Предатель остаётся предателем

Мы изменились за столько лет.

- Как ты?
- Отлично. А ты?
- Тоже.

Время несётся слишком быстро и никто за ним поспеть не может. Оглядываешься назад, потом - вперёд, а мир вокруг совсем-совсем другой, не такой, как прежде.
В Конохе теперь новые дома. Новые улицы. Новые лица на скалах. Новые люди. Всё новое. Ни следа не осталось от прошлой деревни, от прошлых бед и проблем. Только память иногда сбой даёт, переходит на старый лад, а перед глазами пробегает призрак ещё не до конца остывшего детства.
Конечно, это глупо - скучать. Того, что было, всё равно не вернёшь, не имеет значения, сколько времени ты потратишь на бесполезные воспоминания. Так говорит Саске.
Но помнить - прекрасно. Я уверена в этом, правда.
Ино всё такая же: по-своему солнечная, голубоглазая, активная и жизнерадостная. А вместе с ней кажется, что вроде как и не было ничего: ни дружбы, ни соперничества, ни смертей, ни войны. Даже победы не было. Ино просто до жути упругая, точно пружина - вынесет всё, переживёт всё, даст сдачи и снова продолжит длиннющий и упорный путь. Как ни в чём не бывало. Ни. В. Чём.

- Твои родители в порядке?
- А как иначе? А твои?
- Тоже.

Мы изменились за столько лет. Это я поняла ещё тогда, когда мы оказались бок о бок в новом магазине продуктов; именно с Ино заметить метаморфозы оказалось крайне сложно и, если сравнивать с Саске, практически невозможно, но...
Мы перекидывались банальными фразами, не сцепляясь друг с другом так, точно взбешённые кошки. Не грубили, не смеялись, а на лицах обеих застыли какие-то одинаковые повседневные улыбки, фальшивые и мерзкие.
Ясное дело, ни одну из нас не интересовала ни жизнь знакомой, ни порядок её родителей. Для галочки спрашивали, наверное.
Прошёл почти год после победы в войне, которая оставила на существовании каждого шиноби ощутимый и заметный, даже болезненный отпечаток. Объединённая армия образовалась невероятно быстро, но развалилась на кусочки и в разные концы света она ещё быстрее, стремительнее, масштабнее.
В нашем мире никому ведь довериться нельзя, потому все так спешили, верно?

- Что берёшь?
- Рисовые пирожные. Сай любит сладкое. Ещё и по низкой цене.
- Понятно.

Врёт и не краснеет, как мне кажется. Ничего у них не сложилось. Хотя, думаю, труднее всего в их мёртвой и приостановленной ситуации всё-таки Саю, потому что он... потому что это он. Книги ему не очень помогали раньше, но теперь становится гораздо тяжче, ведь Ино требует внимания. А Сай абсолютно не умеет ни дарить то самое внимание, ни замечать его, когда оно необходимо.

- Ты бы тоже взяла, такие цены на дорогах не валяются, знаешь ли.
- Нет. Я не хочу. А Саске не любит сладкое.
- Помню.

Саске не любит сладкое, потому что он - Саске. И до жути уверен, что скучать по прошлому - не только лишено смысла, но и не в меру по-детски, особенно для шиноби, который повидал и разбития, и катастрофы, смывая с рук красный тон, новым запахом чужой или своей крови заменяя старый; шиноби не нужны зависимость и привязанность, и чувства не нужны.
Нет, разумеется, он был скуп на слова и объяснения. Эта черта так и осталась в нём с того ещё не до конца остывшего детства.
Саске просто поджал губы, разрешая надеть на себя тяжёлые и серые наручники, и спокойным, излишне спокойным шагом двинулся следом за тюремщиками и старейшинами.
Это настораживало. Пугало. И не предвещало ничего хорошего: или он снова уйдёт, или он сломается.

"Предатель остаётся предателем", - почему-то сказал Наруто.
"Предатель остаётся предателем", - тихо произнёс учитель Какаши.
"Предатель остаётся предателем", - выдали на все нападки старейшины.

