Псевдоним. Глава десятая

— Почему его здесь нет? — еле слышно спрашивает Сакура, стоя ко мне спиной. Остекленевший взгляд мутно-зелёных глаз смотрит на то место, где должен был быть мой недавно построенный дом. Психолог сцепляет пальцы, прижимает к груди руки и повторяет: — Почему его нет?

— Каждая история имеет провалы, — отрешённо отзываюсь я, подходя к девушке ближе. Спина Харуно испачкана, светлые волосы с налипшими комьями грязи спутаны. Я говорю, проводя рукой по мокрому чужому плечу: — В этой истории нет, например, нас с тобой. — Сакура косится на меня и едко ухмыляется. — Вернее, только меня.

Моя спутница качает головой, убирает со своего плеча мою руку и отходит на пару шагов, закрывая грязными ладонями бледное лицо. Она что-то шепчет, ходит взад-вперёд, растаптывая зимнюю слякоть и спотыкаясь о кочки, скрытые серым снегом. Сакура отрицает происходящее и одновременно верит во всё, что видит. Даже в тёмную дыру, окружённую поваленными деревьями, на месте которой должен был быть мой дом. Наше с Харуно кладбище имени нас самих.

— Может, это и есть жизнь после смерти?! — спрашивает вдруг Сакура громко, будто я стою от неё не в паре шагов, а в десятке метров. — То самое, о чём нам постоянно говорили! Загробная жизнь! А всё это — вариация чистилища... Испытание наших душ!

Психолог кричит на всю округу, озираясь по сторонам, как будто верит, что её слышит кто-то другой: кроме меня. Я подхожу к Харуно и прошу её сбавить громкость, но она смотрит на меня отрешённо, словно не видя вовсе. Даже не замечает, что снова плачет. Я протягиваю к ней руки, но она тут же их отталкивает: нервно, озлобленно.

— Неужели тебе наплевать?.. — говорит мне Сакура, когда я сгребаю её в объятия и прижимаю к себе. Холодную, дрожащую и отчаявшуюся. Чужой шёпот горячим воздухом проникает мне под одежду, чужие влажные губы касаются меня невесомо, чужой голос глушит мысли. Сакура продолжает: — Вдруг мы мертвы? И всё это — бесконечный, болезненный сон, из которого никогда не выбраться?

— Продолжай, — выдыхаю я, чувствуя, как постепенно тело согревается, а девушка в моих руках начинает сопротивляться и пытаться выбраться, но уже через мгновение затихает, утыкается лицом мне в грудь и говорит. Без остановки. А я слушаю, повторяя: — Не останавливайся.

Ведь наше с Сакурой прошлое — изъеденная гнилью пустышка, в которой копошатся черви.
Пока Харуно говорит, я осторожно прислушиваюсь к каждому слову, стараясь уловить его окрас: тоскливый, надеющийся или агрессивный. Психолог трясётся в моих руках и, вцепившись в меня, рассказывает о том, что всё с нами происходящее — измерение, которое мы невольно создали сами, чтобы здесь умереть. Мы за что-то расплачиваемся жизнями, которые теперь находятся не под нашим контролём.
Я спрашиваю: «С чего ты это взяла?», а Сакура надрывно продолжает говорить о том, что мы прокляты. Мы обречены. Я говорю: «Конечно». Конечно, это то, что я заслужил. А когда я тихо произношу: «А ты?» — девушка молчит, дрожа и пряча лицо, словно пытаясь его растворить в моей куртке в незаметных следах от слёз, как одну из сотни масок.

— Просто плыть по течению — позиция смирившегося, — заявляет Харуно, отстраняясь и поднимая на меня затравленный взгляд зелёных глаз. — Это то, чего мы не должны делать. Нужно что-то решать, нужно выбираться! — Бывшая порноактриса вытирает грязным рукавом лицо и стискивает кулаки, воскликнув: — Неужели ты позволишь всему этому уничтожить нас?!

Я выхожу из-под прицела её взгляда. Сакура смотрит в сторону, а холодный ветер лижет её щёки и пытается сдуть с раскрасневшегося лица налипшие пряди розовых волос. Я поворачиваюсь к той дыре, засыпанной снегом: место, что дарит сомнения и оплетает шею колючей проволокой испуга. Неужели мне наплевать, когда моя собственная кровь затекает под одежду, вынуждая меня морщиться и дёргаться?

— Рано или поздно этот кошмар нас сожрёт заживо, — хрипло говорит Сакура, пока я приближаюсь к дому, что существует лишь в нашей памяти. Девушка не сдвигается с места, а продолжает: — Если ничего не предпринять, то мы останемся здесь навсегда...

