Параллель. Боль в тебе. 25.

Он предчувствовал такой исход. Еще до того, как раздался оглушительный, грубый, неистовый стук в дверь, он уже знал в глубине души, кто к нему пришел и за чем. Он не был напуган, услышав такое требовательное вмешательство в его одинокий распорядок дня. Он знал, что молчание должно было кончиться рано или поздно. И вот эта минута настала. Минута искренности.
Дейдара не стал смотреть в глазок. Он знал, кто так тяжело дышит за дверью, сгорая в праведном огне ненависти. Он был готов встретить воплощение гнева. Не мешкая ни секунды, он повернул ключ в замке, опустил ручку легким нажатием ладони и распахнул дверь с непоколебимой решимостью говорить, наконец, начистоту.
Как и предполагалось, на пороге стоял он, друг его детства, слишком изменившийся и не похожий на того тихого, не от мира сего мальчугана с огромными, любознательными глазами. Всегда чуждый и неподходящий, он и сейчас резко контрастировал с окружающей обстановкой въедливой серости его будней. От него за версту пахло гневом, неконтролируемой злостью, смердело отчаянием. Взгляд, блуждающий, туманный, заволоченный дымкой неясности, пугал своим выражением пустоты и потерянности. Это был страшный взгляд человека, которому уже нечего терять, которого ничто не остановит. Тяжелое, сбивчивое дыхание теснило грудную клетку: каждый вздох давался с трудом, норовя разорвать и раскромсать ребра. Руки со вздувшимися венами сдавливались в кулаки, дрожали, едва сдерживая нервные порывы. Перед ним стоял его друг детства, объятый ненавистью, уставший терпеть и играть глупые роли. Перед ним стоял человек, несколько минут назад потерявший всё, что до сих пор сдерживало его.
Дейдара отошел в сторону, давая дорогу Сасори, чем тот сразу же воспользовался: он вошел в квартиру, чеканя шаг, прямо, порывисто, нервно и натянуто, стараясь сдерживать рвущиеся наружу эмоции. Когда дверь за ним захлопнулась, он едва заметно вздрогнул, пораженный ясной мыслью, пронесшейся в его голове: «Я совершаю ошибку. Назад дороги нет». Но стремительно зародившаяся дума также стремительно растворилась в бесконечном, бурлящем потоке ненависти, которая владела каждой его реакцией, составляла в данную минуту саму его сущность. Он только посмотрел на человека, отнявшего у него всё, чем дополнил злобу, желающую обрести свободу. Он еле сдержал порыв, холодно и цинично подметив, что еще не время, не стоит вот так сразу бросаться на друга с кулаками. В его голове одновременно жили и рождались невероятно ясные и острые мысли, и существовала тугая дымка забвения, плотная завеса аффекта, которая владела каждым его ощущением. Это было странно, но тогда казалось ему совершенно естественным. Он не анализировал. Он прорабатывал стратегию. Заточенный гневом ум подсказывал удивительно точные ходы и сценарии развития событий.
Секундная пауза в коридоре показалась обоим вечностью. Дейдара хотел было разбить удушающую тишину приглашением пройти на кухню, как Сасори опередил его, молча пройдя в маленькую комнатушку, где он уже бывал до этого. Ориентироваться в столь малом пространстве будет нелегко, но это мелочи. Главное, его зоркий взгляд хищника подметил нож, лежащий в общем беспорядке на столе, рядом с доской. Тсукури вошел за другом в комнату, с беспокойством рассматривая его безумное состояние. Сейчас он мог натворить что угодно, любой кошмар, несвойственный ему, разумному и здравомыслящему. Внизу живота что-то противно защекотало. Это был страх, Дейдара не мог его ни с чем спутать. Слишком знакомое ему отвратительное ощущение осознания, что тебе некуда бежать, ты – жертва, стонущая в лапах хищника. Но он не позволил завладеть собой этому чувству. Оно слишком быстротечно и мимолетно, чтобы даваться ему так просто. Крепче стиснув руки в кулаки, юноша насколько мог бесстрашно сделал шаг ближе к другу, остановившись у обеденного стола. Он пытался держаться небрежно, но волнение сквозило в его взгляде, внимательно следившем за руками Сасори. Тот, почуяв на себе обеспокоенные глаза, стремительно повернулся к нему лицом, отойдя на шаг назад, ближе к кухонной тумбе, на которой лежал нож.
