Псы с Городских Окраин. Глава 10. Начало конца

Наверное, что-то вновь случилось, и я решила продолжить эту работу. Поставленная изначально в графе жанров романтика приобретает с каждой новой главой незнакомый облик, и это покажется странным. Все дело в том, что я неожиданно сошла с описания отношений между двумя людьми на отношения двух противоположных миров, поэтому романтика их отношений развивается медленно и болезненно, так, как должна. И, развиваясь, она перерастает в романтику понимания и привязанности, если так вообще возможно говорить.

Тем не менее, я надеюсь, что вы, читатели, будете оставлять свои отзывы, ваши впечатления и эмоции чрезвычайно для меня важны-)
Предостережения: глава жестче тех, что были ранее. Читать людям особо впечатлительным не рекомендую.




Саске, выпрямившись и слегка приподнимая голову, не двигаясь, смотрел на друга. И не узнавал. В Сае больше не было той причудливости и медлительности, знакомой ему прежде. Перед ним стоял некто совсем другой – сильный, решительный, отчаянный. Возникало ощущение, что со времени его ухода из Города прошла целая вечность.
- Сай, ты же знаешь, что последует за твоим предательством Правителя, неужели не страшно распрощаться с жизнью? – Главное, что требовалось сейчас от него, – уверенность в своих словах, уверенность в том, что он готов на свершение наказания за измену.
Художник только хмыкнул и улыбнулся, упорно сохраняя молчание, изучая Учиха, пытаясь найти в нем незнакомую прежде черту.
- Саске, я пришел поговорить не о наказании за предательство. Расскажи мне, кто эта девушка, портрет которой ты наверняка хранишь до сих пор? – Улыбка стала еще шире, агрессивней и в то же время более проникновенной, шарящей в душе собеседника.

Вожак, наверное, впервые не знал, как себя вести. Будь перед ним сейчас враг, тычащий в лицо стволом, или псих, то Саске ничего не помешало бы убить, но сейчас в лицо ему улыбается друг. Улыбается так, как будто ничего другого ему больше не осталось. Обреченность и уверенность в своем деле – это видел Учиха.

- Отпусти её, и, может, мы сможем поговорить.
- Нет, она останется здесь до тех пор, пока ты не ответишь.
Сай изучающее провел пальцем по опухшим и налившимся кровью синякам на тонкой шее. Бледное лицо и впалые глаза заложницы вызывали сожаление, она казалась сейчас манекеном, куклой, но никак не той, что хотела мгновение назад ринуться в бой. Стоило художнику поднять свой взгляд, и он без ответа понял, кто такая скрипачка. Она – его. Никогда прежде не было у Учиха столь пронзительного взгляда, и никогда прежде он так тщательно не обдумывал свой ответ.
- Она – Пес. Она – та самая, кто мне помог. Дважды. Она…
- Та самая, которую ты убьешь первой? Которую преподнесешь Правителю на блюдце? За смертью которой будешь наблюдать со своим выводящим из себя спокойствием?

Сай выплевывал каждое слово с удушающим ожесточением, разъедал ими непоколебимую ранее уверенность, не давая времени для обдумывания.
Саске молчал, сжимая спрятанный в карман пистолет, словно сжимал чью-то шею, и он не знал, какой ответ будет правильным, будет искренним. Ему не хотелось врать, надоело. Все надоело.

- Ты не знаешь, что сказать, Саске? Если я сейчас вскрою её горло от уха до уха, то что ты будешь чувствовать? Если она сейчас будет захлебываться своей кровью, что отразится на твоем лице?
Сай никогда бы не сделал ничего из того, о чем сейчас говорил, но вера в свои угрозы – это единственное, что смогло бы сейчас подтолкнуть друга к принятию решения. Невозможно долго находиться между двумя мирами, в какой-то момент придется выбирать. Для Учиха пришло это время – так решил Сай.
- Ты этого не сделаешь. Тебе не хватит силенок. Ты всегда умел манипулировать, выходить сухим из воды за счет других, не так ли? Наверное, смерть твоего братишки очень тебе помогла, а, Сай?
Рука художника вздрогнула, а нож кольнул своим острием похолодевшую кожу. Капля крови прочертила между ними черту, стереть которую можно только здесь и сейчас.
- А ты прав. Я виноват в смерти друга, и я жил с этим, и умру с этим, и в Аду гореть буду, вот только это тебя не касается. Ты сейчас решил, что имеешь право меня тыкать в то дерьмо, что я когда-то натворил? А от своего-то не закладывает нос?

