Псевдоним. Глава вторая
Категория: Трагедия/Драма/Ангст
Название: Псевдоним
Автор: Бладя
Фэндом: Наруто
Дисклеймер: МК
Жанр(ы): ангст, POV, мистика, психология, дарк, драма, AU, романтика
Тип(ы): джен, гет
Персонажи: Саске/Сакура, Саске/Ино флэшбеком и тд по массовке
Рейтинг: NC-17
Предупреждение(я): ООС, мат, насилие, смерть персонажа, ОМП
Статус: в процессе
Размер: миди
Размещение: https://ficbook.net/readfic/3812039
Содержание: Чёртов дневник, события в котором переиначены до такой степени, что никто и никогда не узнает, что его написал Учиха Саске. Сломанный и сбежавший от внешнего мира — того мира — молодой бизнесмен, который после смерти своей семьи понимает, что он, твою мать, может быть вдохновлён всем этим.
От автора: мне нехер делать, а на фб большинство охотится за траханьем или соплями
Автор: Бладя
Фэндом: Наруто
Дисклеймер: МК
Жанр(ы): ангст, POV, мистика, психология, дарк, драма, AU, романтика
Тип(ы): джен, гет
Персонажи: Саске/Сакура, Саске/Ино флэшбеком и тд по массовке
Рейтинг: NC-17
Предупреждение(я): ООС, мат, насилие, смерть персонажа, ОМП
Статус: в процессе
Размер: миди
Размещение: https://ficbook.net/readfic/3812039
Содержание: Чёртов дневник, события в котором переиначены до такой степени, что никто и никогда не узнает, что его написал Учиха Саске. Сломанный и сбежавший от внешнего мира — того мира — молодой бизнесмен, который после смерти своей семьи понимает, что он, твою мать, может быть вдохновлён всем этим.
От автора: мне нехер делать, а на фб большинство охотится за траханьем или соплями
*Эманон — No Name наоборот. Взято из одноимённой манги.
____________________________________________________
В течение месяца я пытаюсь написать что-то стоящее, начать то, что может помочь мне раскрыться и прославиться в ином ключе. Мой дом всё такой же пустой: только территория кухни выглядит более-менее приемлемо. Если разбросанные вещи, одноразовая посуда по углам, одинокий холодильник с раковиной и матрац, расстеленный поперёк комнаты — это приемлемость. Мой ноутбук работает без продыху. Повезло, что место, в котором я обосновался, ещё не считается беспросветной глушью — только вот для выхода в интернет всё равно нужно проехать тридцать километров.
Пару раз я выбирался в тот город. Все эти разы я встречал там знакомое мне лицо: смуглое, рассечённое шрамами, улыбающееся. Ту светловолосую лохматую голову я не узнать не мог, но старательно делал вид. Потому что мне не нужны люди из «прошлой жизни». Из времени, где я — влиятельный человек. Саске Учиха, наследник огромного состояния, выродок богатой семьи и прочее-прочее. Аплодируйте, восторженно свистите, поднимайтесь с трибун — но тот Саске Учиха давно утопился в озере. Он хочет, чтобы вы так считали. Потому что усилия должны быть оправданы: я потратил уйму сил и времени, чтобы провернуть своё исчезновение так, чтобы ни одна мразь не погналась следом за мной. Вернитесь, господин Учиха, вы нужны компании! Для кого-то я мёртв. Для кого-то я в бегах. Для кого-то меня никогда и не было. Сколько людей, столько и версий.
Я уже написал сто шестнадцать страниц. Такими темпами через пару месяцев у меня на руках будет то, что можно будет рассматривать в редакции и что потом может быть опубликовано. Аудитория сразу же вгрызётся в книгу нового, неизвестного автора, чьё имя странное и непонятное. То ли иностранец, то ли сраный шутник. Быть автором хорошо, когда ты не видишься напрямую с теми, кто тебе платит и кто готов ждать твои вшивые рукописи. Только чтобы было познавательно, чувственно, модно, красиво, трогательно и далее. Для меня же будут важны только две вещи: деньги и влияние. Я не стану показываться читателям, не буду устраивать идиотские автограф-сессии, не буду вести блоги с мотивирующими постами. Я издалека буду смотреть на то, что происходит вокруг. Я хочу увидеть тех людей, которые поверят каждому слову в моей книге. Даже указанию издательства и дате выпуска.
