Псевдоним. Глава седьмая

Я не помню, когда уснул. Но когда я открыл глаза и беспомощно стал осматриваться, поднимаясь с дивана, за окном сиреной гремели сразу несколько машин, а в мою дверь кто-то без остановки звонил и стучал. Я отупело смотрел перед собой, изредка пробегаясь взглядом по тёмной стене, ощущая потребность подойти и посмотреть в дверной глазок и потребность оставаться на месте и ничего не предпринимать. Хочу узнать незваного гостя и хочу оставить его личность в тайне для самого себя.

Я провёл рукой по лицу: моя левая щека была тёплая ото сна и от продолжительного соприкосновения с диванным подлокотником. Звонок стих, но теперь удары в дверь стали громче и настойчивее. Я не паниковал, но чувствовал, что мне страшно. Что я, без чёткого осознания истинной причины, боюсь того, что меня может ожидать за дверью. Но в то же время мне интересно и трепет эгоистично колотит по груди.
Чувство, что я как малолетний пацан, который ожидает сюрпризов, но одновременно с этим ненавидит их. И мне не остаётся ничего, кроме как поддаться и двинуться к двери, которую сокрушали уже не так часто удары. На момент мне показалось, что по ту сторону, на лестничной клетке, я слышал несколько голосов.

— Есть кто дома? — слышу я за дверью. Потом голос немного стихает, явно обращённый к кому-то, кто стоит неподалёку: — Как его там?.. Дантиш?.. А! Дериш, да. Блядские иностранцы...

— Видимо, его дома нет.

Я стою и смотрю в глазок, прислонившись разгорячённым лбом к металлической двери. Облизываю пересохшие, обветренные губы, пока мужчины в полицейской форме, с красными лицами и недовольными выражениями на них, топчутся на площадке и думают, продолжать ли им стучаться ко мне или нет. Я вздрагиваю, когда кулак одного полицейского стучит по двери вновь, будто ударом прошедший по моему лицу. Смаргивая испуганно-сонный взгляд, я всё же подаю признаки жизни, начиная открывать дверь полиции.

— Извините за беспокойство, — натянуто говорит мне самый краснолицый из всех четверых мужчин напротив. — Буквально десять минут назад неизвестный совершил угон машины, оставив после себя пару внушительных вмятин на соседних машинах и одного пострадавшего.

Я сощуриваюсь и пытаюсь понять, причём тут я.

— Угнанная машина принадлежит вам, мистер Дериш.

— Постойте, — на выдохе произношу я, хмурясь, — у меня есть машина?..

Полицейские смеются чуть ли не мне в лицо.

— Фактически, теперь нет! — Затем главного пихают локтём и он продолжает: — В общем, уважаемый, свидетели говорят, что машина ваша. Правда, есть один нюанс...

Я взглядом и всем своим хмурым, даже озлобленным видом спрашиваю, какой именно нюанс может быть посреди ночи, когда ко мне заявляется полиция с известием о том, что мою несуществующую машину угнал кто-то неизвестный.

— Вас же Эманон зовут? — с небольшим трудом, скорее чисто из-за непривычки, выговаривает моё «новое» имя блюститель закона, делая ударение на первом слоге.

— Почти, — не удержавшись, отвечаю я, постепенно начиная замерзать на сквозняке в лёгкой футболке, тапках и джинсах.

— Слышал? — тут же начинает спрашивать своего напарника полицейский. — Надо было не слушать эту дамочку! Ты же видел, в каком она одичавшем состоянии. — Мужчина снова глядит на меня, потом на напарников, а после снова на меня и договаривает: — А вы знаете кого-нибудь с именем Саске?

Ответ «нет» даётся мне с трудом. Даже так — он не даётся вовсе: я повержено молчу, делая вид, что не расслышал вопроса. Не понял его.

— Мисс Харуно! — зовёт полицейский, вынуждая меня вздрогнуть и сразу же содрать с лица всякое желание спать. Вообще мысленно содрать лицо. Намеренное шарканье по грязному полу растягивается на три вечности, но на самом деле всего на секунд пять. Я просто не в состоянии не узнать эту девушку. — Это ведь он?