Напряжение пропало, остались только не выплеснутые до своего дна отчаяние и боль. Сай приподнял девушку и подошел ближе к Саске, всего на шаг. Ему было важно увидеть: сможет ли Вожак забрать её или так и останется стоять в стороне?
Учиха как будто впервые увидел сейчас отрешенное лицо своей вечной проблемы, она, казалось, мирно спала, уткнувшись в грудь Сая. Веки подрагивали, пробуждение не за горами, принять решение необходимо сейчас, ни минутой позже.
Он подошел ближе, как будто определяясь окончательно, и протянул руку к Сакуре, дотрагиваясь до такого холодного тела.

- Перед тем, как ты окончательно решишь, я хочу тебе сказать, что у тебя есть еще выбор: порешить девчонку, меня и вернуться в Город героем, заручиться доверием Правителя, иначе тебя убьют те, кому ты служил всю свою жизнь.
На этот раз голос Сая был мягок, предупреждающе-тих, в какой-то миг он сильнее прижал к себе раскинувшееся в забытьи тело, словно не хотел, в случае чего, её смерти.
Саске же медлил, не спеша убирать свою ладонь с плеча пленницы, но и не торопясь забирать её. Убьют его? Правитель решился на такое? Зачем, что им движет? Ответов не последовало.
- Почему?
- Потому, что ты стал Псом. Опасным и непредсказуемым, потому, что ослушался Правил и тебя более не получается контролировать, потому, что сейчас тянешься к этой девочке. Я, друг, ушел из Города, оставил Ино и нашел тебя. Я не помог когда-то брату и не хочу более повторять свои ошибки.
- Она скоро очнется. Тебе нужно уходить, - сильные руки приняли тело скрипачки, неоправданно напрягаясь под ним, почти невесомым. Словно не девушку они сейчас держали, а весь мир.
Сай улыбнулся, насколько мог сейчас. Усталость навалилась вместо ушедшего беспокойства и ответственности. Теперь можно уйти. Вот только куда? Да хоть на тот свет, теперь неважно.
- Сай, - Учиха окрикнул друга, когда тот повернулся к нему спиной. – Я не понимаю, что в твоих словах ложь, как не могу понять причину такого приказа Правителя. Я же, черт возьми, служил ему, думал его Правилами, жил только от приказа до приказа.
- А здесь не нужно ничего понимать. Ты больше не нужен живым.

Все, что казалось Вожаку когда-то важным, окончательно рухнуло. Кем он был раньше, что он делал – более не имеет никакого значения. Хотя слабая неуверенность в правдивости Сая все же откуда-то ему нашептывала, но и это ему теперь было безразлично. Убить его? Нет, этого не выйдет, у него есть еще незаконченное дело.
Сай растворился в гуще сушняка, но отчего-то Учиха был уверен, что его еще встретит. Ему некуда идти, и он вернется, и не будет никого более преданного. А пока…
- Вожак, я пришел сменить тебя, уже три часа пополуночи, - незнакомый ему Пес замер в нескольких шагах от спины.
- Да, пора. Смотри внимательно и подавай сигнал, как только тебя что-то заставит усомниться в этой траве.