Пришло время встретиться лицом к лицу, проверить собственную выносливость и смелость, заглянуть друг другу в глаза и наконец понять, что происходит внутри у каждого.
Сасори видел во взгляде друга легкую, нервную дрожь, отразившуюся во влажном блеске зрачка, видел готовность защищаться отчаянно и несмотря ни на что, видел твердую решимость выстоять до конца и не проиграть. Его это мало тронуло, огрубевшая, закрывшаяся душа, замурованная в тело, никак не отозвалась на выражение васильковых глаз, искренних и честных до слепоты, до боли. Акасуной двигал только холодный расчет, только странно уживающаяся с разумом ненависть. Он был глух и чужд тому, на что раньше отзывался с особой болезненностью, - он был глух и чужд человеческим чувствам. Для него ничего не существовало, кроме гнева, который он считал за единственно верную и подлинную эмоцию, за высшее проявление ощущений человека.
Дейдара смотрел в одинокие, пустые и тусклые глаза потерявшегося человека, который утратил веру в будущее, не нашел спасения, не смог спастись сам. Несмотря на страх, ему было жаль друга, чью метящуюся и сложную душу он никогда не мог понять. Да и никто не мог ее понять, даже сам Сасори. Он был слишком сложен для этого мира. Он был слишком чужд. Он всегда был лишним. Одинокий, потерявшийся, больной одиночеством человек. Такие, как он, никому не нужны. И в этом их проклятье. В этом их бремя и крест. В этом их предназначение. Бедный, отрешенный, страждущий человек.
Один был слеп. Другой видел слишком многое.
Понимания так и не произошло.
- Из-за тебя… - Глухой голос Сасори разрушил тишину, заставив вздрогнуть Дейдару. – Из-за тебя она стала такой…
Тсукури смотрел на него с недоумением. Очевидно, что он говорил об Ино. Но что произошло? Почему он говорит это с такой явной злостью на нее? Они повздорили? Но какое отношение он имеет к их ссорам? Он молча смотрел на друга, задыхаясь от волнения, ожидая действий от Акасуны.
- Ты ее испортил. Извратил, - он выплевывал слова в крайней степени гнева. Впервые Дейдара видел столько эмоций на обычно мертвом лице друга. В затуманенных глазах проглядывала вспышка боли, горящая в огне ненависти. Руки его дрожали, пальцы пытались ухватиться за пустоту и раздавить ее. Он не владел собой. Он сорвался. Он не в себе.
- О чем ты говоришь? – наконец спросил Дейдара, задыхаясь от волнения и страха, что вновь проложил дорогу в его душу. Он бесконечно ненавидел себя за этот страх, стараясь держаться с мужеством и прямо смотреть в лицо опасности. Как же он жалок, если трепещет уже только от того, что не присущий другу гнев прорывается наружу, грозя смести лавиной всё на своем пути.
- Об Ино, идиот, - в ярости выпалил Сасори, почти сорвавшись на крик. Его голос отдавал хрипотой, он едва дышал, и тело била мелкая дрожь нервного напряжения. Он еще сдерживал себя, но минута, когда безумие возобладает над телом, была всё ближе. – Всю жизнь, всю твою чертову жизнь ты отнимал у меня самое дорогое.
Дейдара не знал, что сказать. Он в удивлении смотрел на друга, который пытался держать себя в руках, который отчаянно хотел высказать всё то, что лежало у него на душе. Отнимал? Но что он отнял у него? Разве они не были с самой первой встречи единым, нерушимым тандемом? Разве это не Дейдара восхищался и завидовал его уму, рассудительности, взрослости? Что он отнял у него? Что забрал?
- Я не могу понять тебя, - выдохнул он тихо.
- Заткнись, - процедил сквозь зубы в ответ Сасори, наконец ухватившись ладонью за выступающий край столешницы кухонной тумбы. – Я не могу слышать твой голос. Он отвратителен. – Каждое слово было полно яда, всепоглощающей ненависти и злобы, что уничтожала его душу изнутри, будто паразит, - медленно, с особой тщательностью, неторопливо высасывая из него все соки. – Ты знаешь, о чем я. Ты знаешь, что я имею в виду. Ты ведь знаешь, потому что намеренно отнимал у меня всё, о чем я мечтал. Вечно маячил перед глазами недостижимым идеалом.