Момент просветления — только в критической ситуации: под чёрным и удушливым плащом Смерти. Харуно стоит за моей спиной и что-то говорит, но я иду и иду, пока женский голос не становится для меня едва различимым, а сама девушка не превращается в невзрачный силуэт. Когда я встаю в центр дыры, где когда-то существовал мой дом, никакого озарения не происходит. Я ничего не вспоминаю и не сопоставляю. Мне нечего ответить Харуно, которая ожидает от меня чего-то. Неужели я позволю всему этому уничтожить меня, когда я — это то, в чём сосредоточен весь этот болезненный, иссушающий кошмар?

— Поехали обратно, — бросаю я психологу, проходя мимо неё, тут же ощутив чужие ледяные пальцы своей ладонью. Оборачиваюсь и вижу два глаза, внутри которых изумительный красный цвет, а вместо слёз на щеках — вертикальные рваные раны со следами грязи с лезвия. Я повторяю, тяжело смаргивая наваждение: — Обратно.

Сакура не отпускает моей руки и, затаив дыхание, молчит. Её губы шевелятся, но с них не срывается ни единого слова, а я ожидаю чего-то ужасного, что раздробит стальные стены моей уравновешенности в песок. Я повторяю одно и то же слово три раза подряд, не отрывая взгляда от лица Сакуры. «Обратно». Девушка разжимает пальцы и отпускает мою руку. «Обратно». Эта глушь внезапно стала тихой настолько, что меня одолевает паника. «Обратно». Мой голос — мольба со звонкими отголосками истерики.

***

Люди оглядываются и долго смотрят нам в спины, удивлённо вытаращив глаза. Каждый взгляд я чувствую так, будто мне загоняют под кожу раскалённые кривые гвозди, прокручивая их несколько раз, пока кровь течёт по пояснице, согревая на несколько мгновений. Сакура идёт рядом, хромая и позволяя мне держать её за руку.

С того момента, как мы сели в машину и поехали обратно в город, прошло два часа. Я привёз Харуно к её дому, молча смотрел на неё и ждал, что она криво улыбнётся, скажет мне проваливать и сама выйдет из машины следом; но психолог сказала мне: «Не сюда». Я промолчал в ответ, а она договорила с той же ровной интонацией: «Твой дом» — и я завёл мотор. Прошло два часа: мы не сказали друг другу ни слова.

Сакура остановилась в лужице света, что была под включённым уличным фонарём. Вокруг снег казался синим, а глаза Харуно — неестественно-счастливыми. Она стянула с левой ноги сапог, испачканный кровью, и с размаху кинула его в сторону припаркованных машин. Раздался глухой стук, брызнула воем сирена автомобиля. Психолог стояла и смотрела вслед выкинутому сапогу; лодыжка девушки была окровавлена, чуть выше — перевязанное грязными бинтами увечье на икре и неаккуратно задранная штанина.

— Ублюдки! — начал кричать кто-то, чей голос постепенно приближался к нам. Спустя пару секунд появился грузный мужик с седыми усами, размахивая кулаками и выкрикивая: — Блять, суки, какой уже раз за месяц! — Его нетрезвый, мутный взгляд остановился на нас. Лицо тут же вытянулось и потеряло выражение враждебности. Я услышал: — Что за психопаты...

Когда мужчина скрылся, а сирена затихла, Харуно повернула голову в мою сторону, затем в другую, глянула себе под ноги и, резко развернувшись, подошла к фонарю, прикоснувшись ладонью к местами обледеневшему столбу. Взгляд девушки не выражал ничего, кроме искры детского интереса, которую я часто видел у Кея. Только искра в глазах Сакуры — сигнал отчаяния. Пожалуйста, покиньте помещение через аварийный выход.

Спустя полминуты бывшая порноактриса замерла у фонаря, опустив руки и приподнявшись на носочки. Босая нога, на которую был натянут фиолетовый носок, подрагивала. Спутница мне ничего не говорила: только шевелила пальцами рук. Я подошёл к Сакуре, хотел было коснуться её плеча, но затем увидел невероятное. Я бы даже сказал: «уму непостижимое».
Та самая зануда-Харуно из прошлого — с большим лбом, умными глазками и в непозволительно короткой школьной юбке, которую я до сих пор помнил, — стояла, примёрзнув языком к столбу. Выражение её лица было таким, будто она осуществила мечту детства. А я — всего лишь горе-папаша, который обязан отодрать маленького глупого ребёнка от металла. И, к моему счастью или сожалению, я в курсе, как это сделать.