Учиха шел, и с каждым шагом в нем расплескивался крутым кипятком гнев. Самое страшное заключалось в том, что он до сих пор не понимал, с какой целью это все было нужно: отправить его на Окраины, а затем отдать приказ об охоте. Сдаться ли? Бороться ли? И если второе, то ради чего?
Стало стыдно за собственную нерешительность и малодушие. Сейчас от него требовалась уверенность в каждом своем шаге.
- Окраины будут жить, - и Сакура дернулась на его руках, закричала, словно кто-то сейчас воткнул ей нож в живот и пару раз повернул его, вкручивая все глубже.
- Саске!
Она была слишком взволнованна для того, чтобы не поверить. Что-то сейчас было не так, и среагировала она камертоном – исхудалые руки затряслись, и панический страх овладел всем естеством.



Мальчишка согнулся калачиком и засеменил ножками от боли, слезы брызнули из слепых глаз, но сил на крик не было. Позвать на помощь. Позвать. Не получается. Боль и страх сжимали его сердце, которое из последних сил набирало обороты, так сильно билось, что порой от своего бессилия останавливалось на миг и вновь принималось стучать свой похоронный марш.
В груди жгло и болело, даже холодный пол, на который упал Ичи, не дарил утешения, даже от соприкосновения с его ровной поверхностью хотелось взвыть. Дыхание становилось прерывистым, с удлиненным выдохом, то нарастающим, то прерывающимся на паузу, что с каждой минутой становилась дольше.
Лекарство не действовало, словно влитая в организм ампула просто-напросто растворилась в его агонии. Кровяной сгусток, что с трудом смог выкашлять мальчик, на мгновение облегчил дыхание, но через несколько секунд ротик наполнился кровавой пеной. И не было шанса. Никакого. Как же было страшно, одиноко и безрезультатно хвататься за жизнь. Единственное, что сейчас успокаивало Ичи, уже прикрывающего веки, так это то, что Сакуры не было рядом. Он просто умрет, и она не увидит, не взвоет и не будет бессильно биться над ним.
Но шум, разрезавший тишину лестничного пролета, быстро нарастал. И он уже знает, кто сейчас ворвется в комнату.

- Сестренка, - прошептали посиневшие губы, на которых алыми пузырями оседала кровь.
Сакура нашла посреди такой враждебной комнатки своего брата, истощенного болезнью, пытавшегося из последних сил протянуть ручку, дотронуться до неё, сглатывая заполняющую рот кровь. И эти сорок секунд, казалось, для него были вечностью. Но боль отступила, а маленькое, не больше его кулачка, сердечко перестало трепыхаться, замерло, подарило покой.
- Ичи! Ичи, братик, братик, братик… - она кричала, что было сил, срывая голос, словно это могло что-то изменить. Час пришел.

Женские руки пытались завести сердце, пытались вернуть в него воздух её легкие, но не смогли. Это началось слишком давно для того, чтобы длиться дольше. Она всегда знала, но каждый день гнала от себя эти мысли, верила в чудо, закрывала глаза, чтобы жить дальше.
Теперь все изменилось. Для всех. Бездыханное маленькое тельце свисало с её рук. Для неё пришел свой конец света. Крик бессилия и боли раздался в каждом ухе на Окраинах. Невыносимо, не спрятать в себе, не забыться, не уйти. Он умер.
Сакура зубами впилась в свое запястье, чтобы отодрать чертов браслет, сейчас, как казалось, жрущий кожу.
- Ичи, - она захлебывалась в своих слезах куда меньше, чем в обреченности. – Мой мальчик, я помогу, я помогу.
Дрожащие окровавленные ладони легли на уже похолодевшую детскую кожу и… засветились, так ярко, так пронзительно, что рядом находившийся Саске закрыл рукой глаза. В этом противно-зеленом свете было столько боли, отчаяния и её крика, что Вожак даже не догадался. Сперва не догадался.
- Сакура, прекрати! – Учиха пытался оторвать девчонку от тела брата. – Харуно, его не вернуть! Он умер, его больше нет!

