Псевдоним. Глава восьмая

В помещении нет ничего, что могло бы меня успокоить. Кулаки сжаты до побелевших костяшек, зубы стиснуты, в груди распускается мясистый бутон ярости. Сакура стоит в прихожей и тихо посмеивается, застёгивая свою куртку и стараясь не смотреть в мою сторону: прячет выражение беспомощности и недоумения на своём лице. Женское хихиканье выводит меня из себя, я почти теряю контроль, но Харуно резко замирает.

— Я многому поверить могу, — говорит тихо психолог, поворачивая голову и глядя на меня через плечо. Тонкие нахмуренные брови подрагивают. — Только ты облажался, Са... — Она осекается, замолкает и тяжело вздыхает, поправляя капюшон. — Ты облажался.

— Дважды? — стараясь сохранить холодность в голосе, переспрашиваю я. Но мои глаза продолжают смотреть на Харуно с неподдельной злостью, с маниакальным желанием наброситься и сломать ей пару конечностей, чтобы стены квартиры впитали в себя истошные крики. — Я не смог доказать тебе что-то — и ты в это не веришь?

Сакура смеётся. Снова. Её смех совсем не похож на тот, что выдают милые дамочки. Больше напоминает мальчишку, у которого ещё ломается голосок. Когда девушка затихает, я всё ещё смотрю на неё и выжидаю, когда она ответит. Я не выпущу её за порог, пока не услышу ответа. Или пока моя выдержка не начнёт трещать по швам — и я не наброшусь на психолога, желая избить её до полусмерти. До смерти. Её смех — в моей голове.

— С какой стати? — спрашивает Харуно, отвернувшись от меня в очередной раз. Я не вижу её лица, но прекрасно вижу дрожащие руки, что нервно трогают пуговицу кармана куртки. — На слово предлагаешь верить? Не в этот раз. С меня хватит этой дешёвой мистики...

— Как ты объяснишь всё то, что видела? — перебиваю я Сакуру, делая к ней шаг. — Мою смерть, свою смерть — как? — Приблизившись к девушке, я хватаю её за плечи, не разворачивая к себе лицом. Это единственный вариант, чтобы удержать того, кто может меня понять. Единственный путь воссоединения. Мои пальцы впиваются в Харуно с нешуточной силой, которую я не способен сейчас контролировать. Сакура дрожит, её широко распахнутые глаза устремлены в закрытую дверь, а губы пытаются что-то сказать. Я спрашиваю, выдыхая девушке в макушку: — Что ты вообще сделаешь с осознанием того, что всё вокруг — не твой прежний мир? Ты — это пленница. Ты здесь такая же, как и я, Сакура. Бежать некуда. Ты должна поверить мне. Я смогу что-нибудь сделать. Только верь...

— Нет, — отзывается Харуно. Её голос почему-то не дрожит, когда она сама в моих руках — как беспомощный маленький зверёк в лапах огромного хищника. Тёплые ладони касаются моих рук. Я не отпускаю Сакуру, держу крепко, словно ухватился за последнюю надежду. Боюсь отпустить: а вдруг навсегда? Но вместо слов я слышу смех. Психолог произносит насмешливо: — Все, кого ты намеревался спасти, мертвы. Понимаешь? — Моя хватка ослабевает, Сакура раздражённо убирает от себя мои руки и поворачивается ко мне лицом. На нём — пустой взгляд и кривая ухмылка. — Даже если ты Саске Учиха, которого я знаю, то ты не больше чем мешок с дерьмом, который запорол всю свою жизнь и испортил её остальным.

Мои руки — отростки мясистого цветка ярости, распустившегося внутри меня и вытесняющего внутренние органы. Шея Сакуры — всего лишь предлог, чтобы выпустить наружу весь гнев, который сидит внутри гнилью и паразитирует на теле. Я сдавливаю чужое горло и пытаюсь захватить губами последние вздохи Харуно. Скажи мне что-нибудь ещё. Обвини меня. Смейся надо мной. Я буду кем угодно — но ты сдохнешь от моих рук.

— Пусти... — хрипит психолог, когда я вдавливаю её спиной в запертую входную дверь, норовя приподнять над пыльным полом прихожей. Мои пальцы стискивают женскую шею. Сильнее, сильнее, сильнее... Я не контролирую ничего в своём теле, кроме взгляда, скользящего по бессильной Сакуре, которая с минуты на минуту отправится в путешествие в головной офис к самому дьяволу. Получите, распишитесь, мисс Харуно! Но бывшая порноактриса выдавливает звуки еле-еле из пережатого горла так, что я чувствую вибрацию под ладонями: — Ты ошибаешься...

— Я? — нервно переспрашиваю. — Даже под угрозой смерти будешь говорить, что я делаю не так, да, мразь?

Как в тот раз на кладбище. Как в тот раз после смерти Кея. Как в тот раз после звонка в мою с Ино квартиру. Меня никто не останавливал, но никто не прекращал меня винить. Нет, они правы. Но моё терпение вышло — и Сакура падает на пол прихожей, заглатывая жадно кислород и откашливаясь, уткнувшись лбом в грязь с обуви и пыль. Я так хочу убить тебя, Харуно. Но может в этот раз ты мне хотя бы дашь понять, что веришь в происходящее? Может, ты побудешь хорошей девочкой и, наконец, закроешь свой рот?

Её смех — в моей голове. Сверлит, давит, пронзает, рвёт. Сакура смеётся едва слышно, но в моей голове звук чужого смеха разрастается до ненормальных размеров. Глушит.