Ночью в доме холодно даже с отоплением. Развалившись с ноутбуком на матраце, одной рукой я печатаю, а в другой держу сигарету. Пепел с неё сыпется вечно мимо пепельницы, которую я пять дней назад украл из стрёмной забегаловки в том самом городишке. Экран стоит перед моими глазами белым пятном, на котором проглядываются буквы, целые стены текста. Глаза болят: даже очки не помогают, в стёклах которых отражается мой ноутбук. Докурив, я раздражённо гашу сигарету о дно пепельницы, но со всей моей феерической неряшливостью промахиваюсь и прожигаю и без того повидавший виды матрац. Смачно выругавшись, я начинаю хлопать ладонью по тлеющей дыре, после чего та, вроде как, успокаивается. Мне остаётся терпеть только не совсем сильную, но всё же боль — и мне это нравится. Облизнув нижнюю губу и впившись в неё зубами, я продолжаю печатать уже двумя руками. Мои плечи и спина болят, но я терплю. Как там у джайн-буддистов? Они страдают и ограничивают себя, чтобы открыть в себе божественный дар. Вот и я тоже — страдаю и ограничиваю себя, чтобы закончить, блять, свою первую книгу. Чёртов дневник, события в котором переиначены до такой степени, что никто и никогда не узнает, что его написал Учиха Саске. Сломанный и сбежавший от внешнего мира — того мира — молодой бизнесмен, который после смерти своей семьи понимает, что он, твою мать, может быть вдохновлён всем этим. Извлёк выгоду из трагедии. Вот как работает этот механизм творчества.
С пятнадцати лет я, так сказать, страдал неким явлением: я неосознанно врал. Я начинал лгать так, что мне никак было не остановиться. Я на ходу мог придумать историю, в которую верили, потому что я был убедителен, красноречив и смазлив. Даже спустя десять лет я не искоренил эту дурную привычку — или вовсе заболевание, которое когда-нибудь да помешает мне жить. Пока что оно меня только выручало. Помогало вливаться в компании, втираться в доверие, проворачивать недействительные сделки. Когда ты блефуешь, ты должен уметь это делать в идеале. Любая твоя оплошность может повлечь за собой недурственную цепную реакцию: когда все те, кому ты навешал на уши откровенной лжи, разоблачат тебя. Поэтому я не избавлялся от своей тяги к вранью и приукрашиванию — я совершенствовал этот навык. Если уж вертеться, то с надёжной защитой в виде умения импровизировать. В виде умения лгать.
И сейчас, пока я печатаю сто сорок седьмую страницу, я пытаюсь вспомнить что-то из своей жизни. Последний напечатанный абзац раскрывает читателю душевную организацию моего главного героя, который недавно сделал своей возлюбленной предложение, перед этим пережив кровопролитные битвы в подвале одного из известных баров, который в реальности снесли пару лет назад. Но кого это волнует? Я даю читателю всё, чтобы он погрузился в атмосферу ночных прогулок и секса под дурманом виски. А также даю пищу для размышлений, используя риторические вопросы, которые раскиданы по книге любезно и уверенно. Заставляю думать, так или иначе. Надеюсь на это.
Позволяю жить своей бывшей жизнью, описывая всё подробно, убедительно, привлекательно. Главное — это в будущем поймать тех, кто будет читать и погружаться. Кто поверит каждому моему слову, каждый мой блеф воспримет как чистейшую правду. А потом, удручённо вздыхая, они в действительности поверят, что так жить, как я, возможно. Эманон* Дериш жил, блять, как настоящая звезда драмы, романа и психологического триллера! Никто и никогда не узнает, что так жил Саске Учиха, неосознанно выплёвывая на публику очередную ложь.
