Путь Мизукаге. Глава II..

ГЛАВА II.
Когда на нас начнут падать бомбы,
людям перестанет быть всё равно.

Туман полз по улицам Кири. Иногда замирал вовсе – ветер сегодня ленив. И тогда время останавливалось, накинув на землю бездвижный покров, и все повисало, обвитое невидимой, крепкой паутиной. Но в тишину – вязкую, можно резать ножом – вдруг врывалось мерное тиканье настенных часов; и время, как по щелчку, возобновило ход, возвратило звуки, движения. В окна палаты ворвался ветерок, играл занавесками, снисходительно ерошил рыжие, как огонь, непокорные волосы. И туман вновь полз по улицам – мрачным, сонным.

Мей лежала, слушая, как аппарат тихо отсчитывает пульс. И видела все так четко, словно не валялась несколько часов назад на трибуне – без сознания, с запечатанными кровяной коркой ноздрями, что рвано хватали воздух. Проиграла. Так просто. Тренировки. Бессонные ночи. Чтение свитков. Все насмарку. Кисаме раздавил ее своей первой серьезной атакой. Мей запрокинула голову, чувствуя, как подступают к глазам соленые обжигающие слезы. «Шиноби не плачут!» – вспомнила она и тут же горько усмехнулась. «Ты не шиноби», – жестко отозвался глубинный голос, заставляя пожар боли, унижения, злобы разгореться сильнее, сжечь глупые рамки, наполнить зеленые очи треклятыми слезами.

На миг в шепоте ветра послышался отдаленный смех. И горло будто перехватили чужие пальцы; давили крепко, так, что не вырвешься. Тонкие руки тут же потянулись к ушам, стараясь перебить мерзкие смешки. Они смеялись над ней. «Да кому ты нужна, – скупо рассмеялся внутренний голос. – Маленькая слабая девочка. Твое имя не вызовет у них ничего, кроме замешательства. Так и умрешь – неизвестной, глупой!»

Она тихо засмеялась, откидываясь на подушку.

И смех этот незамедлительно превратился в слезы.

Кто-нибудь, во имя всех богов, закройте, наконец, проклятое окно!..



Мей широко распахнула глаза, тяжело задышала.

В палате кто-то был.

Ненавистные желтые глазки смотрели на нее с ехидцей, злостью и плохо скрываемой насмешкой. Хошигаки Кисаме стоял у двери, наблюдая за тем, как она, такая испуганная и обескураженная, сурово поджала губы, делая вид, будто не страшится его. Но зеленые очи, наполненные горечью, точно ванильная паста, говорили о другом.

- Что ты здесь делаешь? – а голос был сухой, спокойный, даже какой-то чужой.

- Ты боишься, Теруми… – Кисаме двинулся в ее сторону.

- Пошел вон отсюда!

- …и злишься, - он оскалился в привычной манере. – Только вот почему?

- Ты чуть не убил меня! – сказала Мей.

- Это был честный поединок. Ты оказалась слишком ничтожна для того, чтобы противостоять мне. Таков закон шиноби. Какой из тебя чунин, если ты не можешь запомнить одно простое правило?

- Какое правило?

- Выживает сильнейший, – выплюнул он, подлетая прямо к девочке, приставляя кунай к горлу. – Если ты не можешь защитить себя сам, умри и уйди с дороги тех, кто может сделать это. Миром правят не те шиноби, которых ты нарисовала в своей глупой головке. Для чего, как ты думаешь, нужны эти шиноби? – Кисаме наклонился прямо к ее лицу, так, чтобы она узрела всю его уродливость. – Чтобы убивать!

На миг Мей почудилось, что ее толкнули с прокаленного солнцем пирса в ледяную воду, а она немедля обернулась горячим песком. Сердце, замерев, громоподобно стучало неровный, бешеный ритм; заметались мысли, одна безумнее другой.

- Ты ужасный человек, – испуганно выдохнула она, чувствуя всю остроту стали.

Он злобно рассмеялся, убирая кунай от ее шеи.

- Просто говорю правду, орака* Мей. Шиноби, о которых так много говорят, - убийцы. И если хочешь стать защитницей деревни, придется потонуть в крови, которую прольешь.

- Это не так! – отчаялась Мей. – Настоящие шиноби защищают слабых. Они созданы для того, чтобы оберегать людей, а не убивать!

- А кто, по-твоему, те, с кем мы сражаемся на войнах?

