
Старый болван.
В груди Утатане гнев на Учиха на пару минут замер, уступив место очередной ярости – и этот дряхлый дурень смеет так говорить!
Они были командой – в том случае, если ответственность и сборище старейшин Конохи можно было бы назвать командой. И, раз уж так, они были неплохими пособниками. Чаще всего её круг интересов всегда оказывался взаимосвязанным с целями и предпочтениями Хомуры, и вместе они сработались превосходно. Но Учиха Саске застыл камнем преткновения, чертой, которая делила их обоих между собой. Пожилую женщину это выводило из себя.
- Значит, это говоришь ты, Хомура? – противный старик! Старейшина с удовольствием отметила, как сказала это ему: ярость очутилась в тупике, и тоном, голосом-шипением Кохару смогла вытеснить её из себя. Уже лучше. Осталась только ненависть к отродью проблемного клана.
Митокадо не ответил, вновь увлёкшись курением. Утатане стиснула зубы и, поднявшись со стула, стала прямо напротив зажравшегося глупца. Он сидел так, как мог сидеть лишь в истекшие лет пять – утомленно откинувшись на высокую спинку стула, Хомура подолгу курил, изредка поправляя съезжающие на нос очки.
Кохару терпеть не могла их ужасный старый возраст.
- Тогда проясни мне одну вещь, - она пригнулась настолько, насколько дала добро вновь заболевшая спина. В глазах Утатане маячили чёртики неистовства, а ладони с почти сквозной кожей, через которую уже были чётко видны голубоватые сосуды, исчезнувши в складках длинных юбок, сжались в несильные кулаки. «Ты мне за всё ответишь, обещаю!» Губы у неё сложились в тонкую полоску и в надменную ухмылку.
- И что же? – лениво приоткрыв глаза, старик всё-таки вытащил сигарету изо рта и ответил. Его голос сипел ещё больше, чем раньше; за время, что нукенин провёл в деревне на больничной койке, Митокадо потерял былую запальчивость, звучность. И, как цветок, увял прямо на глазах. Женщина сначала решила, что совесть всё-таки мучает дурака, но потом оставила ложную мысль. То была не совесть, а немое моление о прощении для своей души. Как будто оно поможет.
Конечно, они оба ведали незыблемый страх, поначалу их редкостно душила вина – именно их, но никак не Данзо. Даже третий Хокаге пал жертвой собственных раскаяний, хоть и шевелился только лишь в направлении заинтересованностей мира и благополучия Конохи.
Мальчишке этого никогда не понять.
- Отчего ты, ожидавший подобное, разрешил преступнику остаться в деревне? – Митокадо так и не раскрыл рта. Его оцепеневшее лицо казалось ещё старше, ещё морщинистее в свете маленькой лампы. Глаза, спрятанные за очками, давно не были живыми – в последний раз они блеснули тогда, когда состоялось первое обсуждение действий при возникнувших, как снег на голову, причинах.
Хомура не открыл рта ни для ответа, ни для сигары. Она, догорающая, почти что добралась до тонких сухих пальцев мужчины.
- Ну, чего молчишь? – Утатане не хватало терпения. Старейшина была в неком предвкушении и беспокойстве. Душегубство ей обещали сотни и тысячи раз на дню, но такой трепет она испытывала всего лишь пару раз в своей долгой жизни. - По твоей милости нас обещают убить, если мы не исполним эти его условия!
Митокадо швырнул на Кохару взгляд, не пророчащий ничего ладного. Даже у стен есть уши, а чужим ушам слышать её монолог на умноженном тоне не следует. Женщина угомонилась, хоть и глаза её вскипели подновленной бурей смятений.
- Ты знала, что нервные клетки не регенерируют? - женщина прикусила губу, чтобы не вспылить вновь. На мгновение в глазах и на лице Хомуры показалось выражение веселья, но маска переменилась так же скоро, как и расположение духа старейшины. Уже с основательным лицом он спросил:
- Как думаешь, был бы у нас выбор, если бы мы не пустили его в Скрытый Лист?