Я чиркаю зажигалкой, одной рукой допечатывая сто шестьдесят девятую страницу. Восьмая глава моей книги готова. За окном уже начинает светать, а я спать так и не ложился. Голова кружится, а на блёклых голубых стенах иногда проявляются чьи-то силуэты. Следующая часть моего произведения будет посвящена совместной жизни моего главного героя с его невестой. Я включу в эту главу всё, чего никогда не было, но что обязательно западёт в сердца готовых сгрызть новую книгу читателей. Скоро мне предстоит врать основательно, потому что события моей жизни идут медленнее, чем это происходит в книге. Буквально через четыре главы мне нужно будет продумывать всё так, чтобы в глазах других это смотрелось органично. Никто ничего не должен заподозрить.
Окно кухни распахивается ветром, и в помещение влетает холодный утренний сквозняк, с грохотом закрывший дверь в предположительную гостиную, которая так и осталась голым полом и стенами. Я лежу с ноутбуком на матраце — и мои глаза закрываются, а голова опускается всё ниже и ниже, пока нос не утыкается в тёплую клавиатуру с подсветкой. Я вдыхаю запах пыли, ощущая голыми пятками холодок. Через два дня мне нужно проведать Кея на кладбище, а также сделать пару зарисовок, чтобы укрепить в голове те моменты, которые я включу в продолжение своей работы. Перед тем, как окончательно уснуть, я не забываю подумать о своей мёртвой жене и сыне снова. Чтобы пробудить в себе печаль, тоску, но — ни черта. Бессильно шикнув, я закрываю глаза, вслушиваясь в размеренное гудение ноутбука.
Когда я просыпаюсь, вся кухня залита солнечным светом. Лишь я нахожусь в прямоугольнике тени и пытаюсь пробудиться. Странно, что экран ноутбука до сих пор не погас, учитывая, что с момента моего отключения от реальности прошло где-то три часа. Вздыхая и потягиваясь, я стараюсь встать, но боль в голове тут же сбивает меня с ног и вынуждает повалиться лицом в матрац и вдыхать собственный запах тела. Я слышу шипение и помехи, которые то отдаляются от меня, то приближаются. Мотая головой, стряхивая со лба тёмные сальные пряди, я начинаю быстро моргать, всё же вставая во второй раз. Прикладывая горячую и потную ладонь ко лбу, я тяжело вздыхаю. Экран ноутбука, наконец-то, гаснет. В моём доме душно и пахнет разочарованием. Если что, то это запах кладовки, в которой долгое время хранили несколько пар сапог из искусственной кожи.
Дорога до ближнего города остужает моё разгорячённое тело и приносит несколько ненужных мыслей осенним ветром. Я вспоминаю, как на заднем сиденье Кей обычно пел свои песни из мультиков и заставлял меня подпевать ему. Хныкал, мол, па-а-ап, ну пожа-а-алуйста. Я говорил: только если на обратном пути. Поэтому, пока мы ехали в детский сад, я пытался вслушаться в неразборчивые завывания сына, скрыто умиляясь. Запоминал слова. А уже потом, на обратном пути, мне приходилось петь вместе с Кеем. Даже когда стоял в пробке. Даже когда окна машины были опущены и водители «по соседству» видели, как довольно взрослый мужик со счастливым выражением на роже поёт детские песни, а за его спиной кто-то страшно фальшивит, но явно радуется. Вспоминая это, становится не по себе. Жутко, тоскливо, по-настоящему больно. То, что и нужно — поэтому оставшиеся пятнадцать минут езды до города я занимаю воспоминаниями, связанными с Кеем и его проделками. Только финал реанимации моей памяти одинаков: кровавая каша. Я приезжаю в город бледный, злой и замученный. Доброе утро.
Самое поганое, что даже в этом захолустье я могу встретить своих знакомых из «прошлой жизни», где я понтовался, насмехался и самоутверждался. И дело совсем не в том, что мне стыдно за себя прошлого, а в том, что я ДАЛ СЕБЕ УСТАНОВКУ никогда более не пересекаться с минувшим. Герой моей книги точно так же говорит своей невесте, раскаиваясь во всех изменах. Как же это лицемерно — и я этого совершенно не отрицаю.
Оставляя машину на парковке, я направляюсь в магазин за продуктами, которые у меня закончились. Только я захожу в супермаркет, как на меня налетает белобрысый парень, тут же отскакивает и извиняется.
