Она передаёт привет

— Знаешь, не меняется. Улыбка всё та же.

Саске кривит губы, выдыхая слова вместе с сигаретным дымом, щекочущим ноздри. В тёмных глазах притаилась радость: неприметная, слабенькая, как новорождённый птенец, под прозрачной кожей которого можно разглядеть сосуды. Последние несколько затяжек, томительная тишина и судорожный выдох как сигнал. Худые бледные пальцы выуживают из пачки новую сигарету, крутят её, оценивают, щупают, а потом — с отвращением выбрасывают на зелёный газон. Чистую, не помятую, не тронутую языками пламени из старой зажигалки.

— Подбадривала. Снова.

Наруто смотрит на Саске с улыбкой, прикрыв один глаз, в который светило сквозь желтоватые кроны деревьев солнце. Вокруг было тихо, прохладно, безопасно. Узумаки изо всех старался убедить себя в том, что всё действительно так, как он себе представляет. Как он может придумать для себя, когда находится рядом с лучшим другом, что бормочет себе что-то под нос, а после смеётся. Всё так же — нервно, как-то отчаянно, глухо. Только тёмные глаза под солнечными лучами кажутся не такими мутными, понимающими и узнаваемыми. Наруто хочет что-то сказать, но Саске резко прикладывает пахнущий спиртом и табаком палец к чужим губам, выдавая одинокое «тшш». Шелест ветра зарылся в листьях, срывая их с веток, словно несносный дворовый мальчишка, залезший в чужой сад.

— Знаю, что плакала. Пыталась скрыть это, отворачиваясь от меня и пряча лицо.

Вдруг улыбается чему-то, поднимает темноволосую голову и всматривается в одинокие окна-глаза дома неподалёку: там, через дорогу, что сразу за массивным проржавевшим забором. Наруто опускает взгляд, тут же убирая со смуглого лица улыбку. Учиха не замечает перемены в настроении друга: слишком поглощён лицезрением светлого здания, доставая из пачки очередную сигарету. Глаза не смотрят, руки — делают: вертят, мнут, чиркают зажигалкой, сдирая о покорёженное колёсико кожу на подушечках пальцев. Только сигарета вновь оказывается кинутой куда-то в траву. Саске смеётся, проводя ладонью по затылку. Наруто покорно молчит рядом, прикрыв глаза и опустив белобрысую голову.

— Я так рад, Наруто.

Узумаки не отвечает, молча кивая. Сакура приходит к Саске почти каждую неделю, просит не отчаиваться, позволяет не сойти с ума в четырёх тесных стенах, где даже вода из-под крана имеет свой особенный вкус — вкус горькой вины, отдающей чем-то приторным и обжигающей кончик языка. А болит он несколько дней. Учиха знает, Наруто — пытается не знать.

— Она любит до сих пор. После всего случившегося.

Харуно любила безумно. Саске долго пытался отравить чувства девушки, заставить её отказаться от того, что просит сердце, вынудить послать мечты куда подальше, но Сакура не желала сдаваться. Никогда и не собиралась, всеми возможными способами пытаясь расположить к себе скрытного парня-хулигана из параллельного класса. Так вот любила: безнадёжно, но уверенно-горячо, получая в ответ только плевки под ноги. Насмешки, сплетни за спиной, издевательства.
Сакура долго терпела, а Саске долго и с наслаждением наблюдал, как хрупкая, невзрачная девчонка превращалась в уродца. Маленькая, нервная, испуганная. Покрашенные в розовый волосы вечно спутаны, грязно-зелёные глаза видят, кажись, только насквозь, а тонкие руки с кривыми пальцами хватались за белые подоконники. Два слова связать не могла, когда на неё смотрели: всё ждала, когда же начнут издёвки срывать со своих языков. А весь её вид — неаккуратный, нескладный, по-детски вызывающий — говорил, мол, давайте. Бейте — и что? Не больно! Даже стоять ровно не могла: разбитые колени дрожали, а на лице застывало выражение вынужденной смелости. Этакая улыбка сквозь высохшие слёзы.

— Я ведь был таким идиотом.

Дым сигареты напоминал Саске о ней. Быстро исчезающий, плавный и порождающий зависимость. Тогда, пять лет спустя после выпуска, Сакура снова появилась. Исхудавшая, угловатая, вытянувшаяся в росте — и вот это её лицо бледное, эмоционально-бесцветное, повзрослевшее на десяток лет. Сидела на стуле, скрестив на груди руки и покачивая левой ногой, рассматривая присутствующих с интересом жадной воровки. В кругу тех, кто решил бежать от проблем так, чтобы в итоге набросить их все себе на шею. Когда вгоняешь под кожу иглу, чтобы ощутить мгновением позже то, как расщепляет твой жалкий мир, инстинкт самосохранения пропадает. От себя самого никто не защитит — и Учиха не раз это повторял пришедшим. Он ведь знал, он хотел помочь. Даже этому уродцу, что накручивала на длинный палец розовую прядь волос и откровенно смеялась над ним, сверкая зелёными уставшими глазами.

Она тогда подошла к Саске, схватила его за рукав, требуя обратить на себя внимание. Она спросила: «Ты веришь в то дерьмо, о котором говоришь?», а он и не сдержался — поцеловал, думая, что это в первый и последний раз. Ему было мерзко, на губах остался привкус дешёвого пойла с вишнёвым ароматом, а на её губах сияла непонимающая улыбка. Хотелось сплюнуть, вытереть рот тыльной стороной ладони, но Саске просто смотрел, как Харуно отворачивается и уходит, ничего ему не сказав. Было отвратительно, тошно, но он хотел ещё, пока смотрел вслед сутулой женской спине и напряжённым плечам.