Утатане вздрогнула всем телом. Такого поворота она ожидать не могла; она вообще смотрела куда угодно, но не в самую суть, когда дело касалось клана Учиха. Кохару поймала себя на мысли, что безнадежно теряет необыкновенную способность здраво думать, лишь только речь заходит о самом страшном и кровавом семействе.
Потому у неё не нашлось слов. Подметив незаметные изменения на лице сотрудницы, старик кивнул, словно и не было здесь её, а он вёл беседу сам с собой.
- Здесь есть хотя бы вероятность отжить на пару лет дольше, - цокнув языком, он глянул на сигару. Она уже догорела. - То, что пацан слеп, ещё не значит, что слаб, - Митокадо, сощурившись, прицелился и, бросив сигарету лёгким движением руки, попал окурком метко в помойное ведро. За полётом проследили две пары уже не юных глаз. Утатане, лишившаяся всего запала и всей уверенности в момент, насупилась, не соглашаясь с самоочевидным.
- Ты осознаёшь, что таким образом мы способствуем нукенину, которого разыскивают не только правители других селений, но и охотники за головами? Я хочу жить, но цена…
- Кого ты травишь, Утатане? – сцепив пальцы в замок, Митокадо прикрыл глаза – буквально за полторы недели он изморился стремительнее и сильнее, чем за последние лет двадцать. Сказалось напряжение, стало быть. Парень одним своим наличием проявил чрезвычайный натиск и воздействие, поставил на уши и так не первого качества нервы. Их дробила всего пара-тройка сотен метров, почти пропасть, но нукенин господствовал над всеми раздумьями старейшин. Он - колоссальная опасность.
- В случае несогласия он может и не убивать нас, так ведь? Ему достаточно замолвить словцо о событиях давних лет…
Кохару, резко отшатнувшись, желчно-взбешенно выплюнула:
- Да кто ему поверит! – когда женщина мотнула головой в слепом отчаянии, из безупречного пучка волос на макушке выкарабкалась одна седая прядь. Нет, Утатане не намеревалась слышать ничего подобного. И думать об этом не желала – как вообще такое мыслимо? Как подобное могло случиться с ней, с ними?
Всё охватывалось доверием, и молодёжь деревни созидала свою хрупкую жизнь только на нём. Сейчас не отыщется ни одного человека, который бы не поверил Узумаки Наруто, герою Конохи. Кто не отдастся словам Харуно Сакуры, той, что была с Пятой до самой её смерти? И, к чёрту, сколько ещё таких молодых людей найдут касательства по всему селению, приобретая поддержку? Убийство? Нет, нельзя. Паники тогда точно не избежать: остатки седьмой команды напустят шум, а в этом случае фраза о «тайном, что всегда становится явным» станет уместна.
Слово Саске и, как ни странно, целой Конохи против вердикта старейшин. Так народ попросту отречётся от власти, в которой судьба Скрытого Листа заключается лишь в руках вершины. Невыносимо.
- Каждый шаг мы продумать не сможем, - Кохару цеплялась за всякую спасительную соломинку в своей голове, но каждая рвалась, пропадала, оказывалась обдающей погибелью. Гордыня воздала ложь и беспощадность отчаянием, и старейшина опустила руки, сдавшись произволу. Суд в этот раз стал не со стороны глав деревни, а с того края, где влачилась вереница смертей и ножей в спины.
- Нелепость и безумие.
- Мы должны дать ему добро.
- Это сумасшествие, Хомура.
- Знаю. Но мне всё же хочется жить.

Утатане тогда долговременно хранила безмолвие. Она думала, что, даже проиграв сражение условий и опасностей, они ещё способны на победу не только в битве с мальчишкой Учиха, но и на триумф в войне с противником, кроющимся за маской и чёрным плащом. «Закатные облака поселяют противные мысли», - грубо задёрнув длинные малахитовые шторы, Кохару мысленно пообещала себе вернуть прошлые твердость, суверенность и хитрость.