У Дейдары разболелась голова. Страх сошел на нет, теперь единственное его ощущение было желанием понять, что именно говорит друг, о чем он, почему он обвиняет его в том, чего он не совершал?
- Скажи, о чем ты? – умоляюще проговорил Тсукури, слишком утомившись неразберихой, что создавали слова друга.
- Ты идиот, - совершенно тихо и ровно, как и всегда, проговорил Сасори, внезапно обретя прежнее спокойствие и холодный расчет. – Ты ненормальный извращенец, глупый и никчемный. Ты поразительный везунчик, хотя совершенно этого не стоишь.
- Мне надоело. - Теперь гнев слышался в голосе Дейдары. – Если ты пришел оскорблять меня, можешь катиться к черту!
- Я пришел поговорить. Я не виноват, что ты настолько глуп, раз не замечаешь очевидные вещи. - Убийственное спокойствие казалось мистическим – настолько быстро оно вернулось к нему.
- Говори, - сурово сказал Дейдара. – Я слушаю.
- Я ненавижу тебя.
Тсукури усмехнулся. Это было видно, это начало проскальзывать после того, как в его жизни появилась Ино, после того проклятого вечера в их особенном месте, на берегу моря. Он ужасно жалел, что решил тогда разбить скорлупу сестры. Не стоило ее показывать кому бы то ни было. Не стоило ее знакомить с ними. Теперь он расплачивается за свою ошибку.
- Взаимно, - проговорил Дейдара. Ложь. Ужасная ложь. Он не мог ненавидеть человека, на которого было потрачено столько времени. Он не мог просто так выкинуть за борт жизни существо, с которым он разделял столько прекрасных моментов. Он не мог свыкнуться с мыслью, что строившееся и проверяющееся годами могла разрушиться вот так в один миг, за несколько секунд, пока он говорил эти ужасные слова.
- Я был рад, когда умерла твоя мать, - холодно и отрешенно сказал Сасори. Кожа Дейдары покрылась противными мурашками, волна ужаса прошлась по телу. – Потому что ты узнал, что значит страдать. Ты наконец понял, что такое боль. Я был рад твоим слезам. Ты потерял то, что должно было быть моим. Ты потерял человека, который любил тебя больше всего на свете. Ты потерял то, чего у меня никогда не было.
- Что за чушь ты несешь? – не веря, выдохнул Дейдара, пораженный этой нелепой правдой. – Как ты можешь судить, какого было мне? Как ты можешь судить, не зная, как именно ко мне относилась моя мама?
- Я знал, как относилась она к тебе. - В нем вновь начинал просыпаться гнев. Тело обуяла нервная дрожь, пальцы крепче вцепились в столешницу. - Я видел это, все видели это. Сравни наших матерей. Сравни твою и мою.
- Как тебе только пришло в голову такое? – вскричал Дейдара, пораженный. – Как можно сравнивать их? Ты совсем рехнулся?
- Можно. Всё можно. Моя мать не заслуживает большего, - он произнес это со злостью самоуничижения, с неимоверной болью в голосе, выплюнул, глядя горящим взглядом в пустоту.
- Дурак! – вскричал Дейдара, внезапно для себя ринувшись к другу и взяв его за грудки. Он заглянул полным гнева взглядом в его больные, одинокие глаза умирающего зверя, полупустые, полубезумные, нечеловечески грустные. – Ты слышишь себя, идиот?
- Не трогай меня! – громко и грозно выпалил Сасори, а затем сорвал ладонь со столешницы, быстро, на ощупь схватил нож, зажал его крепко в ладонях и, совершенно не думая, поддавшись порыву, гневу, ненависти, зависти, всадил острие прямиком в горло друга, в подвижный, выступающий кадык. Дейдара не был готов к такому, а потому не смог увернуться. Он почувствовал, как холодный металл разрывает плоть, как острое и инородное тело проникает внутрь его организма, разрывая стенки мяса жгучей болью. Он был шокирован. Теплая кровь брызнула из раны, попав на щеку Сасори. В отчаянии, сгорая от физической боли, Дейдара выпустил друга из хватки и онемело, дрожащими руками, пытался дотянуться до очага боли, чтобы вытащить нож из горла. Но пальцы не слушались, они лишь дрожали. Тсукури открыл рот, пытаясь закричать, но из горла вырывались только хрипы, дающиеся с трудом. Испуг, дикий ужас застыл во взгляде. Дейдара отступил от Акасуны, инстинктивно защищаясь от возможных ударов. Маленькая кухня не давала большой свободы действий, а потому юноша напоролся на стол, потерял равновесие от неожиданного столкновения и упал, больно ударившись затылком о пол. Кровь всё шла, лилась бесконечной рекой из раны. Боль не отступала, только усиливалась, а нож всё яснее ощущался в глотке. Руки тянулись к ране, хотели избавиться от инородного предмета в теле, но лишь беспомощно хватали воздух, утекающий сквозь пальцы. Глаза закатились наверх, и в следующую секунду он увидел стоящую на пороге Ино, безумно испуганную, шокированную, недоумевающую. Он хотел было крикнуть ей, чтобы она бежала, бежала прочь от этого опасного места, от обезумевшего Сасори, но изо рта выходил только беспомощный хрип. Он на мгновение забыл о боли, объятый страхом за жизнь сестры. Она должна спастись, она должна бежать. «Беги! – кричало всё внутри нечеловеческим голосом. – Беги, дура!» - это была последняя мысль, пронесшаяся у него в голове перед тем, как он потонул во тьме.

