Псевдоним. Глава тринадцатая

Когда я открыл глаза, был уже конец весны. В лицо назойливо светило солнце, пробивающееся между раздвинутых штор. Моя жизнь рвалась вперёд, всё быстрее и быстрее приближая финал, который был так предсказуем и неизбежен. Сакура рядом громко сопела, крепко обняв подушку и закинув одну ногу на меня.

Разглядывая светлый потолок, я пытался проглотить нехорошие мысли, стараясь сконцентрироваться на том, что дальше меня ждёт освобождение от этой реальности: пассивно-агрессивного существа, жаждущего сделать всё, чтобы я сошёл с ума. Я до сих пор не могу знать наверняка, вменяем я или нет. Люди на улицах оглядываются, а когда я иду куда-то с Харуно, то смотрят сначала на меня, а потом только на неё: с едва ощутимым сожалением, словно я рядом с ней создаю вид опасной для общества единицы.

— Я сумасшедший? — спросил я когда-то у Сакуры, а она в ответ только рассмеялась, состроив страдальческую гримасу. Психолог ущипнула меня за бок, хихикнула и взяла под руку, прижавшись ко мне. Я спросил снова, рассматривая блестящие на солнце губы возлюбленной: — Со мной что-то не так?

Садясь в кровати, я чувствую только опустошённость и абсолютное отсутствие участия. Не первый месяц во мне плотным сгустком сидит ощущение, что всё проносится мимо, оставляя для меня вытоптанную тропу к смерти. Я рассматриваю ковёр в спальне, изодранные обои, окно на улицу, за которым светит раздражающее солнце — и я стараюсь игнорировать тот факт, что я ничего не понимаю. Сердце в груди начинает учащённо биться, а где-то над рёбрами ледяные руки стискивают меня.

Когда это началось? Я встаю с постели и подхожу к окну, выглядывая, чтобы рассмотреть творящееся за грязным стеклом, на котором что-то нацарапано. Люди куда-то идут, машины куда-то едут, облака лениво плывут на восток, чьи-то дети дерутся возле дороги, собака на кого-то лает, а моё сердце не прекращает гулко ударяться о свою костяную клетку. Каждый удар выбивает из меня растерянный тяжёлый вздох, я хватаюсь за подоконник и опускаю голову. В глазах темнеет, но сознание остаётся кристально чистым.

Почему это происходит? Я с усилием поднимаю взгляд на горизонт, неосознанно фокусируя взгляд на надписи на стекле. «Время на исходе». Я моргаю, чтобы стряхнуть наваждение, но оно не проходит. Петля страха затягивается на моей шее всё туже и туже, пока я не начинаю понимать, что дышать мне удаётся с трудом. Вцепившись в подоконник, я мотаю головой и после всматриваюсь в нежно-розовую линию горизонта, что возвышается над плоскими крышами домов, в окнах которых теплятся чужие жизни. Розовый переходит в голубой, а затем обрывается грубым грязно-серым, теряясь в свинцовых тучах. Я потерянно наблюдаю за тем, как по стеклу стекают капли дождя.

Зачем мы здесь оказались? Повернувшись, я вижу заправленную кровать и не слышу чужого дыхания. Вся квартира поглощена мраком: свет нигде не горит. Дверь в ванную приоткрыта и я могу разглядеть поблёскивающий в темноте кран и бок раковины. Стены заражены молчанием. Привыкая к мраку, я сощуриваю глаза и делаю шаг к кровати, оглядываясь на окно, по которому стучит дождь. Сердце спокойно бьётся, но испуг не уходит: остаётся во мне засохшей грязью. Я поднимаю руки и смотрю на свои ладони, что едва заметно дрожат. Где-то на пульсе темнеет небольшое пятно. На другой руке этих пятен больше — разных размеров, разной формы и разной степени потемнения. Я не знаю, что чувствую прямо сейчас, но почему-то мои губы дрожат так, будто я посреди морозной пустыни.

— Сакура? — зову я беспомощно, вздрагивая от любого постороннего звука, будь то шум дождя или моё собственное сбитое дыхание. Тяжело сглатывая слюну, я повторяю: — Сакура?

Ещё несколько минут назад Харуно мирно спала рядом со мной, а её худая бледная нога была закинута на меня. Мои пальцы до сих пор ощущают прохладу чужой кожи. Отыскав взглядом настенные часы, я замираю и телом, и душой. Ступор заключённого. Почувствовать мокрую губку на голове за пару секунд до того, как по телу пройдётся смертоносный ток. Сердце шлёпается на пол, разбрызгивая тёмную кровь. Когда Сакура была рядом, было девять часов утра. Когда я смаргиваю болезненно-непонимающий взгляд, стрелки показывают час ночи.