Весь мир заголосил, весь мир вспомнил ошибки. И в мгновение забыл, что Саске ведь... тоже сражался, бился, рисковал. Вот только имя клана Учиха его действия не очистили ни от минувшего, ни от настоящего - за мир и за жизнь на этой войне боролись все, в том числе самые проклятые и опасные враги.
Я бы, наверное, отдала жизнь, чтобы он прошёлся по улицам - да, пусть новым - Конохи. Сейчас мне это желание чудится жизненно необходимым, потому что он очень близко, но, чёрт возьми, непомерно далеко. За решёткой. И Саске - не Наруто, чтобы рвать и метать за несправедливость.
Вот только справедливость у каждого своя. Так иди, шиноби, за толпой.

- Я думала, ты пришла закупаться...
- М?
- Ты с огромной корзиной, Сакура, а в руки взяла только соевый соус.
- Правда?
- Хватит витать в облаках, Лобастая.

Прозвище полоснуло по сердцу, словно кунай, раскалённый на самом жарком костре. Но мы изменились за столько лет и, как бы там ни было, нас, переживших войну, ничего больше не трогает.
Даже прошлое.

- Я не витаю, Ино-свинина.
- Как же. Я не слепая.
- Очевидно, всё же.
- Ты разучилась острить.
- Чушь не мели.
- А я разучилась острить в ответ.
- Ну, у нас теперь другие проблемы.

