Расколотые триплеты. Часть первая.

<i>Триплет — набор из трёх объектов, система, состоящая из трёх частей.

Триплет в ювелирном деле — составной драгоценный камень, изготовленный из трёх фрагментов, вид искусственных ювелирных камней.

Триплет в астрономии - система из трёх галактик.

Триплет в генетике — комбинация из трёх последовательно расположенных нуклеотидов в молекуле нуклеиновой кислоты.</i>

<b>Часть первая. Огранка.</b>

<i>***
…Перечеркнутый символ Ветра,
Без тебя я – никто для мира,
А весь мир – два шага, два метра,
Пыльной комнаты старой квартиры.

Каждый раз я сюда возвращаюсь,
И подолгу стою на пороге,
Каждый раз я с тобой прощаюсь,
Словно в самом конце дороги…
(с) Тенэ

***

Огра́нка — это обработка драгоценных (и полудрагоценных) камней для придания им определённой формы и максимального выявления их игры и блеска.</i>

***

Это было странно – снова возвращаться в старую, темную квартиру, открывать крошечным ключом дверь из красного дерева – столь редкую для окруженного песками селения. Смотреть на потускневшую мебель и занавешенные окна. Ичи жил теперь в другом месте – говорил, что в этом месте все время вспоминал о сестре и не мог никак отвязаться от прошлого.
Он был прав, оставив их уютное гнездышко – здесь все кричало о прошлом. Хотя… два года всего прошло.
Небольшой холл, пересекающий его коридор. Если пройти до конца и повернуть ручку правой двери – будет ее комната. Ее легко узнать – по огромному окну, которое раз в шесть больше обычных узеньких проемов, защищающих от песчаных вихрей, и только, наверное, в насмешку называющихся окнами.
Напротив, всего в нескольких сотнях метров – дворец Казекаге. Она жила достаточно высоко, чтобы видеть крышу, держа голову прямо – не поднимая и не опуская.

Накику бросила сумку на пол, устало откинулась на косяк двери и спрятала лицо в узких ладонях. Накинутые на диваны симпатичные накидки упали на пол с мягким шорохом – когда во все еще распахнутую дверь ворвался ветер. Интересно, кто позаботился о квартире, пока ее не было? Вряд ли Ичи – он говорил, что ни разу не возвращался, однако же ни следа залежалой пыли не наблюдалось, даже в самых заковыристых углах книжных шкафов. И, несмотря на это, что-то тяжелое давило на нее, заставляло каждый раз оборачиваться и проверять, не следует ли за ее спиной невидимая, чужая тень. Зеркало отобразило ее щуплую фигурку, полутьма наложила тени на лицо – и словно выделила глаза черным, подобно Гааре. Она казалась еще меньше, чем была на самом деле – и впечатление только усугубляли неровно подстриженные, короткие, встрепанные волосы и огромная пустая комната за спиной.

Им еще повезло, что Казекаге уперся и не позволил старейшинам отдать квартиру под резиденцию послов. Это был единственный раз, когда он столь сильно поразил ее – пришел в госпиталь, где Накику навещала мать, бледнее обычного, и отдал маленький золотой ключик от самодельно вставленной хитроумной двери.
Она носила его на груди, вместе с «золотой радугой», и это казалось ей чем-то вроде их маленькой тайны. Как редкие рукопожатия Гаары и Наруто при их встречах, обмен хитрыми взглядами – подтверждениями того, что им известно нечто такое, о чем не знают другие.

Сколько бы она не убеждала себя в равнодушии к молодому каге страны Ветра, что-то не давало ей покоя – и возвращаясь к тому моменту в больнице, Ритсуми ясно видела, как ее волновал этот их маленький секрет – пусть даже сам Песчаник давно забыл об этом.

Она небрежно швырнула сумку под кровать, сама кинулась сверху на темно-вишневые простыни, взметнув в воздух осевшую пыль, и повернула голову налево.
Какой привычный жест.
Взгляд пробежался по дверце шкафа, затем по книжной полке, своеобразному столику, скользнул к треугольной люстре на потолке. Остановился на черно-белом рисунке, прикрепленном к стене в изголовье постели.