Зайдя в ванную комнату, я не включал свет. Каждый раз, когда я хотел что-то ощутить, все эмоции подавлялись и исчезали под немилосердной подошвой, испачканной слякотью. Прижавшись лбом к стенке кабины душа, я дышал, жадно заглатывая спёртый воздух. На меня смотрели незнакомые глаза, в темноте кажущиеся красными.

— Когда? — оглушило сознание чьим-то голосом, вырвавшимся из ниоткуда. Закрыв одной рукой ухо и нахмурившись, я стал боязливо озираться, остановив взгляд на большом зеркале слева от меня. Оттуда не отрываясь смотрело нечто, исторгая чудовищные волны подавляющей злобы. Ноги подкашивались. Силуэт, на дне глаз которого тлели мелкие угли, повторил: — Когда?

— О чём ты?.. — через силу выдавил я, поворачиваясь к зеркалу всем корпусом, опираясь ладонью о душевую кабину. Мне показалось, что чужая линия рта скривилась в недоброжелательном оскале.

— Мы хотим спасти тебя, — прошуршал незнакомец с той неуловимой тоской в голосе, что я сразу же насторожился. Обжигающий злостью взгляд, обращённый на меня, на секунду сделался усталым и словно виноватым. — Если ты не поторопишься, то никогда не вернёшься к жизни.

— Но я жив, — с поразительной уверенностью отозвался я, подавшись вперёд и заставив расплывчатый силуэт дёрнуться.

— Твоё сознание, — тихо произнёс он, — только оно живёт.

Я пытался понять то, о чём мне говорил незнакомец, от которого веяло знакомым холодом. Чужой голос нельзя было назвать ни женским, ни мужским: он переливался, как вода из чашки в чашку, становился то громче, то тише, то мягче, то грубее. Взгляд посторонних глаз неприятно колол кожу, заставлял вздрагивать и резко касаться рук или шеи. Как бы я ни хотел, я не мог осознать, что передо мной. Кошмар? Видение? Дьявол?

Тёмный, размытый и с пронзительными глазами цвета крови, пролитой во мраке. Говорящий загадками, что скрывают уродливую истину всего в мире. Стиснув зубы и сжав кулаки, я приблизился к зеркалу и попытался заглянуть в глаза силуэту, но понял, что не в состоянии это сделать: что-то усиленно отталкивает мой взгляд, отвлекает его и единственное, что я могу — это смотреть выше или ниже глаз.

— Зависимость всегда порождает боль, какой бы приятной она ни была, — продолжал силуэт, поднимая руку и протягивая её к моему лицу. Я завороженно смотрел на смазанные контуры пальцев. — Твоё время...

— На исходе, — повторил я, как будто загипнотизированный, когда кожу щеки обожгло холодом чужого прикосновения. В то же мгновение холод сменился невыносимым жаром: я почти ощутил запах горелой плоти, закричав. Но вцепившихся в меня рук теперь было две — и они держали меня так крепко, что я мог выбраться только в том случае, если бы захотел, чтобы с моего лица сорвало кожу. Я вскрикнул: — Почему?!

— Спасайся, — шептал силуэт, не отпуская меня и вдавливая обжигающе-ледяные пальцы мне в кожу. — У тебя не осталось времени, она уже сделала всё, чтобы лишить тебя воли!

— Кто — она? — в страхе произнёс я, когда незнакомец большими пальцами надавил мне на скулы и приподнял мою голову, вынуждая посмотреть наконец-то себе в глаза. Во мне что-то оборвалось: резко, болезненно и безвозвратно. Хотелось смеяться и плакать одновременно. Я повторил надрывно: — Она?..

На меня смотрело два багровых глаза, через которые, словно через толщу воды, до меня добирались мои же эмоции. Ненависть, радость, возбуждение, печаль, обида, отчаяние, страх... Всё это сверлило во мне огромную дыру, в которую смотрела бесчувственная пустота. Я трясся в призрачной хватке, захлёбывался смехом и тут же — безутешными рыданиями. Я плевался в зеркало, надеясь попасть в размытое лицо, верещал в истерике о том, как я ненавижу его, а после устало говорил о том, что жизнь не имеет никакого смысла, удручённо вздыхая и игнорируя жар, смешавшийся с холодом, что уродовал кожу моего лица.