Ино вертит в руках холодные рисовые пирожные, потому что готовка - это долго. С её рук почему-то не сходят мозоли и царапины - наверное, розы, недавно привезённые в цветочный магазин, оказались с большими шипами, как говорят некоторые жители деревни. Я несколько раз приходила посмотреть на эти необычные розы, которые должны были быть синего цвета, но на пороге магазина стопорилась, зависала и открывала дверь ровно настолько, чтобы она не смогла задеть маленький звонкий колокольчик. Затем - закрывала. И уходила.
Я верчу в руках соевый соус и не знаю, что же с ним делать. Он мне, в принципе, совершенно не нужен. И вообще - отчего-то осознание ледяной водой хлынуло чётко на голову - мне в продуктовом вообще ничего не надо. Что я здесь делаю - непонятно. А столкновение с Ино - недоразумение или подарок судьбы.
Мы рвём старые узы, как будто они тонкие алые нити. Ножницами. Кунаями. Руками. Саске бы, скорее всего, сказал, что рвать пополам или на части - правильно. И всё равно, что было, - забудется. Рано или поздно, но всё-таки забудется.
Он был по-своему прав. Он вообще был, кажется, во многом прав.
На соевый соус скидки не оказалось. У них, понимаете ли, и так дефицит. Ах, ну и чёрт с ним. Ино как-то искусственно - или у меня, может быть, галлюцинации и паранойя - засмеялась и, заплатив за полуфабрикат, ушла без всяких прощаний.
Мы действительно рвём старые узы и не скучаем по прошлому. И это странно.
У Хинаты глаза большие, счастливые и вдохновенные. Она вся светится изнутри, сияет, аж слепит - столько счастья обыкновенный человек испускать в мир подлунный не может, наверное, физически, но Хьюга упорно пробивает факты и предположения, чуть ли не путь-дорогу показывая сквозь тьму.
Я бы тоже светилась, обязательно бы светилась, и ярче, чем Хината, потому что мне было бы гораздо, гораздо сложнее, но сейчас я, разумеется, даже маленького огонька испустить не могу.
И вообще - мёртвая я. Как-то на внутреннем влюблённом уровне.
- Как дела, Хината? - мы идём в сторону самого главного здания деревни - резиденции Хокаге. С Хинатой разговаривать легче, чем с Ино - у меня и наследницы Хьюга была лишь пара-тройка общих заданий, одни и те же домашние задания в Академии и Наруто. Конечно, спина к спине мы стояли на войне: враги наступали друг за другом вереницей, шли по трупам себе подобных и павших шиноби, сжирали чакру, принимали наши обличия. Их не мог убить ни обычный сюрикен, ни удар мечом, ни слабый выплеск энергии, слабая техника. Хьюга показала себя с высшей стороны - Неджи, думаю, гордился бы ею, если бы остался жив, пускай в их клане идут никому не ясные правила, законы и власти.
- Отлично, Сакура-сан. Отец сказал, что скоро я официально стану наследницей клана. Ханаби-чан злится, но я надеюсь, всё будет хорошо, - мне понадобилась короткое время, чтобы вспомнить, о какой Ханаби речь. Хината открытая, окончательно нараспашку для всего мира - когда-то я была уверена, что именно данное качество её и погубит, потому что... шиноби ведь не такие. Хотя, полагаю, сама мало чем отличалась от неё.
- Ммм, ясно.
- А ты, Сакура-сан, как поживаешь? - Хьюга стушевалась, спрятав кулаки в рукавах и, мерещится мне, зарделась.
- Тоже прекрасно, - по-новому отстроенная резиденция Хокаге и старейшин возвышалась над Конохой, и всегда, когда я приходила сюда, мне чудилось, что она захватывает своими гигантскими размерами всё небо, закрывает небо, заменяет небо. Еле видными стали лица пяти властителей деревни за крышей нового здания; впрочем, жители деревни не обращали на это внимания, благополучно забывая прошлое - по странному и невероятному стечению обстоятельств даже каге оказались втянутыми в прошедшую войну.
- Сегодня... во сколько? - я пожимаю плечами, потому что не знаю ответа. Тюремщики - люди злые, нервные; сидят при свете какого-нибудь факела и на каждый шорох реагируют бешено и неспокойно - в камерах сидят преступники от воришек до самых страшных шиноби и, что бы там не смели говорить старейшины и мастера, кто-то да сможет прорваться через прочные решётки.
По словам Цунаде, на советах Данзо выдавал идею казнить, уничтожить, стереть в порошок всех преступников. Особенно - преступников Конохи. Его предложение отклонили: если предатель возвращается в родной дом живым, значит, пусть прозябает остатки дней в тёмной сырой камере - самое страшное наказание, какое может быть. Одиночество. Тишина. Темнота.
Деревня платит благодарность Саске. Правда, платит, потому что так приказали бывшие Хокаге - дать ему волю за помощь в войне. Старейшины дали ему волю - раз в две недели Саске выходит из своей темницы, из своего нынешнего и пожизненного дома, и идёт на нашу старую тренировочную площадку номер три - тренироваться, разминаться и жить. Всего на пару часов, но...
Однажды он сказал, что этого достаточно.
Однажды он сказал, что доволен таким существованием.
Мы взаправду изменились, потому что тогда я не поняла его совершенно. Я не поняла ни единого его слова, не смогла уловить изменения на лице, в движениях. Я почему-то оказалась самой лишней среди нашей всё пережившей команды. Сай искусственно улыбался; его бледное лицо было неживое и ко всему безразличное, как и должно было быть. Учитель Какаши погрузился в книгу, будто бы ничего не происходило, будто бы всё так, как раньше. Я молчала и не хотела плакать - глаза слезились, мир вокруг размылся на невероятную кучу разнообразных оттенков; голос я слышала вразрез миру чётко, явственно.
Наруто улыбался. Он, будущий Хокаге, улыбался, когда его лучший друг говорил, что находиться в тюрьме - неплохо! Он, будущий Хокаге, улыбался и отвечал, что решение Саске верное и непрекословное. Он, будущий Хокаге, кивал головой и улыбался даже тогда, когда на руки его друга надевали наручники! Он!..
Я тогда рассмеялась. Я, чёрт возьми, рассмеялась, а Саске посмотрел на меня, как на абсолютную дуру, потому что смеялась я громко, надрывно и со слезящимися глазами. Горло высохло для слов, а он уходил. И не оглядывался, потому что его, видите ли, и так всё устраивало!
- Это ведь нечестно, верно? - не хочу говорить. Совсем не хочу. Хината почему-то понимает меня так, как никто другой; причины подобного я разыскать не смогла. Она. Просто. Понимала.
И пусть светилась вся от счастья, ведь Наруто теперь улыбался ей чуточку по-другому и обещал Неджи, что защитит её от всего-всего, от любой беды, от опасности, но Хината жила и моей жизнью тоже.
Она была живее меня самой.