Те двадцать минут напоминали ад: настолько бесконечно они тянулись. Встреча с глазами человека, которого она погубила, заставила вздрогнуть перед осознанием ужаса своей ошибки. Ответственность за это ужасное действо лежало на ней. Ей следовало быть мягче, не такой грубой, и, возможно, этого удалось бы избежать. Она сетовала на себя, проклинала, ругала последними словами, сгорая в ужасе отчаяния, не в силах помочь самому дорогому человеку. Единственное, что она могла тогда сделать, собрав волю в кулак, это позвонить в «скорую», которая приехала за пятнадцать минут (слишком долгие, бесконечные пятнадцать минут). Она боялась, что они не успеют и Дейдара погибнет у нее на глазах. Она боялась, что ее уничтожит мысль о том, что она не смогла ничем ему помочь. После звонка она бросилась на пол, к брату, дрожащими руками убрала прядь с лица. Его тело билось в конвульсиях, закрытые глаза пугали, сквозь сомкнутые губы вылетал свистящий хрип предсмертной муки. Она думала, что он умрет. Она думала, что ему не хватает воздуха. Она думала, что его тело объято пламенем агонии.
Смотреть на Сасори было слишком мучительно. И страшно. Его глаза, затуманенные, дьявольские, пропащие, глядели на совершенное безучастно, отстранено. Он не двинулся с места, даже не шевельнулся, всё стоял в стороне, взирая на последствия. Она боялась, что он убьет и ее тоже, и дрожала в приступе паники, отчаянно заламывая руки над бьющимся в конвульсиях телом брата. Жестокая тишина давила на голову, изредка ее прерывали хрипы Дейдары. Ино взглянула на нож, торчащий у него из глотки, и почувствовала явственный приступ тошноты. Вид крови напугал ее, запах ржавчины породил неприятные видения. Она вспомнила, как в первый же день упала в обморок от солнечного удара, как у нее из носа полилась кровь, как ей тогда привиделось ужасное. Что должен чувствовать сейчас он? Какую зверскую боль? Если он умрет, она не простит себе. Если он умрет, она будет преступницей, убийцей. Кровь брата запятнала и ее руки тоже. Сасори не один виноват в содеянном. Она – настоящая преступница.
Она подняла взгляд на Акасуну. Он был еще более отстраненным, смотрел в сторону. Невозможно было угадать, о чем он думал, но он не выглядел раскаявшимся. Она не боялась его. Почему-то она знала, что он больше не причинит никому вреда. То, что он сделал, было продиктовано минутными чувствами. Она не осуждала его, потому что знала, что это и ее вина тоже. Она набрала в рот побольше воздуха и измождено сказала:
- Убегай. Тебя посадят, если ты останешься.
Акасуна посмотрел в ее сторону невидящим, несколько удивленным взглядом, словно видел ее впервые. Смысл ее слов не достиг его разума, он остался пуст. Он продолжал смотреть на нее изумленно, недоверчиво, не узнавая, пока она снова не заговорила всё так же устало:
- Я не хочу вызывать полицию. Убегай скорее. Дейдаре нужна помощь. Уходи, пока не приехала «скорая». Я ничего не скажу. Никому. Обещаю.