— Он, — хрипло откликается Сакура, смотря себе под ноги. Я не могу толком разглядеть чужого лица, но у меня стойкое ощущение, что девушка напугана.

— Так он Саске или Эманон? — раздражаясь, интересуется худощавый парень, убирая свой желтоватый блокнот в карман формы.

Я видел, как губы Сакуры раздвинулись, показались ровные зубы — и я понял, что она хочет сказать «Саске». Я не позволил и нервно перебил:

— Нет у меня никакой машины! И меня зовут, — я на мгновение запнулся и кинул на Харуно недовольно-отстранённый взгляд, — Эманон Дериш.

— Хорошо, — явно порываясь поскорее закончить с допросом, произносит полицейский. — Если номер машины узнают, то пробьют и посмотрят, кто владелец. И уж поверьте, мистер Дериш, будет плохо, если выяснится, что это вы. — Он поворачивает голову в сторону Сакуры и спрашивает у неё уже мягче: — Почему вы сказали, что этого человека зовут Саске?..

— Чёрт, Джи, пошли уже.

Не получив ответа, хранители порядка стали шумно спускаться по лестнице, напоследок бросив в мою сторону подозрительные взгляды. Наверное, я их понимаю. Только что я подавал вид человека, который просто хочет отделаться от лишней беготни с документами на угнанную машину.

Через пару минут на лестничной клетке, перед открытой дверью в мою квартиру, остались лишь я и Сакура. Я не успел ничего сказать, как девушка сорвалась с места и затолкала меня в прихожую, вцепившись ногтями мне в плечи. За пару мгновений до того, как я споткнулся о порог, в глаза бросилось лишь перекошенное злостью лицо, к влажным щекам которого прилипли розовые пряди.

— Если ты сейчас же не объяснишь мне то, что происходит, — демонстрируя сквозящую истерику в голосе, говорила Харуно, — то я разнесу твою чёртову квартиру. — Я хотел было вставить слово, но девушка не позволила, сощурив глаза и договорив на пониженной громкости, угрожающе: — И делай ты что, блять, угодно — я не уйду отсюда, пока не устрою погром. Пока не прибегут твои соседи. Пока меня не заберут отсюда силой...

Она замолчала, беспомощно всхлипывая и стискивая мою футболку. Казалось, что этот момент тишины — единственное, что может утихомирить Харуно, но я чувствовал, что этого ничтожно мало. Входная дверь оставалась всего лишь прикрытой. В квартиру пробирались звуки и холод зимней ночи вперемешку с глухими всхлипами Сакуры.

— Что за дурацкое имя? — тихо спрашивала психолог, вытирая слёзы и отстраняясь от меня. — Это всё что-то вроде шутки, да?..

— О чём ты? — выдал я тупой вопрос, когда сама ситуация предстаёт передо мной самой ясной и единственно настоящей посреди этого круговорота бреда.

Я знал, о чём говорит Сакура, но нельзя сходу поверить в такое, когда всё вокруг против тебя. Нельзя верить в исцеление, когда на протяжении долгого времени все говорят тебе, что ты неизлечим. Нельзя верить в спасение, когда ты абсолютно беспомощный, а все боги превратились в кровавый туман. И я не верил, быстро проходя мимо Харуно, чтобы закрыть дверь на ключ, развернуться и уставиться в напряжённую девичью спину.

— Я видела смерть, — всё так же тихо сказано, будто неуверенный шёпот ребёнка, обращённый к злому родителю. Дрожащий голос ломался под немой истерикой, угадывающейся в трясущихся руках, сжатых в кулаки. — Видела то, как ты умираешь. А я рядом — тоже умирала. Или к тому моменту уже умерла. Я... не могу точно сказать. Не было никакого существа в чёрном балахоне и с косой, не было вспыхнувших воспоминания, не было... ничего не было. Я просто лежала, не чувствуя ничего, кроме сковывающего холода. А потом — дыра. Как провалиться в нервной дрёме куда-нибудь, но не очнуться. Остаться в страхе...