___

Мы разговаривали очень редко - за целый год перекинуться ничего не означающими фразами довелось лишь шесть или семь раз. Со стороны Саске никогда не виделось никакого желания продолжать беседы.
Он, как и раньше, не любил компании, но был истинным сторонником одиночества. Теперь и кукольный Сай считался ближе для нас духовно, нежели Саске, что за годы, прошедшие вдали от нас, окончательно и бесповоротно перестал являться частью седьмой команды.
И, в то же время, всегда оставался тем же самым.
- Неужели... тебя и правда устраивает подобное? - он взмахнул Кусанаги, верно рассекая мелькающую кругом листву напополам. И это тренировка? Он же просто хвастается, не иначе.
Саске швырнул мне в лицо беглый и студёный взгляд и, отвернувшись, всё-таки ответил. Голос его был приглушённым и каким-то охрипшим - в тюрьме разговаривать можно только с самим собой.
- Да.
Мне захотелось фыркнуть или вспылить. Это же так... Дурак, зачем тебе оно? Видишь, тут стою всего лишь я, всего лишь слабая Сакура Харуно, которая даже сражаться с тобой не станет, если ты захочешь уйти. Смотри, тебе достаточно ударить меня по затылку, как тогда, в детстве, и я просто свалюсь, предоставляя тебе дорогу по прямой на свободу. Что ты делаешь, Саске?
- А... как же справедливость?
Он цокает и оборачивается, внезапно чётко и неколебимо смотрит мне в глаза. Делает шаг вперёд, останавливается и тягостно вздыхает. Прости меня. Я не понимаю тебя, правда.
- Это она и есть.
Совсем-совсем не понимаю. Ни капельки. Где она, покажи мне, пожалуйста. Ты сражался за то же самое, за что сражались и мы, и вся армия шиноби, и весь мир. За жизнь, за свободу, за самих себя. Так почему же ты, тот, кто стоял в первых рядах и пришёл вместе с нашими бывшими предводителями, рассчитываешься за уже заглаженные сотни раз погрешности? И почему ты не сопротивляешься, когда... нужно. Хотя бы мне нужно.
- Думаю, уже пора.
- Да как ты можешь?!
Я железно схватила его за рукав рубашки и крепко-крепко стиснула зубы. А потом поняла, что беспричинные слёзы как-то сами по щекам текут.
Я плакала. Глупо и по-детски плакала, скучая по прошлому и показывая всему миру свои истинные и слабые чувства, заново соединяя порванные некогда узы, которые Саске так не желал восстанавливать.
Нет, он был не прав.

Ничего не забывается.
Ни за что не забывается.
Никогда не забывается.

- Я же люблю тебя.
- Знаю.
Поджала губы, чтобы не разреветься в голос, чтобы себя окончательно не разрушать. Зачем ты так, Саске?
Он проводит рукой по моим волосам как-то мимолётно, эфирно, ласково. А может, и не проводит - здесь, на тренировочной площадке под номером три, ветер гуляет, бесится, играется и с листьями, и с одеждой, и с волосами.
Время несётся слишком быстро, а я за ним никак не поспеваю. Оглянулась, сломалась на пару мгновений, пролетевших сквозь целую вечность, а там, на горизонте, уже виднеются и медленно-стремитель­но приближаются силуэты надзирателей.
И его уводят. Снова. И Саске, конечно же, не оглядывается. И, разумеется, ничего не говорит, в который раз оставляя мой мир только мне одной. Но к этому ведь всегда можно привыкнуть, не так ли? Ко всему можно привыкнуть, надо только постараться. Очень сильно постараться.

Но мы так и не изменились за столько лет.
Как глупо, что любой предатель остаётся предателем.