— Эй! — донеслось из прихожей, когда тень, почти исчезнувшая с зеркала, продолжала держать меня. Я в ярости хрипел, широко распахнув глаза и с ненавистью заглядывая в отражение себя самого. Женский голос окликнул: — Учиха, ты дома?

— Спасайся... — еле слышно произнесла тень, отпуская меня и испаряясь, оставляя после себя на зеркальной поверхности огромную надпись, которая ослепила меня сильнее, чем зажжённый в ванной комнате свет. Когда Сакура, оцепенев, встала в дверном проёме, я всё ещё слышал шорох голоса незнакомца: — Она предатель под псевдонимом твоего прошлого...

Злость во мне кипела неустанно. Я чувствовал жар в груди, как кулаки сжимаются до побелевших костяшек и желают нанести удар, как перед глазами вспыхивают багровым вспышки. Я стоял спиной к Харуно, чьё отражение я поймал взглядом и неотрывно смотрел за ним, дыша тяжело и надрывно. Есть всего несколько секунд на то, чтобы, наконец, понять, что я попал в самый изощрённый капкан этой чёртовой реальности. О нём написано большими буквами на заплёванном мною зеркале. Оно замерло за моей спиной. Оно смотрит на меня и почему-то счастливо улыбается. Имя смертельной ловушки — «Сакура Харуно».

— Что это было? — спрашиваю я натянутым от фальшивого спокойствия голосом. Услышав в ответ тишину, я размахиваюсь и разбиваю зеркало, что осыпается крупными осколками, засаживаясь под мою кожу мелкими стеклянными шипами. Больно, невыносимо, бесчеловечно. Вдыхая запах собственной крови, я только сильнее пьянею от агрессии и обиды. Хрипло посмеиваюсь, затем понимаю, что трудно дышать от подступающих слёз. Я говорю сбивчиво, вдавливая осколки зеркала себе в руку только глубже: — Ответь мне.

— То, что от тебя осталось, — отзывается Сакура, всё же подходя ко мне ближе и наклоняясь, чтобы поднять разбитое стекло. Она говорит об этом так, будто это мало что значит, а меня трясёт. Я дрожу от предвкушения, злости и возбуждения. Моё тело подчиняется сокрушительному наплыву эмоций, которые у меня отняли, чтобы я покорно ждал конца. Харуно обнимает меня со спины, уткнувшись лбом мне между лопаток. В её руке — осколок зеркала, который она держит наготове, чтобы вонзить в меня. Пока я беззащитный и ослабший. Психолог говорит тихо и вымученно: — Скоро встретимся, ничтожество...

— Сука... — выдыхаю я беспомощно, перехватывая руку Сакуры и стискивая её.

— Ты заслужил это всё, — говорит Харуно, свободной рукой поглаживая меня по рёбрам. Её дыхание обдаёт жаром мою спину. — Ты хотел исчезнуть, ты хотел трагедии, ты хотел, чтобы к твоей лжи прислушались. Твоя личная трагедия начинается здесь. — Улыбку, которая скривила губы Сакуры, я не увидел, а ощутил затылком, по которому прошлось холодом. — Эманон Дериш.

Я успел резко оттолкнуть от себя Харуно, выкрикнув что-то, но для меня было слишком поздно: когда психолог, ударившись головой о стену, смеялась, я пытался остановить кровотечение. Сквозь пальцы рук лилась кровь, капала на пол, растекалась кляксами по штанам и футболке. Рухнув на колени, стискивая свою же шею, я не понимал одного: почему я умираю не так? Я же должен был сесть в машину и попасть в автокатастрофу...

— Слова-рычаги... — сквозь смех сказала мне Сакура, наблюдая за тем, как в моих глазах потухает любая осмысленность и жизнь. Вытирая рукавом тёмной кофты кровь из носа, девушка засмеялась только громче. Она радостно воскликнула: — Я их придумала!

Ещё никогда прежде холодный, скользкий пол ванной комнаты не был для меня таким блаженно-прохладным. Лужа тёплой крови разрасталась под моей головой, а смех Сакуры стал колыбельной. Закрыв глаза, я хотел лишь одного: никогда не очнуться. Под звонкий хохот из меня уходила жизнь, тело становилось чужим, мозг переставал соображать. Казалось, я умираю целую вечность, но не прошло и пары секунд, как смех Харуно внезапно стих, а я провалился в бездонную мглу без возможности проснуться. Хотелось рвануться, распахнуть глаза, дышать, но я ничего не ощущал, кроме животного страха человека, что сорвался в пропасть посреди дрёмы.