Слова Харуно мешались друг с другом, она заикалась и срывалась с шёпота на обречённые крики, что бились в стены тёмной квартиры. Я ничего не говорил. Хотелось лишь спросить: «Ты помнишь меня?» — и услышать положительный ответ. Поверить в исцеление на мгновение. Поверить в спасение, когда в кровавом тумане показался силуэт тусклого фонаря.

— Ты...

Харуно обернулась, прерывая меня на половине фразы. Побледневшее враз лицо не выражало ничего, кроме агрессивного страха. Будто на тебя смотрит человек, который доверял тебе, а сейчас понял, что ты хочешь его убить. За что-то. Стоишь с наставленным на него пистолетом, что заряжен только на один выстрел, который будет точно в цель. Этот человек боится и одновременно злится — и Сакура выглядела точно так же.

— Почему? — она спросила обессиленно, на выдохе, как живая мишень, в которую хотят выстрелить.

А ведь в моей руке могло быть оружие.

— Я буду кричать, — пятясь, произнесла Сакура, затравленно смотря на меня. — Если ты не скажешь мне, что это всё — блядская шутка, которая вышла очень неудачной...

— Это шутка, — моментально отзываюсь я, приподнимая руки и не спуская взгляда с девушки. — Просто блядская шутка, которая вышла очень...

— Я видела! — воскликнула психолог, делая ещё один шаг назад. — Та заброшенная стройка, где я очнулась. Дом... Там ведь должен был быть дом, но он... Но всё...

Девушка ударилась спиной о дверной косяк, за которым начиналась гостиная, и снова замолкла, опустив голову.

— Ты помнишь меня? — наконец-то выговорил я, когда наступила тишина, сдавливающая нам обоим виски. Дышащее пылью покрывало напряжённого молчания.

— Нет, — едва слышно ответила Харуно, оттягивая бледно-оранжевый шарф. — Я помню Саске, а не тебя.

— Я Саске, — привет, давно не виделись, мы ведь оба были убиты, — не кто-то другой.

— Но ведь...

Мёртв. Покойник. С перерезанным горлом долго не живут. Однако я здесь.

— Рядом с тобой. Живой, как и ты, — уничтожен, как и ты, — и мне нужно многое рассказать.

Сакура молча съехала по стене, ударившись намеренно об неё головой раза три после этого.

— Докажи, — легко, истерично потребовала психолог. Словно берёт на слабо, плюнув мне в лицо. Подняла на меня взгляд зелёных глаз, покрасневших от слёз и усталости, и рассмеялась. Словно дурочка. Сквозь смех я услышал лишь обрывки фраз: — Что за пиздец... Куда... Всё вверх дном... Хочу обратно...

Бледность сошла с лица Харуно, но глаза девушки оставались такими же: непонимание, злость и страх лишали их блеска. Нельзя быть готовым к тому, что когда-нибудь привычный мир вскроет сам себя и вывернет наизнанку всё, что ты мог знать. Можно представить, что мы с Сакурой сейчас — неудачно переработанный мусор прошлого, которого для этой реальности просто-напросто не существует. Голос и губы мои дрожат от восторга и паники, перекрывающих мне дыхание. Нельзя быть готовым к исцелению или спасению, когда ты думаешь, что один.

Я подхожу к Сакуре и сажусь перед ней на корточки. Психолог поднимает голову и моментально отводит взгляд, повторяя из раза в раз только одно: «Докажи».

Я мог бы использовать ржавый нож и вспороть судьбу так же, как я сделал это однажды, за пределом, когда оставалось лишь вписать нужные слова в текстовой документ. Но я поплатился за это, поэтому... поэтому в этот раз нужна только правда.

— Ты ненавидишь меня, — задевая взглядом нервную мимику лица Харуно, начинаю я, — за то, что я с тобой сделал на вечеринке у Наруто. Ты считала, что я тобою воспользовался, сделав вид, что и правда понимаю всю твою обиду на тех людей, что тебя предали. Что я понимаю всё, что ты мне тогда рассказала. Ты ненавидишь меня, потому что считаешь, что всё это было специально устроено, чтобы просто склонить тебя к сексу и сделать так, чтобы тебя считали очередной бесхребетной шлюхой. И ты права.