До хруста сжатое плечо не сместилось ни на йоту, и только свечение стало сильнее, и только её окровавленные искусанные губы что-то шептали. В воздухе неприятно пахло обугленной кожей, в которую впился всей своей злобой браслет.
Уже вбежавшие в комнату Псы замерли. Кто-то плакал, но большинство молчало. Для многих вместе с мальчиком умер кусочек жизни. Ичи был слепым, больным, но каждый из Стаи любил его всем сердцем. Его слабая улыбка, прикрытые и подрагивающие веки, его еле слышные шажочки по лестнице, такой милый смех – больше никогда эти люди не услышат и не увидят того, что давало им надежду, уверенность и силу.

В этот вечер умер, наверное, самый старый ребенок на свете, которые смог с собой забрать из этого холодного дома всю душу, жизнь и свет. Ичи. Малыш. Они все сейчас хотят сотворить чудо, но не могут. И даже то, что обезумевшая от потери Сакура пошла вопреки законам Стаи, подвела всех под огненный кнут Правителя, не вызывало в их душах возмущения. Ичи... все они готовы были отдать за него свои жизни, но не умели этого делать. Ичи.
Обессиленная скрипачка убрала ладошки и рухнула на мертвого брата. Вновь заплакала, горячими пальцами перебирая его длинные волосы, нежно убирала непослушные пряди со лба.

Как только Сакура выплеснула ту маленькую часть боли, что теперь навечно поселилась с ней, и отключилась, Саске приказал унести тело Ичи, омыть и одеть. С утра будут похороны. Никто из Псов не промолвил и слова, только тонкий плач Моеги был слышен еще несколько часов.
Здесь привыкли к смерти, но не такой, не такой.
Учиха прислонился лбом к стеклу и не мог почувствовать его ледяное спокойствие, которое когда-то имел сам. Внутри бушевал огонь, в котором углями тлели боль и ненависть. Сейчас он желал забыть и никогда не вспоминать лицо Ичи, крик Сакуры, но не мог. Он разделил боль другого человека, связал себя с ним. С ней.
В темноте поблескивали по периметру сигнальные огни. Все спокойно. Псы наслаждаются, возможно, последними своими сновидениями. Только он сейчас обеспокоенно наблюдает за той, что даже в забытьи продолжает плакать, сжимая подушку, ища под ней пальцами руку брата.



- Правитель, на Окраинах зафиксировано использование чакры. Слишком большой её выплеск мы наблюдали для того, чтобы сослаться на неисправность приборов, - Пейн, напряженный и мысленно пережевывающий информацию, неотрывно смотрел на сутулую, по-старчески закостенелую спину.
Тот, чье лицо видели только Советники, молчал, изредка поднося пальцы к пламени свечи.
- Я так понимаю, что Сай пропал, так и не успев найти Саске? Этот сучонок доставляет мне слишком много проблем с самого своего детства.
Хриплый голос приводил Советника в какой-то ступор, отнимал волю, наполнял душу пустотой. Не было никого в этом мире сильнее Правителя. Никого.
- Пейн, собери всех генералов. С утра моя армия выступит против мятежников. Объяви Учиха предателем во всеуслышание, и пусть каждая шавка в Городе знает, - еще секунду назад сухой голос ожил, и не сгорбленный старик сидел сейчас в кресле, но юный воин.

Правитель слышал, как зашуршал плащ, как Советник поспешил его покинуть. Теперь оставалось только вспомнить свою молодость и сровнять Окраины с землей, так, чтобы даже памяти от них не осталось.
Именно для этой цели он взошел на трон, он не мог видеть, как Псы разлагают Город, его мир, как смеют жить назло ему. Теперь пришло время исполнить свое предназначение, настало время подмять весь мир под Город, сотворить самое великое добро из возможных.
Как же станет хорошо – не будет нищих, убогих, больных, каждый в Городе сможет найти себе работу по способностям, и только его имя будет звучать в их каждодневных молитвах, ибо Правитель сможет подарить им Рай на земле.
И если ради этого стоит убить каждое живое существо на Окраинах, он это сделает, сможет увековечить свое имя. Он – Правитель. В его обязанности входит забота о людях. Псы – не люди, это зловонные, вылезшие из Преисподней только ради его смерти твари. Они – зло, несущее только хаос. Он сможет их остановить, соткать идеальную реальность.