***

— Пап, смотри! — Кей показывал пальцем в сторону ресторана, из которого вышла молодая женщина, остановившаяся у дверей заведения только для того, чтобы поговорить с вышедшим покурить официантом. Сын тряс мою руку и счастливо восклицал: — Мама! Это мама!

На улице было душно. Дети кричали, веселились и показывали друг друга свои новые игрушки. Кей увлечённо рассказывал мне про что-то, что было связано с его матерью, но я слушал это всё вполуха. Держа ребёнка за руку, я внимательно смотрел на тот самый ресторан, возле которого официант-курильщик что-то обсуждал с посетительницей, на которую так радостно показывал пальцем Кей.

— Хочешь мороженое? — осторожно спросил я у сына, на что тот отозвался готовым согласием.

— Давай маму позовём? — пока я стоял и расплачивался с продавцом, говорил Кей. — Я соскучился по ней.

— Вы же каждый день видитесь, — стараясь сказать это как можно спокойнее и мягче, выдал я. Смотреть на своего ребёнка сейчас было больно: его нахмуренные брови и несчастные светлые глаза выбивали из колеи, делая виноватым. Я сел на корточки перед Кеем, потрепав его по голове. — Или хочешь всё время с мамой проводить?

— Она не моя мама, — твёрдо, даже как-то грубо ответил сын, лизнув шоколадное мороженое. — И никогда ею не станет.

— Послушай, Кей... — устало начал я, но меня прервал стук каблуков об асфальт и восторженное щебетание с кем-то по мобильнику. Ино подошла ко мне, наклонилась, дабы поцеловать в висок, а затем хотела приняться за Кея, но мальчишка сделал вид, что усердно ест рожок. Я выпрямился, скосил на Яманака хмурый взгляд и заполучил ещё один поцелуй от неё, но уже в губы. — Привет.

— Кто хочет в магазин за новыми игрушками, м-м? — промурлыкала Ино, начиная трепать Кея за щёки. — Ты ж моя прелесть, так бы и тискала!

— Пойду поиграю! — тревожно сказал Кей, вырываясь из объятий «мамочки» и убегая в сторону детской площадки.

Ино проводила моего сына довольным взглядом, который тут же сменился на озлобленный, стоило только девушке повернуться в мою сторону. Скрестив на груди руки, Яманака цокнула языком и стала выжидающе на меня смотреть.

— Блять, — с досадой прошипела блондинка, закатывая глаза и делая какой-то неуловимый и нервный жест руками. — Даже когда суд определил Кея к нам в семью, твой пацан всё равно не отстаёт от этой шлюхи. «Мама, мама, хочу к маме, ы-ы!» — Женский каблук негодующе царапнул асфальт. — Почему твоя бывшая жёнушка не удостоила себя честью никогда больше не появляться в этом районе, а, Учиха?

— Потому что она тут живёт, — равнодушно отозвался я, рассматривая глубокое декольте нынешней супруги.

— Купил бы ей квартиру в каком-нибудь зажопинском районе тогда, ну! — напирала Яманака, изредка посматривая на детскую площадку, чтобы с приторной улыбкой счастливого родителя помахать рукой Кею. Потом голубые глаза снова были направлены в мою сторону и прожигали во мне дыру, а лицо молоденькой деловой дамочки тут же кривилось от неприязни при любом упоминании о моей бывшей жене Сакуре. Упоминала, кстати, Ино о Харуно самостоятельно, а потом на это обижалась. — Её вообще посадить надо было. Приписать что-то вроде статьи про наркоту или проституцию, а?

— Она лишена родительских прав, — удручённо отзываюсь я, потирая переносицу. — Тебе этого мало, Яманака?

— Мало! — недовольно воскликнула Ино. Она приблизилась ко мне так, что почти касалась своей грудью моего плеча. — Потому что твой сыночек тянется к ней, как старый извращенец к раздвинутым ногам школьницы!

— Сакура его мать, — смотря жене прямо в глаза, говорю я без лишней экспрессии. Мне жарко, я вымотался, а на другой стороне улицы ошивается моя бывшая супруга, которую лишили родительских прав и отобрали сына только потому, что я так приказал. Меня не мучила совесть, но меня мучили печальные, исполненные тоской глаза сына. Я выдохнул и сказал с напускным желанием успокоить: — Это всё утрясётся, детка. Просто подожди, пока мальчуган к тебе привыкнет.