Перевернувшись со спины на живот, Ритсуми со смешанными чувствами оглядела самодовольно улыбающееся с бумаги лицо. Чернила, очерчивающие линии губ и скул слегка смазались – и она задалась вопросом, сколько раз прикасалась к ним – день за днем, неделями, годами.

Сакура сказала, что убила его.
Сакура его убила.
Убила.

Это надо было принять – было необходимо. Не расплакаться у всех на глазах, не приходить потом поздно вечером к Харуно, расспрашивая детали. Да она и не хотела их знать. Просто разрыдаться – что было бы так на нее не похоже, схватить подругу за плечи, встряхнуть и спросить «почему?».
И пусть она понимала это сама – невозможно было не понять, - но пустота внутри отчаянно хотела заполниться: обещаниями того, что это была ошибка, что это был не Акасуна но Сасори.
Со временем стало легче. Относительно. Боль притупилась, и только Сакура иногда косо поглядывала на нее, если они гуляли вдвоем, или с Акеми, по тенистому парку, и Накику спрашивала, как он выглядел в тот последний раз, или как он говорил.
Жесты, привычки, мимика, телесный контакт.
Это стало для нее больной темой – воспоминания о теплых изящных пальцах, когда-то в детстве касавшихся ее кожи и волос. И она банально боялась чужих прикосновений – сначала ища спасения в окружении подруг – не подпуская к себе близко даже напарников на миссии, потом – у Неджи, единственного, кто стал для нее самым близким и при этом чужим человеком, чтобы в этот трагичный момент понять и поддержать ее странные проблемы. Так было проще.

Хошиме находил это раздражающим – но Накику не сильно задумывалась над его мнением: в конце концов, для него все вокруг было либо раздражающим, либо просто лишним. Кимасу, в своей мягкой манере, только улыбался и пытался как-то помочь. Парадоксально его прикосновения, лечащие и успокаивающие, казались почти отеческими, хотя он был младше ее.

Она хотела от этого убежать.
Она хотела закричать, потому что даже от шаткого спокойствия ничего не осталось. Неджи дал ей понять, что не нуждается в Ритсуми так, как она нуждается в нем. Проще говоря, что-то случилось, и он больше не хотел видеть ее. Ненавидел, отрицал. Может, потому, что она назвала его чужим – но это было правдой, а Накику была не из тех, кто будет держать в себе ответ на поставленный вопрос. Особенно, когда он прямо на кончике языка.
А смотреть в глаза подругам и ловить их сожаление, пусть даже по не до конца понятным причинам, было еще хуже.
Пожалуй, была только Акеми, которая действительно понимала, что происходило.
Возможно, некоторым она казалась слишком веселой и легкомысленной, чтобы они поняли, насколько глубоко она умела видеть людей.

И еще они были похожи. Те же рыжевато-алые волосы – только у Икимоно цвета бушующего пламени: яркого, резкого, живого. А у нее золотистые, словно кедровый янтарь.
Они были одинакового роста, и с одинаковыми темными искорками в глазах – только у Акеми медово-карими, а у Накику прозрачно-зелеными, с подрагивающей желтой полоской у зрачка.

И еще они были разными – длинноволосая активная Акеми в свободной, легкой одежде, коротковолосая спокойная Кику в бесформенных свитерах. Задорная улыбка и громкий заразительный смех. В ответ – подрагивающий уголок губ, чуть прищуренные смеющиеся глаза и редкие фразы.
Сумасшествие. Логика. Перепады настроения. Обмен ролями.
Они дополняли друг друга – и это было ясно всем. А вот Накику видела кое-что еще.
Двугранных камней не существует. Минимум – три грани. Оптимально – шесть. Значит, есть кто-то еще, кто должен дополнить уже их.

Моргнув, куноичи заставила себя не думать о том, что было перед отъездом – в конце концов, ее приезд сюда был настроен на отдых от безумств Конохи, готовящейся к каким-то фестивалям, проводившимся в конце лета. «И позорный побег от тех, кто может догадаться» - она вынуждена была признаться в этом хотя бы себе.
Встав с кровати и сделав пару бессмысленных кругов по комнате, Кику уселась на подоконник – наверное, одно из самых любимых мест в квартире, и все также задумчиво уставилась на крышу дворца.