- Наши враги, – незамедлительно ответила Мей.

- …или люди, которых послали на эту войну. Пора начать жить в реальном мире, Теруми Мей. У них так же, как у тебя, есть семья, дом, братья, сестры, возможно даже дети. Но их жизни могут прерваться только потому, что какой-то безымянный шиноби разрубил их пополам. Об никто и никогда не узнает, но его руки будут в крови, – губы Кисаме расползлись в какой-то сумасшедшей, дьявольской улыбке. – Я убивал. И буду убивать. Потому что я – шиноби, а люди, преграждающие мне дорогу, – мешки с костями и кровью. Это и есть реальный мир. Я буду драться, убивать и, возможно, даже буду убит, сражаясь с вражескими ниндзя. Жители Кири станут говорить о том, каким я был доблестным воином, другие – проклянут. Такова ноша шиноби. Ты готова ее нести?

- Я готова, – упрямо выдала Мей, на что Кисаме лишь рассмеялся:

- Ни черта ты не готова! Тебя сблюет при первом же виде смерти.

Какое-то подобие безумства охватило Мей, и она, задыхаясь от злобы, закричала:

- Пошел вон! Убирайся отсюда! В душе ты уродлив настолько же, насколько и снаружи. Вот ты кто – урод. И навсегда им останешься.

Лицо Кисаме ожесточилось, а губы сжались в тонкую полоску. «Ты задела его», – запоздало пришло раскаяние, после чего Мей вжалась в подушку. Неизвестно, что бы случилось, если бы не открылась дверь. На пороге стояли медсестра и мать. Девочка посмотрела на место, где секунду назад стоял Хошигаки, а затем на распахнутое окно. «Быстро!» – успела подумать Мей, прежде чем Хацумомо подскочила к ней, взяла за руку и что-то запричитала, попутно утирая выступившие слезы.

- Мне приснился страшный сон, – тихо сказала Мей, после чего перевернулась на бок и попыталась заснуть.

«Если ты не можешь защитить себя сам, умри и уйди с дороги тех, кто может сделать это. Миром правят не те шиноби, которых ты нарисовала в своей глупой головке…», «– Я убивал. И буду убивать. Потому что я шиноби, а люди, преграждающие мне дорогу, – мешки с костями и кровью…», «Шиноби, о которых так много говорят, – убийцы…»

Она станет сильнее.

Даже если для этого придется убить.



- Нет! – Хацумомо стукнула по столу и вскочила, дабы придать словам пущий эффект. – Я не позволю, слышишь меня, Мей? Даже не смей более поднимать эту тему! Ты уже пострадала из-за своего глупого желания стать шиноби!

- Это не глупое желание! – возмутилась девочка. – Это смысл моей жизни.

- Мей, что ты знаешь о смысле жизни? – тяжело вздохнула мать.

Прошла всего неделя со дня выписки дочери, и Хацумомо была уверена, что теперь, испытав свои никчемные способности, та поймет, что путь воина ей не подвластен, а потому бросит тщетные попытки стать сильнее. Однако все оказалось наоборот: Мей, такая упрямая, просто до жути, заявила, что теперь будет заниматься гораздо усерднее. Мать ее стремлений не разделила, из-за чего, собственно, и разгорелся страшный скандал. Хацумомо, добрейшая душа из всех, что знала Мей, спокойная, неприступная, в общем-то, Хацумомо стала опаснее лавины в горах. Но отступать девочка не собиралась; никогда. "Если ты не можешь защитить себя сам, умри и уйди с дороги тех, кто может сделать это", – проскрежетал знакомый голос Хошигаки, заставляя девочку посмотреть на мать прямо, беспрекословно.

- Я буду шиноби.

- Ты не знаешь, о чем просишь, Мей. Что за картину ты себе нарисовала? Жизнь в лучах славы и бесконечной людской любви? Возможно, признание? Не будь глупа, ты думаешь, шиноби требуют венки из роз за каждую свою победу? Их жизнь опасна и непредсказуема, сопровождается запахом жареной плоти и крови. Этого ты хочешь, Мей? Это твой смысл жизни? Быть убитой или убить?

- Мой смысл жизни в том, чтобы защитить родную деревню, – сказала девочка.

- Но кто защитит тебя?

- Моя сила.