— Чувак, прости, я тебя не увидел, — виновато произносит Узумаки, почёсывая затылок и смотря куда-то в сторону, временами с опаской оглядываясь. Я молчу, ожидая от Наруто расспросов, братских объятий (как он всегда делал, ублюдок) и тонну нецензурщины и обвинений. Я просто жду, а мой школьный друг выдаёт: — Э... Ты чего пялишься? Я же, типа, извинился. Или ты хочешь компенсации какой-то за то, что я тебя случайно толкнул на входе в магазин?
— Узумаки, срань ты подретузная! — орёт кто-то из-за прилавка, а затем моему взорву предстаёт уже поседевшая макушка Цунаде. Женщина явно не в себе и смотрит на Наруто враждебно, а потом как рявкнет: — Быстро за работу, молокосос! Сакура ждёт твои грёбаные цветы уже полчаса!!!
— Хорошо-хорошо, бабуля! — моментально отзывается Узумаки, хватает с кассы букет, а потом снова встречается нос к носу со мной. Я не сдвигаюсь с места. Да, я заторможенно реагирую, но я не понимаю происходящего. — Слышь, чудила, ты дашь мне пройти?
Одно дело — когда ты сам хочешь, чтобы тебе не попадались на глаза твои друзья из «прошлой жизни», но, если глядеть с другой стороны, обидно, когда ты осознаёшь, что твой лучший друг ещё со школьных лет сейчас смотрит на тебя исподлобья: раздражённо и неприветливо. Мою голову снова пронзила боль и я, схватившись за правый висок, отошёл в сторону, пропуская Наруто; он быстрым шагом вышел из магазина, кинув на меня непонимающий, но в то же время злой взгляд. Он меня попросту не узнал. Как такое возможно вообще? Я подхожу к Цунаде, держась за голову и жмурясь.
— С тобой всё хорошо, парень? — недовольно интересуется Сенджу, уперев руки в бока и выпятив большую грудь. — Я тебя здесь раньше не видела, адаптироваться не можешь что ли?
— Я позавчера к вам заходил, Цунаде, — устало произношу я, выпрямляясь и убирая от виска руку. Боль всё ещё червём ползает в моём черепе. Женщина удивлённо приподнимает брови, а я смотрю на неё с минуту точно. Мы оба молчим, но я не выдерживаю первым и исчезаю за полками с продуктами.
Либо я стал настолько ужасно выглядеть, что будет правдой, либо творится что-то совершенно ненормальное. Учитывая все «да» и «нет», я больше склонялся ко второму, менее приятному варианту. Потому что Наруто Узумаки просто не мог меня не узнать, в каком бы я ни был виде. Набирая в корзину продукты, я шипел от наплывов мигрени. Это стало бы неплохим витком в сюжете для моей почти законченной книги.
Возвратившись домой и расставив продукты в холодильнике, я свалился без сил на матрац, уткнувшись в него лицом. Боль так и не проходила, а посторонние звуки преследовали меня. Чтобы хоть как-то отвлечься, я вновь открыл ноутбук и понял, что сегодня день поистине странных открытий. Например, триста двадцать восьмая страница моей книги. Не доверяя собственному восприятию, я начинаю быстро проходиться глазами по строкам, которые, безусловно, были напечатаны именно моими пальцами и моим слогом.
...он никогда со мной не общался и всегда считал заносчивым пидорасом...
Сглатывая слюну, я прокручиваю колёсико мышки вверх-вниз, вглядываясь в текст, который был написан мною, но... не мною. Документ пересохранён в пять часов утра, когда я точно был в отключке.
...чудила, ты дашь мне пройти?..
Я всё так же отупело смотрю на экран, снова и снова читая то, что в точности произошло со мной полчаса назад. Написанное ранним утром сбылось только что. Я одновременно засмеялся и издал какой-то жалобный вскрик. У писателей есть чутьё на собственные работы: они настолько срастаются со своим стилем письма, что могут его узнать везде. Для них он — единственный и неповторимый. И сейчас, вчитываясь в триста-какие-то страницы, я понимаю: моё. Исключительно манера Саске Учиха, он же Эманон Дериш. Я даже не читаю последние написанные строки: стираю их и пишу новые. Шум в моей голове усиливается. Утихают помехи, но образуется треск. Настройка каналов в пустом доме без телевизора.