Я приобнял Ино и привлёк к себе, целуя в щёку. Смягчившись в моих объятиях, жена тут же сменила гнев на милость и стала ворковать про какие-то новинки в магазинах и что её коллеги по работе полные дегенераты. Я слушал это невнимательно, посматривая на играющего с другими детьми Кея. Через несколько минут он что-то увидел вдалеке, слез с качелей и побежал в нашу с Яманака сторону.

— Мамочка! — вопил сын, стремительно сближаясь с нами, на что Ино захлопала в ладоши и уже приготовилась ловить мальчишку в ласковый захват, но Кей, как порыв сухого ветра пустыни, пронёсся мимо, оставляя блондинку непонимающе хлопать кукольными глазами. Учиха-младший не замолкал, крича и сотрясая поток сонных прохожих: — Мама, мама!

— Да когда же она сквозь землю провалится нахуй, — ворчала Ино, наблюдая за тем, как Кея ловит в объятия не она, мама года, а Сакура Харуно, половина лица которой была скрыта за круглыми чёрными очками. Окинув взглядом нелепый вид бывшей жены Саске, Яманака фыркнула и договорила: — С белой борцовкой надевать такую длинную юбку просто кощунство и дьявольская безвкусица.

— Только не вздумай ввязываться, — раздражённо предупредил я Ино, смотря на то, как сияет лицо сына, когда по его щекам проводит ладонями родная мать. Харуно улыбалась — и улыбалась так открыто, что я сам не сдержал улыбки. Только мне стало страшно: паника вцепилась в сердце и заставила судорожно выдохнуть. Яманака толкнула меня локтём в бок. Я отмахнулся: — Боже, перестань, дай ему порадоваться.

— Вот иди, — вспыхнула супруга, набирая чей-то номер по мобильному, — и сюсюкайся со своей подстилкой!

Я обречённо кивнул, когда Яманака, насупившись, пошла с трубкой у уха куда-то в глубь парка, проходя мимо детской площадки и чуть было не споткнувшись о чей-то игрушечный грузовик.

— Давно не виделись, — сказал я Сакуре, подходя к ней и к Кею. Сын был явно доволен тем, что встретил маму сегодня и мог понежиться в её руках.

— С тобой-то да, — отрешённо ответила Харуно, поправляя ребёнку майку. — Зато с твоей женой вижусь каждый день. Редкостная змея.

— Вы подружки, — примирительно добавляю я.

— Да уж, — вздыхая и улыбаясь Кею, отозвалась Сакура. — Жаль, что всё так происходит. Я ведь к ней по-хорошему отношусь, девица она толковая.

— А она поливает грязью тебя за твоей спиной.

— Как всегда, договариваешь за меня, Учиха.

Я разглядывал Сакуру. Короткие волосы, потрескавшиеся губы, синяк на скуле, руки в ссадинах. Ветер приподнял ей юбку, и я разглядел несколько синяков и на коленках. Харуно была похудевшей и бледной, но не измученной — скорее глубоко несчастной где-то далеко на километрах души. Смотрела она на Кея с огромной нежностью: это было даже видно через стёкла тёмных очков.

— Вспомнил? — вдруг резко поинтересовалась Сакура, когда я только успел забыть, что моё сердце колотится в груди в захлёбывающемся ритме.

— Вспомнил? — переспросил я, но Харуно подошла, сдёрнула с лица очки и заглянула мне в глаза. Я вдохнул, но не выдохнул, чувствуя, как моей руки касается горячая ладонь Кея.

— Поразительно, что, чтобы вспомнить настоящую суть своей жизни, тебе понадобилось сдохнуть дважды, — вцепившись взглядом тёмно-красных глаз, где даже белок был едва ли не чёрным, в моё сознание, проговорила Сакура. Она развела руки будто бы в дружелюбном жесте, который демонстрируют, когда ждут, что на них понесутся с желанием обнять. — Я вскрыла твою судьбу ржавым ножом, урод. — Весь мир вокруг замер, тепло детской руки исчезло. Остались только мы с Сакурой — два пленника посреди чужой территории, ненастоящей и враждебной. Я хотел что-то сказать, но Харуно прервала. — Ты очнёшься — и я всё тебе расскажу. То, что ты заслужил.

— Я надеялся, — тихо и неуверенно проговорил я, — что не очнусь...

Сакура только ухмыльнулась, закрывая глаза, лишённые сочувствия.