Его чуткий слух смог уловить тот момент, когда вошли в кабинет генералы. Каждый из них смотрел в пол, старательно изучая элементы мраморного орнамента.
Загорелись свечи, освещая покрытое капюшоном лицо Правителя. И не было никого в этой комнате, кто бы отчаялся поднять голову.
- Итак, прошу всех к карте. - Оскопленные слуги с завязанными глазами шустро развернули рулон бумаги и поспешили ретироваться. – Атаку начнем с самых крайних точек Окраин, поджимая этих ублюдков к центру, где все для них и закончится.

Даже в том случае, если бы Правитель решил повести своих людей на верную смерть, никто из генералов не раскрыл бы свой рот настолько широко, чтобы возразить. В конце концов, они – лишь ширма для отвода глаз, для упреков и обвинений. Они ничего не решают.

- Когда Вы прикажете выводить армию за пределы Города? Сколько солдат останется внутри стен? Сколько врачей нам стоит увести с собой?
Правитель только ухмыльнулся их трусости. Они готовы на все, даже на предательство в бою, но эта кодла все равно пойдет за ним, потому что он дал им жизнь в роскошных особняках, дал денег и женщин, власть, в конце концов, и если он умрет, то это все испарится, словно мираж.
- Прикажите вывести за городские стены пятьдесят тысяч человек, из которых десять – моя гвардия, десять тысяч личного состава Полиции и около сорока тысяч солдат Внутренней армии. Все врачи и механики пойдут позади. Вся остальная военная сила останется в Городе - Как увлекательно было смотреть на вытянутые и побледневшие лица!
- Господин, это невозможно, мы оставляем Город беззащитным, если…
- Если ты посмеешь вставить еще хоть слово поперек моего, отправишься на плаху вместе с женой и сыновьями, - он был непреклонен, как и много лет назад.
- Все войска разделятся на три секторальных подразделения и направятся к наиболее крупным деревням Окраин. - Обтянутый кожей палец прочертил по бумаге предполагаемую траекторию и задержался на обведенной красным точке. – Предположительный радиус зачистки будет составлять сто пятьдесят километров. Когда северный и восточный сектора будут зачищены, вы повернете свои войска назад в Город, и только в случае передачи сообщения о крахе юго-западного подразделения, который возглавлять буду я, вы двинетесь в его сторону. Не щадить никого.

Сейчас, в облачении, возвышаясь над своими слугами, он чувствовал, что прошедшие годы вернулись в его тело, которое окрепло и рвалось в бой. Как же давно он этого ждал. Правитель. Теперь же оставался последний шаг для свершения абсолютного господства. Господство не над телами, над душами и страхами, что он сумеет разжечь в них.
Если бы кто-то из собравшихся знал, чего ему стоила эта власть, сколько дорогого он положил на алый камень её алтаря!.. Для величия и счастья многих этот человек когда-то пожертвовал почти всем, но никогда не жалел. Во имя будущей совершенной жизни он готов вновь и вновь совершать поступки, цена которых – жизнь.

- Я задам вам один-единственный вопрос, господа. - Правитель опустился в кресло и положил руки на столешницу, наклонился, нависая над собеседниками. – Какова теперь цена небольшого зла для свершения великой цели?
В кабинете воцарилось молчание, перебиваемое только треском свечного огарка. В молчании генералов был страх перед неправильным ответом и еще больший страх перед тем, что за ним могло последовать. Правитель частенько загадывал слугам загадки. Тех, кто не справился, больше никто не встречал. У всех собравшихся был повод мысленно клясть это хлебное звание генерала.
- Неужели никто не может мне ответить на этот вопрос? Вы же собираетесь выводить войска, убивать, зачищать территорию, сжигать тела убитых. Я повторю – какова теперь цена небольшого зла?
Никто не осмелился ответить на повторно заданный вопрос. Слишком много предположений, но ответ был один.
- Я вам отвечу. Цена небольшого зла теперь, равно как и всегда, - это привязанность. Человек, который сможет с ней поступиться, сможет достичь величия, - Правитель почти шептал, и все равно мог отчетливо слышать каждое свое слово.
- Мы согласны, Господин, - Главнокомандующий поклонился, и гул от удара лбом об пол разнесся среди всеобщего покорного молчания.