Казалось, Сасори начал понимать ее. Его взгляд наполнился испугом, он задрожал всем телом. Он тихо сдвинулся с места, отчего Ино вздрогнула и поспешно поднялась с колен, отойдя от Дейдары к самому коридору. Нет, он не сможет ничего ей сделать. И уж тем более, он ничего не сделает брату. Он в себе. Точно в себе. Она подумала, что он внял ее словам. Сейчас он уйдет, спрячется где-нибудь на крыше, а она скажет санитарам, что никого не видела. Навряд ли на нее навлекут подозрения. А Сасори лучше сбежать куда-нибудь далеко, потому что если дадут дело следствию, по отпечаткам пальцев можно легко его поймать. Пусть он просто исчезнет из их жизни, пусть начнет всё заново где-нибудь далеко. Она верила, что он сможет исправиться, верила, что перестанет убивать себя пагубными чувствами. Она хотела отчаянно верить в возможность свободы для него. Акасуна медленно подошел к Ино, хладнокровно обойдя распростертое тело друга. Он посмотрел на девушку с невыразимой болью во взгляде. От него пахло сигаретами и кровью. Ино отошла от него на шаг, дрожа. Он что-то сейчас сделает или скажет, что убьет ее. И в следующую секунду, будто подтверждая ее догадку, Сасори схватил ее тело, притянул к себе, крепко заключив в объятьях. Она не успела опомниться, как оказалась в тисках его диких ласк. Он обнимал ее отчаянно, себя не помня, словно стараясь убить ее задушить, растворить в своих руках, будто хотел сам умереть. В его руках, сдавливающих ее тело, чувствовалось отчаяние обреченного. Запах табака и крови смешался, явив собой дикое сочетание чего-то ужасного и гадкого. Она задрожала. Ее обнимал убийца, ее обнимал человек, который хотел убить Дейдару. От осознания этой мысли она стала вырываться, извиваясь, словно угорь, в крепких объятьях Акасуны.
- Пусти меня, - тяжело дыша, кричала она. – Пусти! Иначе я точно вызову полицию!
Он продолжал стискивать ее в объятьях, пытаясь ощутить, что она не покинула его, что она от него не отвернулась в столь ужасную минуту. Но она вырывалась, она кричала, она желала его оттолкнуть от себя. Она тоже оставила его, покинула. Так неужели никто, совсем никто на этой Земле никогда не будет на его стороне? Неужели его уже ничто не может спасти?
Он выпустил ее из объятий, отшатнувшись, припал к стене, тяжело дыша, со страхом глядя на девушку, словно она представляла собой ужасную опасность. Ино тяжело дыша, спешно оправила смятую одежду, поправила волосы и, задыхаясь, выпалила:
- Убегай! Быстрее!
Она дрожала всем телом, воздуха отчаянно не хватало. Сасори смотрел на нее жадно, с дикой страстью во взгляде. Осознание совершения ошибки еще не поразило его, он думал лишь об одном: его все оставили. И она, Ино, которая обещала его спасти, тоже оставила его.
- Беги, идиот! – истерически прошептала она, захлебываясь. – Умоляю тебя!
В ее глазах застыла нечеловеческая боль. Она смотрела на него, едва сдерживая рвущийся поток слез. Он ясно прочел в ее взгляде жалость, смешанную с мукой. Она жалела его. Она из жалости решила даровать ему свободу, решила ничего не совершать и не говорить. Великодушная Ино. Девушка, которая оттолкнула его только потому, что он хотел убить ее брата? Девушка, обещавшая быть с ним и не выполняющая свои обещания? Лгунья. Он отделился от стены, тяжело дыша. Ино с испугом отступила на шаг, почуяв опасность. Акасуна молча глядел на нее, стараясь запомнить каждую черту ее лица, пытаясь запечатлеть в памяти это испуганное личико, чистое, невинное, прекрасное. Он воспользуется ее даром. Он скроется. Он будет проживать остаток своих дней в жалком одиночестве где-нибудь в глуши, как червяк, как пресмыкающееся. И может быть, он наконец начнет заниматься тем, что ему нравится? В жизни отшельника всё-таки есть преимущества. Он бросил прощальный взгляд на Дейдару, который мучился в конвульсиях. «Ты виноват», - пронеслось у него в голове, а затем он, не оглядываясь, вышел из квартиры.