— Убирайся, — повержено прошу я, когда Харуно поднимается с колен и пошатывается, водя ладонью по шее. Не улыбается, не смеётся, не смотрит, не слушает. Но её смех продолжается, вынуждая меня схватиться за голову. — Пожалуйста, уходи...

— Я когда-нибудь поверю тебе, — сипло заявляет Сакура, пока я открываю ей дверь. — И мы вместе выберемся отсюда. Когда-нибудь.

В мыслях я замахиваюсь и ударяю Харуно по лицу так, что слышен хруст. В мыслях я сгребаю неестественного цвета волосы в кулак и их обладательницу бью головой о стену, пока на обоях не образовывается тёмная мазня из чужой крови, запутываясь в розовых колтунах красными пятнами. В мыслях я бью Сакуру ногами и руками до тех пор, пока из её рта не начинает выплёскиваться кровавая желчь вместе с мольбами прекратить.

В мыслях — лишь в мыслях — я превращаю свою надежду в изувеченный труп. Совсем как по-настоящему. Я бью её и бью, пока мои ноги не начинают ныть, а на костяшках не начинают кровоточить места с содранной кожей. Пока моё дыхание не сбивается, а мясистый бутон не закрывается, оставляя в моей груди сосущую пустоту из разочарования. В мыслях я давно сошёл с ума, потому что так гораздо легче убеждать себя в том, что внешне ты остаёшься вменяемым.
Я — порядок.

Я смотрю Сакуре в затылок, рассматриваю розовые волосы, всматриваюсь в отросшие корни светлого цвета. Мои руки пытаются дотянуться до девичьей шеи, но я контролирую их, поэтому всё, что мне остаётся, — это наблюдать, не стараясь даже моргнуть. Мои глаза высыхают, начинают слезиться, нижнее веко правого глаза дёргается, но я не спускаю взгляда с затылка, со спины, с задницы, с ног Харуно. Обвини меня. Посмейся надо мной. Сделай меня кем угодно. Ты всё равно вернёшься.
Я — пассивность.

Когда дверь захлопывается, я смотрю на неё ещё несколько секунд. Моргнув, я чувствую, как по щеке скатывается слеза, которая должна была спасти моё глазное яблоко от высыхания. Ноздри непроизвольно втягивают запах чужих духов: лёгкий аромат чего-то сладкого. Сейчас — приторного. Я смотрю на свои руки, затем снова на дверь, а спустя долю секунды срываюсь с места и бегу в гостиную, чтобы открыть дверь на балкон и выбежать на него. Прильнуть к перилам и наклониться так, чтобы создать риск.
Я могу упасть и разбиться. Я могу напугать людей своей смертью. Я могу следить за Сакурой, которая идёт по пустой улице и утирает слёзы. Её всхлипы слышны даже с моего этажа: они разносятся по всей улице, а я этот звук с удовольствием поглощаю.
Твоя боль, Харуно, это лучше подарка. Попробуй мне поверить, лживая тварь.
Я — откровенность.

Холодный ветер забирается мне под футболку и холодит кожу. Пальцы моих рук уже ничего не чувствуют, босые ноги — тоже. Я смотрю за удаляющейся фигурой Харуно и чувствую, как мне на лицо приземляются снежинки, тут же тающие. Когда я дышу, то выталкиваю изо рта облако пара, которое мне хочется схватить, скомкать и кинуть в психолога реабилитационного центра. Чтобы это скомканное облако попало прямо в голову с розовыми волосами. Чтобы оно обязательно проломило череп и вышло насквозь, где-то чуть выше левого глаза. Представьте, что это выстрел в упор.

Когда я закрываю дверь на балкон, то прохожу в центр гостиной и ощущаю, как вспышки боли разрывают мою голову на части. Перед глазами появляются бурые кривые линии, тело постепенно согревается, а в волосах продолжают таять снежинки.
Я делаю вдох и выдох, проверяя, создаю ли перед своим лицом облако пара. Я делаю шаг к дивану — и обессиленно падаю на пол, заваливаясь на бок и разглядывая сплошное тёмное полотно перед глазами. Я делаю что-то, о чём ещё не догадываюсь, но в моих руках маленькие ножницы, а на широкой ножке стола — неаккуратно нацарапанные буквы.

Боль перестаёт быть такой заметной, когда продолжается полчаса, час, два. Все четыре ножки стола вдоль и поперёк — в словах, в буквах, в знаках препинания. Мои глаза — это залитые красным соком сосуды, которые ничего не видят и доверяют случаю.

Если бы я посмотрел в зеркало, то увидел бы, что мои глаза лишены зрачков, а белки — своего нездорового желтоватого оттенка. Есть только глазницы, в которые запихнули упругие влажные мячики цвета крови, которые так похожи на настоящие глазные яблоки. Вещи, о которых вы не расскажете близким. Вещи, которые вы бы с радостью забыли сами. Вещи, которые принадлежат вам.

На одной из ножек стола нацарапано: «Спасибо, Сакура».

Мои глаза не видят, но я слышу всё, что происходит вокруг. Бурые вспышки прекращаются лишь тогда, когда из рук выпадают ножницы, а моя щека чувствует мягкость светлого ковра.

На одной из ножек стола нацарапано: «Время пришло».

И теперь, Харуно, я заставлю тебя поверить мне. Даже если для этого мне придётся тебя убить. Моя вторая книга будет посвящена тебе, но об этом никто не узнает. Обещаю.