- Сила? – Хацумомо улыбнулась горько, безнадежно. – Девочка моя, о какой силе ты говоришь? Возможно, мои слова прозвучат жестоко и недостойно матери, но я буду честна с тобой: ты не шиноби. Знаний, которые ты показала во время теста, смекалки и упорства не хватит для того, чтобы стать сильной. Прекрати мучать себя.

Мей попятилась назад, будто мать ее ударила.

- Ты не веришь в меня? – грустно прошептала она, опуская голову.

- Я хочу, чтобы ты жила.

- Ты не веришь в меня! – настойчиво повторила Мей. – Никто не верит. Что ж, оттого успех будет лишь прекраснее. Он поможет мне доказать всем в округе и тебе: я не слабачка! – и, развернувшись, кинулась прочь. Хацумомо кричала вслед, призывая ее остановиться, однако Мей выскочила на улицу и бросилась прочь от дома.

Киригакуре встретила ее привычным холодом.

Дома – серые, объятые туманом, – казались нескончаемыми. Узкие переулки меняли свое направление, а Мей все бежала, отталкивая в сторону возмущенных прохожих, что проскальзывали в сознании всего лишь на мгновенье, не оставляя за собой никакого следа. Призрачными, будто неживыми тенями они скользили по улицам, бросали на нее косые взгляды, а затем, понимая, что опаздывают, растворялись в толпе. И Мей продолжала бежать. То ли от дома, то ли от самой себя. Вот и все, что у нее оставалось: бегство. Как предсказуемо и банально. Раньше Мей казалось, что правда – залог счастья. Будь она страшна, погибельна, ничтожна, глупа, болезненна. Но она оставалась правдой. Так было раньше. А теперь, когда мир отделился от души, а душа – от мира, ей предательски хотелось услышать ложь. Просто остановить кого-то на улице, кого-то хорошего, доброго с виду, и сказать: «мне плохо». И этот кто-то солгал бы, ответив: «все будет хорошо». Ничего не будет хорошо. Она не прошла и половину пути, чтобы стать шиноби. Провалила экзамен. Окончательно убила надежду в матери.

Тревожно вскрикнула в небе птица.

Мей вздрогнула, остановилась. Она и не заметила, как оказалась возле резиденции Мизукаге, у самой лестницы в святую святых Киригакуре. Ноги, значит, привели…

Лики прежних правителей не были высечены на камнях, как это делалось в Конохе, однако, несмотря на это, Мей знала, что герои не забыты. О них помнят люди.

…Что ни говори, а размышления о призраках обычно этих призраков и призывают. Не буквально, конечно; но стоит потревожить хрупкую корочку памяти, и они уже тут как тут, обступили со всех сторон.

Молча.

Лица, их много; а половины имен и не вспомнить уже, истлели вместе с бренной оболочкой, и все они улыбаются – кто весело, задорно, кто с грустью; улыбки сочувствующие или понимающие, с легким оттенком горечи, как ванильная паста; радостные, с ехидцей, открытые-широкие и неявные улыбки одних призрачных глаз.

И нет ни осуждения, ни зависти, презрения…

Молчат и улыбаются.

Радуются, наверное, что жива. Сочувствуют оттого же?..

Ну да, ведь это живым нести крест.

А им неплохо и так, тенями прожитых лет, памяткой побед или поражений, отголосками сказанных слов. Ничто не исчезает полностью, без следа; все они – друзья, враги – тоже по-своему существуют. Пусть и нельзя их коснуться, толкнуть, рассмешить или вызвать на бой, но все-таки они есть.

Смотрят на деревню откуда-то сверху.

Оберегают.

И ей, рыжеволосой девочке, хотелось оберегать Киригакуре. Хотелось остаться в памяти людей надолго. Сделать что-то такое… чтобы ее любили. Мей чувствовала, что серые будни мешали чему-то важному. Тому, для чего она и появилась на Божий свет. Все вокруг твердили, что в ней нет силы. Что ж, если сила заключается лишь в использовании техник, то это так. Но если же упомянуть и о силе духа, то нет никого сильнее Мей. И она это знала. А потому верила, что однажды ей удастся стать для деревни кем-то большим, нежели обычным жителем. Был ли кто-то, кто любил Киригакуре так, как Мей? Ее туманные улицы, низкие каменные дома, холодное высокое небо, горький воздух, даже бесконечные войны. Много ли тех, кто хочет отдать себя деревне целиком и полностью?

Мей подняла голову. Взглянула на резиденцию, окутанную густым туманом.