Подъехав к кладбищу, я увидел девушку с длинными розовыми волосами, убранными в низкий хвост. При виде меня Сакура улыбнулась и направилась мне навстречу, держа в руках букет цветов, предназначенных для...
Я начинаю кашлять, а моя голова от боли будто бы плавится. Такое ощущение, что мне в затылок засаживают раскалённый тупой предмет, готовый расколоть мне голову. Я сгибаюсь и утыкаюсь лбом в матрац, чувствуя, как всё внутри моей головы взрывается и каждая вспышка просверливает дыру в черепе. Дрожащей рукой я дотягиваюсь до клавиатуры ноутбука и печатаю всего одну фразу поверх одной из старых. Я пишу: «Головная боль была сильной, но прошла через пару секунд» — и обессиленно падаю на живот, нервно смеясь.
____________________________________________________
В течение месяца я пытаюсь написать что-то стоящее, начать то, что может помочь мне раскрыться и прославиться в ином ключе. Мой дом всё такой же пустой: только территория кухни выглядит более-менее приемлемо. Если разбросанные вещи, одноразовая посуда по углам, одинокий холодильник с раковиной и матрац, расстеленный поперёк комнаты — это приемлемость. Мой ноутбук работает без продыху. Повезло, что место, в котором я обосновался, ещё не считается беспросветной глушью — только вот для выхода в интернет всё равно нужно проехать тридцать километров.
Пару раз я выбирался в тот город. Все эти разы я встречал там знакомое мне лицо: смуглое, рассечённое шрамами, улыбающееся. Ту светловолосую лохматую голову я не узнать не мог, но старательно делал вид. Потому что мне не нужны люди из «прошлой жизни». Из времени, где я — влиятельный человек. Саске Учиха, наследник огромного состояния, выродок богатой семьи и прочее-прочее. Аплодируйте, восторженно свистите, поднимайтесь с трибун — но тот Саске Учиха давно утопился в озере. Он хочет, чтобы вы так считали. Потому что усилия должны быть оправданы: я потратил уйму сил и времени, чтобы провернуть своё исчезновение так, чтобы ни одна мразь не погналась следом за мной. Вернитесь, господин Учиха, вы нужны компании! Для кого-то я мёртв. Для кого-то я в бегах. Для кого-то меня никогда и не было. Сколько людей, столько и версий.
Я уже написал сто шестнадцать страниц. Такими темпами через пару месяцев у меня на руках будет то, что можно будет рассматривать в редакции и что потом может быть опубликовано. Аудитория сразу же вгрызётся в книгу нового, неизвестного автора, чьё имя странное и непонятное. То ли иностранец, то ли сраный шутник. Быть автором хорошо, когда ты не видишься напрямую с теми, кто тебе платит и кто готов ждать твои вшивые рукописи. Только чтобы было познавательно, чувственно, модно, красиво, трогательно и далее. Для меня же будут важны только две вещи: деньги и влияние. Я не стану показываться читателям, не буду устраивать идиотские автограф-сессии, не буду вести блоги с мотивирующими постами. Я издалека буду смотреть на то, что происходит вокруг. Я хочу увидеть тех людей, которые поверят каждому слову в моей книге. Даже указанию издательства и дате выпуска.