Мощеная площадь снизу была заполнена людьми – в августе Суна была наиболее оживленной – и Ритсуми некоторое время зачем-то выискивала глазами светлые волосы и длинную худощавую фигуру своего брата. Вряд ли он сейчас прогуливался здесь, к тому же Ичи не знал, что она вернется. Никто не знал.
Хотя нет. Темари, которая прибыла в Коноху одновременно с ее уходом, и налетела на нее прямо в тот момент, когда Накику вышла за ворота. И Шикамару, который присоединился к их маленькой полуночной вечеринке. И Неджи, который пришел искать Нара, кинул на нее быстрый пытливый взгляд, словно ждал, что она что-то передаст ему на прощание.
Ей хотелось сказать, что она не вернется.
Но это было неправдой.
Поэтому она ушла молча.

Накику поняла, что разглядывает своеобразно привлекательный профиль Гаары только тогда, когда подул ветер, и ее широко распахнутые темные глаза с желтой полоской у зрачка, заслезились. Ритсуми моргнула, и заметила на крыше появившуюся красноволосую фигуру.
В первый момент отключившийся, было, мозг заставил ее подскочить и вцепиться пальцами в раму. Этого не могло быть. Действительно, показалось.

Когда она увидела Гаару впервые, он был маленьким шестилетним ребенком, которого боялись, к которому родители не подходили сами и под страхом смерти не подпускали своих детей. Ичи был ниндзя, которому, к его некоторому сожалению, не хватало времени следить за восьмилетней сестрой. Ее мать была больна и уже переставала узнавать ее. Она была одна, и кто мог запретить девчачьему любопытству следить за ним издалека?

Их схожесть с Ним – алые, чуть топорщащиеся пряди волос, тонкие губы, узкие переносицы. Гаара Песчаный был ребенком, Сасори справил второй десяток – но призрак отступника, словно накладная картинка, мелькал в отдельных чертах сына бывшего Казекаге.
Это уже много позже она заметила огромные отличия, тогда же, когда сравнивала и их с Акеми, с которой они на удивление легко сошлись после ее первого же приезда в Коноху, маленький сунский монстр был для нее притягательным напоминанием.
Волосы Гаары были светлее на пару тонов, бирюзовые – не темные серовато-алые - глаза смотрели не с мягким интересом, а с усталым равнодушием.

Сейчас, стоя на небольшом выступе – на котором он впервые заговорил ей о Акасуна но Сасори – Гаара смотрел прямо на нее. Накику хотела отвести взгляд, но не смогла – она также смотрела в глаза Темари, также не могла оторваться от взгляда ее бывшего сенсея, Мицури. Вероятно, это было наваждение от бирюзовых океанов глаз.
Он слегка кивнул, словно приглашая ее присоединиться, но Накику не решилась, потому что никогда не была уверена, что сможет правильно понять его жесты.

Через пару минут он уже сам был рядом с ней – упругое колебание воздуха, едва уловимый запах лаванды.
- Я хотел попросить тебя нарвать мне вербы.
- Что, прости? – Накику ошеломленно вгляделась в глаза Гаары, забыв, что вообще-то обращается к нему на «вы», с вежливым «сама», как любой другой джонин или чунин Конохи. Кроме, разве что, Наруто, который, впрочем, все еще довольствовался скромным статусом генина.
- Верба. Ива. – Терпеливо повторил Гаара, все также сидя на подоконнике возле нее – на корточках, опираясь на длинные, тонкие пальцы с необычным перстнем на правой руке. – Желательно, красной. Для того чтобы ее найти придется выйти из селения, а ты ведь знаешь, как щепетильно совет относится к моим исчезновениям.
- Но ведь конец лета. Верба цветет весной…

Его взгляд остановился на ней, не менее растерянный, чем она сама. Кажется, идея, что белая, красная, или какая то ни было другая, ива давно отцвела, совсем не приходила ему в голову.