Харуно сидела всё так же, только теперь не дрожала. Смотрела куда угодно, но только не на меня, а я продолжал говорить, даже когда рычаг был нажат. Я продолжал доказывать девушке, что я никто, кроме Саске Учиха. Сейчас я просто псевдоним, но для неё я должен быть прежним.

— Ты говорила, что Ино покончила с собой из-за меня. И ты спрашивала, знаю ли я, что чёртова скотина — это про меня. — Возрождать всё в памяти так приятно, что я вздрагиваю и тяжело сглатываю слюну. Наслаждаюсь прогнившей правдой, изо всех сил пытаясь не врать. — И я знаю это, Сакура, просто знаю. Как и ты знаешь то слово, что было написано в блокноте.

— Слово, — повержено повторяет Харуно, стягивая с шеи шарф. — «Знаю».

— Если ты веришь мне, то я жив и я рядом. Если же нет, то я мёртв и ты разговариваешь всего лишь с малоизвестным писателем. С Эманоном Деришем.

Молчание затягивается. Сидеть на корточках было трудно, поэтому мне пришлось подняться и посмотреть на Сакуру ещё раз — на этого единственного человека, который такой же урод, как и я. Неудачно переработанный мусор прошлого, которого у нас не существует. Либо спасайся, либо будь проклят отныне и навсегда.

— А если я не верю тебе, — неестественно спокойным тоном говорит Сакура, — то что мне делать?

— Уходить и не возвращаться.

Когда я впервые увидел Харуно на лестничной клетке, рядом с полицией и ночными лестницами многоэтажки, я поверил в чудо и испугался его. Когда Сакура вцепилась в мои плечи и затолкала в квартиру, то я ждал сокрушительной истерики, но в итоге мы находимся в прихожей и молчим. Удушающий слой пыли с покрывала молчания закупоривает нам сознания, заставляя думать о посторонних вещах. Задыхаться в невозможности что-то сказать.

Возможно, самый нужный сейчас мне человек поднимается на ноги, поворачивает в мою сторону голову и пусто смотрит мне в лицо. Я не вижу ничего, кроме вынужденного смирения перед будущей неуравновешенностью. Не вижу ничего, кроме немого «не верю». Сакура Харуно уйдёт и не вернётся.

Я иду на кухню, пока психолог приближается к закрытой двери. Я сажусь за стол, положив на него локти и подперев одной рукой голову, закрывая ладонью половину лица. Отсчитываю секунды, пока Сакура не зайдёт сюда, укутавшись в свой бледно-оранжевый шарф, и не попросит открыть дверь. Попросит выпустить отсюда. И я опять увижу смирение, застывшее в её взгляде, совершенно фальшивое и оттого жуткое. Я жду, но девушка не приходит.

В прихожей осталась слякоть. В прихожей осталось то, что я мог бы назвать своим спасением, если бы сердце так бешено не колотилось в груди от неиспользованного шанса остановить Харуно и просить её остаться. В конце концов, мы оба застряли в этой туго затянутой петле времени. А может, я единственный, кому нужно спасаться.

Сакура появляется передо мной, подходит к столу и протягивает мне руку. Я знаю, что девушка хочет, чтобы я открыл ей дверь и выпустил из этой квартиры навсегда, но мне сдавливает грудь отчаяние. Быть обречённым в одиночку — быть в критическом состоянии. Мне хватает воли только на то, чтобы взять чужую руку и сжать её в своей. Дрожь следует за громкими ударами сердца, когда женские пальцы стискивают мою ладонь только крепче.

— Я верю тебе, — говорит мне Сакура, стоящая передо мной в тёмном свитере, в джинсах и босиком.

Мы просто люди, на которых кто-то решил отыграться.

— Спасибо за правду, Саске.

Две проклятые реинкарнации, держащиеся за руки друг с другом.

— Я готова тебя слушать.

Два урода, чьи бьющиеся сердца-предатели в страхе глушат тишину.