Ночью в доме холодно даже с отоплением. Развалившись с ноутбуком на матраце, одной рукой я печатаю, а в другой держу сигарету. Пепел с неё сыпется вечно мимо пепельницы, которую я пять дней назад украл из стрёмной забегаловки в том самом городишке. Экран стоит перед моими глазами белым пятном, на котором проглядываются буквы, целые стены текста. Глаза болят: даже очки не помогают, в стёклах которых отражается мой ноутбук. Докурив, я раздражённо гашу сигарету о дно пепельницы, но со всей моей феерической неряшливостью промахиваюсь и прожигаю и без того повидавший виды матрац. Смачно выругавшись, я начинаю хлопать ладонью по тлеющей дыре, после чего та, вроде как, успокаивается. Мне остаётся терпеть только не совсем сильную, но всё же боль — и мне это нравится. Облизнув нижнюю губу и впившись в неё зубами, я продолжаю печатать уже двумя руками. Мои плечи и спина болят, но я терплю. Как там у джайн-буддистов? Они страдают и ограничивают себя, чтобы открыть в себе божественный дар. Вот и я тоже — страдаю и ограничиваю себя, чтобы закончить, блять, свою первую книгу. Чёртов дневник, события в котором переиначены до такой степени, что никто и никогда не узнает, что его написал Учиха Саске. Сломанный и сбежавший от внешнего мира — того мира — молодой бизнесмен, который после смерти своей семьи понимает, что он, твою мать, может быть вдохновлён всем этим. Извлёк выгоду из трагедии. Вот как работает этот механизм творчества.
С пятнадцати лет я, так сказать, страдал неким явлением: я неосознанно врал. Я начинал лгать так, что мне никак было не остановиться. Я на ходу мог придумать историю, в которую верили, потому что я был убедителен, красноречив и смазлив. Даже спустя десять лет я не искоренил эту дурную привычку — или вовсе заболевание, которое когда-нибудь да помешает мне жить. Пока что оно меня только выручало. Помогало вливаться в компании, втираться в доверие, проворачивать недействительные сделки. Когда ты блефуешь, ты должен уметь это делать в идеале. Любая твоя оплошность может повлечь за собой недурственную цепную реакцию: когда все те, кому ты навешал на уши откровенной лжи, разоблачат тебя. Поэтому я не избавлялся от своей тяги к вранью и приукрашиванию — я совершенствовал этот навык. Если уж вертеться, то с надёжной защитой в виде умения импровизировать. В виде умения лгать.
И сейчас, пока я печатаю сто сорок седьмую страницу, я пытаюсь вспомнить что-то из своей жизни. Последний напечатанный абзац раскрывает читателю душевную организацию моего главного героя, который недавно сделал своей возлюбленной предложение, перед этим пережив кровопролитные битвы в подвале одного из известных баров, который в реальности снесли пару лет назад. Но кого это волнует? Я даю читателю всё, чтобы он погрузился в атмосферу ночных прогулок и секса под дурманом виски. А также даю пищу для размышлений, используя риторические вопросы, которые раскиданы по книге любезно и уверенно. Заставляю думать, так или иначе. Надеюсь на это.
Позволяю жить своей бывшей жизнью, описывая всё подробно, убедительно, привлекательно. Главное — это в будущем поймать тех, кто будет читать и погружаться. Кто поверит каждому моему слову, каждый мой блеф воспримет как чистейшую правду. А потом, удручённо вздыхая, они в действительности поверят, что так жить, как я, возможно. Эманон* Дериш жил, блять, как настоящая звезда драмы, романа и психологического триллера! Никто и никогда не узнает, что так жил Саске Учиха, неосознанно выплёвывая на публику очередную ложь.
Я чиркаю зажигалкой, одной рукой допечатывая сто шестьдесят девятую страницу. Восьмая глава моей книги готова. За окном уже начинает светать, а я спать так и не ложился. Голова кружится, а на блёклых голубых стенах иногда проявляются чьи-то силуэты. Следующая часть моего произведения будет посвящена совместной жизни моего главного героя с его невестой. Я включу в эту главу всё, чего никогда не было, но что обязательно западёт в сердца готовых сгрызть новую книгу читателей. Скоро мне предстоит врать основательно, потому что события моей жизни идут медленнее, чем это происходит в книге. Буквально через четыре главы мне нужно будет продумывать всё так, чтобы в глазах других это смотрелось органично. Никто ничего не должен заподозрить.
Окно кухни распахивается ветром, и в помещение влетает холодный утренний сквозняк, с грохотом закрывший дверь в предположительную гостиную, которая так и осталась голым полом и стенами. Я лежу с ноутбуком на матраце — и мои глаза закрываются, а голова опускается всё ниже и ниже, пока нос не утыкается в тёплую клавиатуру с подсветкой. Я вдыхаю запах пыли, ощущая голыми пятками холодок. Через два дня мне нужно проведать Кея на кладбище, а также сделать пару зарисовок, чтобы укрепить в голове те моменты, которые я включу в продолжение своей работы. Перед тем, как окончательно уснуть, я не забываю подумать о своей мёртвой жене и сыне снова. Чтобы пробудить в себе печаль, тоску, но — ни черта. Бессильно шикнув, я закрываю глаза, вслушиваясь в размеренное гудение ноутбука.