И если бы уважаемый человек, что вздумал поддакнуть, мог сейчас видеть налившиеся кровью глаза и потрескавшиеся губы, растянувшиеся в сардонической улыбке, он вырезал бы свое сердце до того, как тихий голос Правителя вновь оживет в его голове.
Но над генералами генерал не видел и не знал ответа. Такова будет цена его неправильного решения.
Девчушка ступила на мраморный пол нерешительно, пытаясь вжаться в него, раствориться в полутени, превратиться в пыль. Худенькая, маленькая, не старше семнадцати лет. Единственная дочь, цветок их рода, любимая всеми братьями. И Правитель это прекрасно знал.
Подрагивающие веки заставляли глаза смотреть только в пол, а ей так сейчас хотелось посмотреть на отца, спросить его о той причине, по которой она была удостоена посетить Правителя. Но Правила не позволяли ей этого, только лишь смотреть в неприступный мрамор, что казался ей мертвее любого булыжника на мостовой.

- Дитя мое, подними голову, - голос Правителя был ласков, убаюкивал и заставлял восхищаться своей бархатной тональностью. - Не бойся, просто взгляни на меня, малышка.
Его пальцы легонько подтолкнули подбородок вверх, сжатые в комок мышцы расслабились, и он смог увидеть небесно-голубого цвета испуганные глаза, в их уголках уже собирались крупными и солеными каплями слезы. Она была так прекрасна. Настоящий иноземный цветок, выращенный в тепле и заботе, любви и нежности, его охраняли и защищали, не давая никому насладиться неземной красотой.
- Ты красива и любима всеми, мое дитя.

Нежно, почти по-отцовски, он провел ладонью по холодной щеке, а затем всадил нож в девичий живот, немногим выше лона. Словно бьющийся в истоме ангел, дочь Главнокомандующего сжала пальцами богатое одеяние Правителя и захрипела. Лезвие ножа провернулось еще раз, медленно, причиняя неимоверную боль. Девочка кричала, рефлекторно поджав ноги, пытаясь хоть как-то закрыть рукой зияющую рану в животе.
Правитель смотрел, как юный цветок был растоптан, уничтожен, как из последних сил в конвульсиях дергался, как умирал, сжимая пальцами разрезанные петли кишок. Она мучилась, ерзая в луже собственной крови слишком долго, и слишком громко кричала, звала отца и мать.
Кого-то из генералов вырвало, и запах рвоты теперь перемешался с кровью. Насытил зловонием все пространство, даже показалось, что время замедлило в собственной тошноте свой ход. Все замерло с её последним стоном. Воцарилась тишина, которая теперь как какофония разрывала барабанные перепонки.

- Главнокомандующий, я только что убил твою единственную дочь, она мучилась, а ты продолжал сидеть. Я только что заставил тебя перешагнуть через собственную привязанность и любовь. Ты смотрел, как она умирала. Теперь ты сможешь пойти дальше, чем кто-либо. Ты потерял все, что имел, обретя силу и власть над другими.
Правитель вытер руки о карту. Приказал унести тело, а потерявший единственную дочь отец даже не шевельнулся, для него все окончилось здесь и сейчас. И нет более смысла двигаться и жить.
- Я хочу видеть подготовленную армию уже к утру. Совещание окончено.
Генералы выползали из кабинета на карачках, нисколько сейчас не задумываясь о собственной значимости. Он им дал понять, что единственный неправильный шаг – вырезать будут их семью. Так же. Мучительно.
Советник был, наверное, единственным, кто не смотрел украдкой на это представление. Пейн всегда закрывал глаза, теша себя единственной фантазией и мечтой об идеальном мире, где больше не будет крови невинных. Ради этого стоило пожертвовать хотя бы своей ненавистью к Правителю.
- Принеси форму, армию поведу я. Время пришло, эта грязь вспомнила про чакру, решилась бросить вызов открыто.
- Главнокомандующий? – Ответом Пейну послужил лишь скрипучий, как высохшая половица, смех.
- Он покончит с собой сегодняшней ночью. Этот ублюдок слишком слаб, чтобы принять и очиститься от того, что мешает идти дальше. Здесь все такие.
Нельзя сказать, что Советник был ошеломлен. Слишком сильно было горе отца и слишком раздута его трусость. Никогда себя не простить – самая страшная пытка, придуманная человеком для себя самого.
- Он уже покончил с собой, Господин. - Пейн повернулся и вышел за дверь.
Главнокомандующий засунул дуло себе в рот и выстрелил, украсив костной крошкой и мозгами ворота Центральной Правительской башни. Советник был прав.