И нечто щелкнуло в груди. Будто огонь, что залили водой, вновь заполыхал так жарко, так слепяще.

В тот день Теруми Мей поставила перед собой новую цель.

Стать Мизукаге.



Сюрикен просвистел в воздухе и врезался ближе к центру мишени. «Недостаточно быстро», – подумала Мей, сдув челку с лица; упрямый ветерок тут же вернул ее на место. Она тренировалась битый час, метая смертоносные оружия в мишени. Иногда попадала, иногда нет. Матери так и не удалось ее переубедить: девочка рвалась на тренировки. Первое время Хацумомо сажала ее под домашний арест, но она бессовестно сбегала. Вот и сейчас Мей должна была сидеть в своей комнате, но вместо этого оказалась здесь – на поле, окруженная мишенями и оружием. Хацумомо бы это не понравилось. Но ее здесь не было, а потому можно было спокойно продолжить попытки стать сильнее.

Мей вырвала кинутый ранее сюрикен из плена дерева, привычно поджав губы.

Голос позади заставил ее вздрогнуть:

- Ты неправильно его держишь.

Мей обернулась. Взгляд остановился на тощем старике со впалыми щеками и тусклыми глазами-бусинками. Морщины на его лице напоминали карту. Карту, которая отражала возраст мужчины. Кожа у него как будто была покрыта сеткой паутины и темными пятнами. Ростом старик был примерно с Мей – совсем маленький. Что забыла эта развалина на тренировочном поле, оставалось загадкой. И Мей определенно не собиралась ее разгадывать.

- Отстань, дедуля, мне не до тебя, – сухим голосом выдала она, отойдя на приличное от мишени расстояние и замахнувшись для броска… Однако сюрикен был тут же выбит из рук прилетевшим из ниоткуда кунаем. Некоторое время Мей удивленно разглядывала руку, а затем обернулась в сторону старика.

- Ты неправильно его держишь, – повторил он, выпрямляясь. – Сюрикен – многогранное оружие, ранящее всеми сторонами, в отличие от куная. Смотри, – он вытащил из сумки, крепящейся к поясу, несколько кунаев, после чего запустил их прямо в Мей. Девочка большими от испуга глазами следила за тем, как приближаются оружия, как вдруг старик сбил их сюрикенами. Сталь встретилась со сталью и тут же безвольно повалилась на траву, так и не достигнув поставленной цели. Цели, что смотрела с неподдельным восторгом. «Ну и старик!» – подумалось Мей.

- Научи меня, дедуля! – тут же выкрикнула она.

- Не называй меня дедом, – заворчал старик. – Я могу уложить тебя одним пальцем, если понадобится.

- Да ну? – Мей заносчиво вскинула подбородок. – Может, проверим? – и кинулась вперед, попутно выхватывая кунай. Было глупо надеяться застать его врасплох, потому что старик тут же отразил ее удар. Мей не сдавалась. С минуту они сражались; он ловко ставил блоки на все ее атаки, даже не пытаясь нанести ответный удар. Наконец, видимо, устав от этой игры, старик выхватил из ее руки кунай, оставив Мей безоружной. В следующее мгновение лоб девочки взорвался болью, а сама она отлетела на несколько метров.

- Я же сказал, – хрипло рассмеялся он. – Одним пальцем.

В любой другой ситуации Мей пришла бы в бешенство, но сейчас ее одолевало сплошное любопытство. Она, все еще потирая ушибленный лоб, взглянула на старика, который оказался отнюдь не беззащитным.

- Слишком много силы для такого старикашки, – попыталась задеть своего обидчика девочка, но тот лишь снова рассмеялся. – Как тебя зовут, дедуля?

- Каташи Сано*. А как звать тебя, маленькая хамка?

- Теруми Мей, – девочка поднялась с земли. – И я не маленькая!

- Но хамка? – старик улыбнулся.

- Нет! – Мей почувствовала, как краснеют щеки.

- Что ж, Теруми Мей, начнем настоящую тренировку, - Каташи улыбнулся, после чего запустил в нее кунай. Мей пригнулась, и оружие врезалось в дерево. – В следующий раз ты его поймаешь. А теперь – защищайся!..

____________________________________

Орака* - глупая.
Каташи Сано* - выдуманный персонаж. Поначалу я хотела взять канона, но, к сожалению, предоставленые Кисимото шиноби из Кири почти что ровесники. Пришлось импровизировать.