Ино вздохнула свободно, прислушиваясь к поспешным шагам на лестнице. Она молила Бога, чтобы Акасуна догадался стереть кровавый след со щеки, чтобы никто его не заметил, чтобы он молча взял денег и уехал куда-нибудь. Она хотела верить в его спасение и горячо молила об этом небеса. И теперь каждый день будет молить. Его грех – ее грех. Он будет нести всю свою жизнь ярмо преступления, и она вместе с ним. Она разделит его мучения, потому что повинна в том, что он совершил. Это не он всадил нож в глотку. Это сделал она.
Когда пришли санитары с носилками, девушка устало рухнула на пол, наконец позволив себе заплакать. Слезы обожгли ее щеки, она безучастно взирала на то, как дрожащее тело брата кладут на носилки, как его уносят. Какая-то женщина подошла к ней и начала увещевать, спрашивать, успокаивать, постоянно поглаживая ее по руке. Ино ничего не слышала. Ничего не видела. Для нее ничего не существовало, кроме кровавого, темно-багрового пятна на полу кухни.

- Я ненавижу тебя, - хриплый, надломленный голос был похож на карканье старого ворона – настолько чужим и непохожим на тот, прежний, звучный тембр он был. Ино испугалась, вздрогнула и, не веря, посмотрела на брата. Выражение его лица было полно страдания и гнева. Он смотрел на нее горящим взглядом, в котором читалась лихорадочная боль, желание причинить муку, отмстить за что-то. Губы были плотно сжаты, похожи на мраморные, твердые, холодные, совсем не те, что целовали ее однажды. Черты его лица утратили прежнюю женственность и свойственную им мягкость. Они стали жесткими, неузнаваемыми, слишком мужественными, непривычно отталкивающими, сильными. Ино испугано глядела на брата, которого вдруг перестала узнавать. Перед ней лежал другой человек, не он.
- Тебе нельзя говорить, - прошептала она отстранено, сдержанно, назидательным тоном.
- Я ненавижу тебя, - вновь сказал он, невзирая на ее запреты. Его голос трещал по швам, он ломался, дрожал, дышал ненавистью. Каждый звук давался ему с неимоверным трудом.
Девушка ничего не сказала. Ее слишком задели эти слова, но она старалась не показывать это, оставаясь глухой к его словам внешне. Она понимала его и знала, что его ненависть справедлива. Она тоже себя ненавидела, желала убить, хотела изувечить, сделать себе больно, чтобы понять, какого ему. Она понимала его чувства и позволяла им выливаться наружу. Она вытерпит. Она столько всего успела выдержать, что его жестокие слова пустяки. Тем более, они справедливы. Она была благодарна Богу за то, что Дейдара остался жив. Неважно, насколько сильно он ее ненавидит, главное, он остался жив. Немного повреждены голосовые связки, но это поправимо. Он дышит. Это важно.
- Уходи, - прошипел он. Голос дрожал, был хриплым, как будто стенки глотки покрылись шипами. Он едва дышал, когда произносил слова. Он ненавидел себя за свое уродство. И всех ненавидел. Больше всего он хотел просто остаться один. Один, как прежде, как в те дни после смерти Сакуры. Сейчас именно ее ему не хватало. Ино причиняла лишнюю, ненужную боль, глядя на него ледяными глазами, в которых не было ни тепла, ни света. Она стала еще более блеклой и чужой. Еще более жестокой и другой. Не той Ино, которой он готов был отдать всего себя. Сасори сильно изменил ее. Она поразительно на него похожа.
Девушка молча встала со стула, стоящего рядом с его койкой. Ее взгляд был туманен и пуст, она ничего не чувствовала. Молча зашагала к выходу, стуча каблуками по больничному кафелю. Ни разу не обернулась, не посмотрела на брата. Она и так чувствовала спиной этот застывший взгляд, полный гнева. Он прожигал ее насквозь. И только небо могло увидеть, насколько больно ей было вытерпеть это, как она хотела упасть, как едва сдерживалась, чтобы не споткнуться. Но она с достоинством прошла этот короткий пусть, показавшийся ей вечностью. И как только за ней закрылась дверь, ведущая в палату, она позволила себе испустить вздох облегчения, который всколыхнул внутри что-то, что отдалась ужасным спазмом внизу живота. Он сказал ей это ужасное слово, превозмогая самого себя, сказал навсегда. Он просил ее уйти не из палаты. Он просил уйти ее навсегда.
И она послушалась.
Из этого всё равно не вышло бы ничего хорошего. В конечном итоге, им обоим снова стало бы больно.