Снег, оттаивая, сводит мне зубы. Немеет челюсть, но вода во рту быстро согревается и, когда я подхожу к Харуно ещё ближе, почти вплотную, зелёные глаза уже выжидающе смотрят. Остаётся только приблизить губы к высунутому языку психолога и открыть рот, чтобы вся тёплая вода вытекла, избавляя девушку от морозных оков и участи быть лишённой внятной речи на неделю. Представьте, что вы спасли чью-то жизнь от неминуемой тупости на почве невменяемости. Я делаю это — и Сакура, освободившись, кидается на меня, прижимаясь всем телом. Прижимаясь своими секундно тёплыми и влажными губами к моим. Оставшаяся вода течёт по моему подбородку.

Вкус губ Харуно — сладкий и металлический, отдающий кровью и растаявшим снегом. Психолог отстраняется от меня только тогда, когда я отталкиваю её, начиная отплёвываться.

— Не подумай ничего, — неуверенно говорит Сакура, не сводя с меня глаз, лишённых всяческих эмоций. Бесцветное полотно с блёклыми зеленоватыми мазками. — Я так захотела.

Я вытираю губы, замечая, что моё тело начинает замерзать. Моя куртка, что сейчас была на Харуно, вся пропитана женскими духами. На снегу от стопы психолога остаётся розоватый след — след крови, незаметной под тёмным носком.

— Если я скоро умру, — снова обращается ко мне Сакура, засовывая руки в глубокие карманы пуховика, — то я хочу, чтобы ты был тем, кто сдохнет следующим.

В ответ я только усмехаюсь, опустив голову. Колкий ветер залезает мне под рубашку, вынуждает вздрагивать и ёжиться. Я хмурюсь и озираюсь по сторонам, ощущая, каким невыносимым взглядом сейчас на меня глядит та, возле уголков губ которой тонкий и едва видный слой льда. Никогда такого не видел.

— А если ты сделаешь это раньше меня, — повернувшись ко мне спиной, шепчет Харуно, — то я буду лежать возле твоего трупа и рыдать, рассказывая тебе трагедии своих клиентов.

Есть вещи, которые нельзя объяснить, но которые можно прочувствовать всем своим существом, зная, что именно сейчас к тебе в душу закрадывается маленький монстр с огромными когтями и острыми клыками. Лапы этого чудища — на моём размеренно бьющемся сердце, что только что предало меня, пропустив пару ударов и забившись после в ускоренном темпе. А я лишь посмотрел в глаза Харуно: их дно было заполнено тиной, мёртвыми рыбами и старой рыбацкой сетью нежности. Представьте... Впрочем, не стоит.

***

Переступив порог моей квартиры, Сакура, не снимая обувь, прошла на кухню, оставляя за собой слякоть и неприметное пятно крови. Психолог смотрела по сторонам, несколько секунд пристально вглядывалась в моё лицо, а затем двинулась в гостиную, на ходу стаскивая мою куртку и откидывая её к стене.

— Прошу тебя, Саске, — обратилась ко мне Харуно, пока я наблюдал за тем, как она снимает с себя кофту, — сделай какую-нибудь глупость.

На пол упала белая майка, послышался щелчок застёжки бюстгальтера. Звук расстёгивающейся ширинки и шорох чужой одежды. Тело Сакуры — холст с изображением неоднократного насилия. Синяки, ссадины, царапины, шрамы, швы. И именно сейчас я считаю это настоящей красотой, которой этот мир достоин. То, что я заслужил.

Когда на пол упали тёмные штаны с нижним бельём, я не осмелился поднять взгляда и посмотреть на Сакуру, представшую передо мной. Я рассматривал нацарапанные на полу надписи, сделанные кем-то, кто не я. Они ничего не говорили мне о будущем, но они отлично описывали настоящее. В груди защемило, когда я услышал шумный выдох девушки, а после — звук шлёпающих по полу босых ног. На полу написано: «Если ты — Бог, то она затащит тебя в Ад».

Дверь в ванную захлопнулась, но звука щеколды не последовало. Я стоял в коридоре и смотрел себе под ноги, когда в окно что-то ударило несколько раз. Через миг все звуки были поглощены, а я без колебания шёл к ванной комнате в полной тишине, созданной в моей голове.

Когда моя рука дотронулась до ручки, я разглядел рядом с дверным косяком ещё одну надпись простым карандашом. Слыша шум воды и чужой кашель, я прочитал: «Передавай привет Сатане».