***
Когда я просыпаюсь, вся кухня залита солнечным светом. Лишь я нахожусь в прямоугольнике тени и пытаюсь пробудиться. Странно, что экран ноутбука до сих пор не погас, учитывая, что с момента моего отключения от реальности прошло где-то три часа. Вздыхая и потягиваясь, я стараюсь встать, но боль в голове тут же сбивает меня с ног и вынуждает повалиться лицом в матрац и вдыхать собственный запах тела. Я слышу шипение и помехи, которые то отдаляются от меня, то приближаются. Мотая головой, стряхивая со лба тёмные сальные пряди, я начинаю быстро моргать, всё же вставая во второй раз. Прикладывая горячую и потную ладонь ко лбу, я тяжело вздыхаю. Экран ноутбука, наконец-то, гаснет. В моём доме душно и пахнет разочарованием. Если что, то это запах кладовки, в которой долгое время хранили несколько пар сапог из искусственной кожи.
Дорога до ближнего города остужает моё разгорячённое тело и приносит несколько ненужных мыслей осенним ветром. Я вспоминаю, как на заднем сиденье Кей обычно пел свои песни из мультиков и заставлял меня подпевать ему. Хныкал, мол, па-а-ап, ну пожа-а-алуйста. Я говорил: только если на обратном пути. Поэтому, пока мы ехали в детский сад, я пытался вслушаться в неразборчивые завывания сына, скрыто умиляясь. Запоминал слова. А уже потом, на обратном пути, мне приходилось петь вместе с Кеем. Даже когда стоял в пробке. Даже когда окна машины были опущены и водители «по соседству» видели, как довольно взрослый мужик со счастливым выражением на роже поёт детские песни, а за его спиной кто-то страшно фальшивит, но явно радуется. Вспоминая это, становится не по себе. Жутко, тоскливо, по-настоящему больно. То, что и нужно — поэтому оставшиеся пятнадцать минут езды до города я занимаю воспоминаниями, связанными с Кеем и его проделками. Только финал реанимации моей памяти одинаков: кровавая каша. Я приезжаю в город бледный, злой и замученный. Доброе утро.
Самое поганое, что даже в этом захолустье я могу встретить своих знакомых из «прошлой жизни», где я понтовался, насмехался и самоутверждался. И дело совсем не в том, что мне стыдно за себя прошлого, а в том, что я ДАЛ СЕБЕ УСТАНОВКУ никогда более не пересекаться с минувшим. Герой моей книги точно так же говорит своей невесте, раскаиваясь во всех изменах. Как же это лицемерно — и я этого совершенно не отрицаю.
Оставляя машину на парковке, я направляюсь в магазин за продуктами, которые у меня закончились. Только я захожу в супермаркет, как на меня налетает белобрысый парень, тут же отскакивает и извиняется.
— Чувак, прости, я тебя не увидел, — виновато произносит Узумаки, почёсывая затылок и смотря куда-то в сторону, временами с опаской оглядываясь. Я молчу, ожидая от Наруто расспросов, братских объятий (как он всегда делал, ублюдок) и тонну нецензурщины и обвинений. Я просто жду, а мой школьный друг выдаёт: — Э... Ты чего пялишься? Я же, типа, извинился. Или ты хочешь компенсации какой-то за то, что я тебя случайно толкнул на входе в магазин?
— Узумаки, срань ты подретузная! — орёт кто-то из-за прилавка, а затем моему взорву предстаёт уже поседевшая макушка Цунаде. Женщина явно не в себе и смотрит на Наруто враждебно, а потом как рявкнет: — Быстро за работу, молокосос! Сакура ждёт твои грёбаные цветы уже полчаса!!!