Утро разбудило Город строевым шагом натруженных в длительных тренировках ног. По брусчатке гневно стучали колеса перегруженных патронами и оружием телег, плетущихся улитками за людьми, вступившими впервые в трясину гражданской войны. Был ли кто рад этому?
Из окон домов не выглядывали заплаканные лица, и жены не бежали по мостовым, цепляясь за одежду мужей. Город, решившись взять реванш, не стал хоронить своих детей раньше времени, но его стены слышали, как, сидя с сосредоточенным спокойствием, люди роптали. Для них Псы не были монстрами, не были целью для ненависти, и никто бы из оставшегося мирного населения не пожелал бы оказаться там, где огонь и свинцовые пули поглотят все живое. Все скрытые за стенами жители улыбнулись и встали, как только зазвенел на улицах часовой колокол. Время прощаться навсегда, время умирать.



Она стояла над могилой уже несколько часов и смотрела на свежую влажную землю, словно что-то могла разглядеть за её двухметровым слоем. Она не плакала, только сходила с ума. Подняв взгляд в небо, такое серое и сумрачное, она закричала, и в этом крике была ненависть и боль, ярость и неимоверное одиночество. Вокруг неё был вакуум из потемневших лиц Псов, из их потускневших глаз.
Но и крик закончился, вырвав из саднившего горла пропитанный горькой слюной хрип. Никого уже не было рядом, только ветер пытался вырвать из пустой бутылки прекрасные синие цветы. Злость разрывала на части, душила и не позволяла сойти с ума.
- Он хотел, чтобы ты была храброй.
- Да что ты вообще знаешь о том, чего он хотел?
- Он хотел, чтобы тебя кто-то мог защищать. Как можно защищать разбившегося об отчаяние человека, Сакура?
Она резко повернулась и сделала широкий шаг навстречу Вожаку, внимательно изучающему её искривившееся от бессилия лицо.
- Мне сейчас больше всего хочется умереть, Саске. - Скрипачка уткнулась лбом в плечо и затихла.
- Скоро нам всем представится такой шанс, а пока ты должна терпеть ради тех, кто еще остался в живых. - Его ладонь с какой-то странной неуверенностью легла на подрагивающее плечо. Теперь у неё не осталось никого, и когда-то он мечтал именно в такой момент нанести свой решающий удар, а теперь прижимает её к себе и нежно целует расцарапанный висок.
Он решил, что пусть это начало конца проведет черту под его уже так редко вспоминаемым прошлым, только просил Провидение сумасшедший шанс вернуть этим глазам улыбку, увидеть,
как она стирает всю его боль. Желал подарить ей счастье, хотя бы мимолетное.
- Я не буду плакать ради них и Ичи. Я буду жить, Вожак, и заставлю жить всех остальных. Заставлю жить тебя.
И как бы она ни стремилась гнать от себя мысли об этом дне, как бы ни металась в ночь его смерти, она была готова к этому еще давно, и только теперь это действительно стало ясным. Ичи всегда был сильнее и мудрее, и теперь у неё нет права разбивать своим горем чужие жизни, нет права рыдать над могилой и забываться безумными снами.

Она будет жить ради мечты маленького слепого мальчика.