- Действительно. – Он кивнул головой после долгого молчания.
- Зачем тебе верба? – Накику, наконец, догадалась опустить глаза и вздрогнула, понимая, что их ноги соприкасаются – это было неприятно, и она поспешила отодвинуться, замаскировав неловкость под разглядывания чего-то безумно интересного за спиной Казекаге. Пустынник удивленно скосил глаза, потом плавно повернулся и уселся рядом.
Тыква с песком с глухим щелчком была отсоединена от перекрестного пояса и устроена на ее кровати.

Ритсуми рискнула поднять свой взгляд и снова попалась на изучении Гаары в профиль. Он не сильно изменился за тот год, что она не видела его, но существенные изменения после освобождения его от Шукаку, наблюдались: прежние морщинки на лбу и на переносице разгладились, а иссиня-черный контур глаз от недосыпа стал значительно тоньше, из чего Накику сделала бесхитростное заключение, что Казекаге чувствует себя намного лучше.
Только вот это слишком маленькое расстояние между ними пугало – Гаара никому не давал касаться себя, и уж тем более, она ни разу не видела его без своей песочной защиты.

Тепло, исходящее от довольно худого для парня, тела, заставило ее напряженно нахмуриться и прикрыть глаза, ругая себя за слабохарактерность. Гаара не замечал, или же просто делал вид, что не видел, как она нервно повернулась к рисунку, затем, как ее хрупкие пальцы пробежались по холодному рассыпчатому камню, из которого была сделана эта его странная тыква.

- Захотелось. – Он ответил так неожиданно, что она даже уже забыла, о чем шла речь. – Мне нравятся эти цветы, они необычные. Темари говорила мне, что ты тоже любишь вербу.
Накику кивнула, на мгновение вскинув брови и с трудом подавив улыбку. Она все еще не была уверена, что правильно истолковала слова Гаары. Ей стоило вести себя осмотрительней - и не только потому, что она боялась. Точнее, потому что она боялась совершенно не того, что обычно подразумевали другие.
- Еще она сказала мне, что вы говорили о кедровой древесине.
- Она вкусно пахнет. – Осторожно подбирая выражения, заметила Ритсуми. – И, по-моему, это вносит какую-то разнообразность в песочное селение.
Было необычно сидеть вот так на подоконнике, разговаривая с Казекаге. Куноичи по привычке оттянула рукав черного свитера, заметила на нем белый пух, очевидно, приставший где-то в запущенном доме, но прежде, чем смогла дотянуться до него, Гаара легким движением подцепил перо. Она вздрогнула, когда он снова оперся на руки, на этот раз, по бокам от себя, занимая почти все место на подоконнике.
- Значит, думаешь, что Суна однообразна? Как же ты прожила здесь восемь лет?
Черт. Вот и подвох. Кику не успела открыть рот, даже придумать оправдание, как он продолжил с легкой усмешкой:
- Ты будешь права, если скажешь это. Здесь все одинаковое, все бледно-желтое или бледно-серое. Однообразное. Скучное. Но я не знаю, что можно сделать. Если у тебя появятся мысли, то поделись. Идею с превращением Суны в палитру с ярко-красными пятнами я все-таки оставлю на последний момент.

До нее не сразу дошел смысл фразы. А когда она поняла, то почувствовала, как желудок скрутило, и отвратительно смешались внутри чувства, ощущения и банальная боль внутренних органов.
Чудовище. Монстр. Нисколько не изменился.
Изменился. Она не поняла, в чем был смысл этого разговора. Это был не Гаара. Его подменили – точно также, как Сасори.

Спрятав лицо в ладонях, она устало потерла брови указательными пальцами, двигаясь по хребту от переносицы к вискам – жест, который переняла у Неджи. Внимательный, светлый взгляд тут же встал перед глазами, и Накику резко подняла голову.

Ее странный собеседник исчез. Тыква тоже исчезла. На кровати, прямо на красной простыне, песок сформировался в рисунок веточки вербы с овальными формами цветков.
Она дотронулась до него, и тут же отдернула руку – песок пошевелился без ее участия, слегка сжав ее пальчики. Это было еще хуже, чем физический контакт.