— Хорошо-хорошо, бабуля! — моментально отзывается Узумаки, хватает с кассы букет, а потом снова встречается нос к носу со мной. Я не сдвигаюсь с места. Да, я заторможенно реагирую, но я не понимаю происходящего. — Слышь, чудила, ты дашь мне пройти?
Одно дело — когда ты сам хочешь, чтобы тебе не попадались на глаза твои друзья из «прошлой жизни», но, если глядеть с другой стороны, обидно, когда ты осознаёшь, что твой лучший друг ещё со школьных лет сейчас смотрит на тебя исподлобья: раздражённо и неприветливо. Мою голову снова пронзила боль и я, схватившись за правый висок, отошёл в сторону, пропуская Наруто; он быстрым шагом вышел из магазина, кинув на меня непонимающий, но в то же время злой взгляд. Он меня попросту не узнал. Как такое возможно вообще? Я подхожу к Цунаде, держась за голову и жмурясь.
— С тобой всё хорошо, парень? — недовольно интересуется Сенджу, уперев руки в бока и выпятив большую грудь. — Я тебя здесь раньше не видела, адаптироваться не можешь что ли?
— Я позавчера к вам заходил, Цунаде, — устало произношу я, выпрямляясь и убирая от виска руку. Боль всё ещё червём ползает в моём черепе. Женщина удивлённо приподнимает брови, а я смотрю на неё с минуту точно. Мы оба молчим, но я не выдерживаю первым и исчезаю за полками с продуктами.
Либо я стал настолько ужасно выглядеть, что будет правдой, либо творится что-то совершенно ненормальное. Учитывая все «да» и «нет», я больше склонялся ко второму, менее приятному варианту. Потому что Наруто Узумаки просто не мог меня не узнать, в каком бы я ни был виде. Набирая в корзину продукты, я шипел от наплывов мигрени. Это стало бы неплохим витком в сюжете для моей почти законченной книги.
***
Возвратившись домой и расставив продукты в холодильнике, я свалился без сил на матрац, уткнувшись в него лицом. Боль так и не проходила, а посторонние звуки преследовали меня. Чтобы хоть как-то отвлечься, я вновь открыл ноутбук и понял, что сегодня день поистине странных открытий. Например, триста двадцать восьмая страница моей книги. Не доверяя собственному восприятию, я начинаю быстро проходиться глазами по строкам, которые, безусловно, были напечатаны именно моими пальцами и моим слогом.
...он никогда со мной не общался и всегда считал заносчивым пидорасом...
Сглатывая слюну, я прокручиваю колёсико мышки вверх-вниз, вглядываясь в текст, который был написан мною, но... не мною. Документ пересохранён в пять часов утра, когда я точно был в отключке.
...чудила, ты дашь мне пройти?..
Я всё так же отупело смотрю на экран, снова и снова читая то, что в точности произошло со мной полчаса назад. Написанное ранним утром сбылось только что. Я одновременно засмеялся и издал какой-то жалобный вскрик. У писателей есть чутьё на собственные работы: они настолько срастаются со своим стилем письма, что могут его узнать везде. Для них он — единственный и неповторимый. И сейчас, вчитываясь в триста-какие-то страницы, я понимаю: моё. Исключительно манера Саске Учиха, он же Эманон Дериш. Я даже не читаю последние написанные строки: стираю их и пишу новые. Шум в моей голове усиливается. Утихают помехи, но образуется треск. Настройка каналов в пустом доме без телевизора.
Подъехав к кладбищу, я увидел девушку с длинными розовыми волосами, убранными в низкий хвост. При виде меня Сакура улыбнулась и направилась мне навстречу, держа в руках букет цветов, предназначенных для...
Я начинаю кашлять, а моя голова от боли будто бы плавится. Такое ощущение, что мне в затылок засаживают раскалённый тупой предмет, готовый расколоть мне голову. Я сгибаюсь и утыкаюсь лбом в матрац, чувствуя, как всё внутри моей головы взрывается и каждая вспышка просверливает дыру в черепе. Дрожащей рукой я дотягиваюсь до клавиатуры ноутбука и печатаю всего одну фразу поверх одной из старых. Я пишу: «Головная боль была сильной, но прошла через пару секунд» — и обессиленно падаю на живот, нервно смеясь.