— А она благодарит за всё.

Узумаки что-то говорит, но Саске не хочет слышать. Он поглощён воспоминаниями и счастьем, что Сакура до сих пор рядом и реальна. Такая свежая, с лёгким румянцем на щеках, приветливая. Лучится теплом, которое поглощает Учиха без всяческого «спасибо». Он так рад, что Харуно смогла излечиться, перебороть серьёзную зависимость и физическую, и психологическую, а теперь осталось лишь немного подождать — и всё станет так, как оно должно было случиться пару месяцев назад. Тогда, на вечернем пляже, где море не имело конца, а песок холодил босые ноги.

— Не знаю, что бы случилось, не повстречай я её опять.

Наруто кивает, взъерошивая светлые волосы и поднимаясь с места, начиная ходить туда-сюда и посматривая на часы, что висят прямо в воздухе. Выше крон деревьев. Одна, две, три секунды — и Узумаки моргает, тяжело переводя взгляд на Саске, что сидит в кровати и мечтательно смотрит в желтоватую стену. Для него не существует дней недели, часов — только Сакура, приходящая каждую неделю. Это его точка отсчёта и это точка невозврата. Наруто что-то говорит, но Учиха не хочет слушать, откидываясь на единственную подушку, из которой скоро обещали повылезать все перья, как от болезни.

— Она правда простила мне всё.

В голове приятным звоном разливался смех Сакуры, что бегала по берегу и время от времени порывалась забежать в воду, но каждый раз с радостным воплем отбегала обратно, приподнимая подол тёмно-синего сарафана. Саске лежал на пледе недалеко от берега, вслушиваясь в шум волн и голос Харуно. На пляже было мало людей, но и те вскоре расходились, а девушка с розовыми волосами не могла утихомирить свой восторг, размахивая худыми руками со следами синяков, что почти уже незаметны, и шрамами, что остались напоминанием. Учиха наблюдал за уродцем, за этим милым созданием, что состояло как будто из одних только костей, обтянутых нездорово-бледной кожей. Что смотрело доверчиво и улыбалось во весь рот, пока тонкая кожа обветренных губ не рвалась и не начинала покрываться мелкими кровоточащими ранками.

— Простила всё.

А Наруто молчит, закрыв руками лицо, глуша обречённый вздох-стон, упёршийся в сухие ладони. Он тогда нашёл Саске с Сакурой возле берега, рядом с ещё неработающим кафе. Девушка была укрыта пледом, а сам Учиха сидел на непрогретом песке и что-то тихо говорил возлюбленной. Сжимал её маленькую ладошку в своей, а другой рукой гладил по плечу, изредка перебирая трясущимися от холода пальцами спутанные мокрые волосы розового цвета, светлеющие у корней и к кончикам чуть поседевшие. Как будто у русалки: длинные, неестественного цвета, ниспадающие на узкие плечи.

Саске тогда вдруг произнёс: «Я пытался».

— Совсем не поменялась, разве что глаза стали яснее.

Наруто подошёл к другу на враз ослабших ногах. Пытаясь убедить себя, что это лишь игра света, а не в действительности посеревшая девичья кожа и неподвижное тело с налипшим на него тёмным сарафаном и сползшим пледом. Тонкие губы с синюшным оттенком приоткрыты, острые груди не вздымаются, а глаза — умиротворённо-закрытые. Это даже не страшно. Просто сквозняк шершавым языком лижет горячо бьющееся сердце до выступающих капель крови.

Саске сказал сдавленно: «Она просто нырнула. Затем ещё раз, а потом — нет. Вообще нет».

— Когда я вижу её, то понимаю, что наконец-то смог помочь кому-то по-настоящему.

Узумаки стискивает зубы и сжимает кулаки, убирая от лица руки и подходя к койке Саске, поднимая жалеющий, но всё такой же злой взгляд. Он хочет спросить, почему Учиха не позвал на помощь. Хоть кого-нибудь. Почему не позвонил в «скорую». Почему остался сидеть на пустом пляже с трупом Сакуры на руках, нежно поглаживая его и целуя в навсегда ледяной лоб. Зарываясь пальцами в волосы, в которые попал песок, хлестнувший несколько раз по лицу.

«Только я могу спасти её». Он говорил Наруто об этом, когда лечебница распахнула двери, хватая Учиха в лапы неукротимого смеха тех, кто ненавидит смеяться. Он мог спасти Сакуру, но он так и не смог спасти себя. И вот он здесь, в тесных четырёх стенах, где нет ничего, кроме особенного вкуса воды из-под крана. Иногда — бурой. Иногда — фиолетовой. Саске не определился.

— Она всё ещё любит.

Наруто слышит шаги в коридоре за дверью. Обессиленно молчит, смотря на лучшего друга, что улыбается тоскливо, словно всё зная. Понимая, что он ненормальный. Но он целовал те ледяные влажные губы, желая снова отметить их алым цветом. Не синим. Саске хотел спасти своего уродца, которого так бессмысленно полюбил. Учиха говорил: «Я целовал смерть». Было мерзко, хотелось сплюнуть, но это был первый и последний раз. А хотелось ещё.

— Эй...

Саске смеётся: глухо, отчаянно, нервно. Узумаки не замечает того, что стоит за его спиной, улыбаясь тепло навсегда посиневшими, холодными губами и накручивая длинную розовую прядь на худой палец. Сакура ещё здесь. Всё простившая и до сих пор любящая.

— Она передаёт тебе привет.

И у неё два лица.