Пока она раздумывала, что означал этот широкий жест от младшего брата ее подруги, внизу послышался довольный вопль. Ичи махал ей, при этом, очевидно, только-только возвращаясь с тренировки. Его глаза мерцали легким сиреневым оттенком Ритсугана – из чего Накику заключила, что тот отвязался от своих обязанностей джонина посредством того, что хитро отвел глаза всем своим напарникам. Как он узнал?

Она махнула рукой, сделала вид, что собирается падать прямо вот так, но все-таки, довольно осторожно спустилась вниз, следуя за хитрющим братом куда-то вглубь селения.
Перед тем, как полностью потеряться в лабиринтах узких улочек, она зачем-то оглянулась назад.
Гаара смотрел на них с подоконника ее квартиры.

*****

Было непривычно видеть Канкуро без всего этого светло-лилового макияжа на лице – наверное, поэтому он натянул глубокий капюшон так низко, что даже не заметно было его хитро блестящих глаз. Темно-зеленый спортивный костюм смотрелся странно, но, безусловно, подходил его бирюзовым глазам – настолько темным, что они казались почти черными.

- Разве ты не должен быть в Суне?
Он медленно развернулся и по тонким губам – таким же, как у его брата и сестры – скользнула улыбка, которая могла означать что угодно.
- Как мальчишка. Постоянно на деревьях. Ты одна?

Да, она одна. Накику куда-то пропала – и только Годайме явно что-то знала об этом, но не собиралась говорить. Акеми и не настаивала – но если пройдет больше двух дней, она не посмотрит, что Тсунаде – Хокаге и вытрясет из нее всю правду.
А кроме нее… Ну с кем еще можно побыть, когда паршивое настроение? Темари была занята. Ино… где она, милая, добрая Яманака? Наверное, у Сакуры тоже не все сладко.
У Икимоно подобное настроение было заметно особенно сильно, потому что непривычно было видеть радостную рыжую девушку в глубокой, печальной задумчивости.

А кто стал объектом ее мыслей, она не призналась бы даже самой себе.
Она могла признаться, что разговор с Кибой два дня назад имел место. Изунуки, который раньше никогда особо не выделялся из толпы ее знакомых, неожиданно пришел с серьезным лицом, смущаясь, и прося поговорить.
О Канкуро. О Гааре. Немного о Темари – но что-то углублять про нее он не рискнул, во-первых, потому что и сам неплохо знал ее после всех этих замаскированных под «проблемную случайность» свиданий с Шикамару, во-вторых потому, что она отличалась от своих братьев. Пусть это и стоило рассмотреть.

Акеми помнила, что похожий разговор уже однажды состоялся – четыре года назад, во время экзамена на чунина.
«Они странные, и они пугают меня» - сказал тогда смешной паренек с маленьким щенком в руках. Акамару согласно тявкнул и помахал хвостом, злобно оскалившись в сторону песочников, - «я слышал, что ты дружишь с кукловодом, и…»
Он не смог закончить фразу, а двенадцатилетняя Акеми не поняла, что было такого в этой, пусть и немного странной, дружбе.
Это сейчас она понимала, как странен был брат Казекаге.
Это сейчас она начинала видеть его блестящий, хитроватый взгляд, обращенный к ней.
Это сейчас она замечала странную, красивую улыбку, которая изредка скользила по самодовольно изогнутым губам.

Если бы она закрыла глаза, то, наверное, вспомнила бы, как звучат его усмешки, когда он понимает, что враг повелся на его уловки и попал в ловушку. Вспомнила бы, как он тихо прищелкивает пальцами, когда нервничает. Или как изгибает бровь, если считает собеседника глупым и недостойным его внимания.
Он действительно изменился за это время – а, может, она просто не замечала раньше, каким необычным был Сабаку но Канкуро.

Кажется, эти четыре года, разделявшие двенадцатилетнюю и шестнадцатилетнюю рыжую Икимоно не только она следила за тем, как менялись люди вокруг нее. Следила заинтересованно, скрытно, с любопытством юного психолога, который по-другому понимает мир.
Она всегда была сияющей радугой Икимоно – сплачивающей даже самых непримиримых «друзей» Конохи, но кто мог знать, что глубоко внутри она жила собственным миром, невидимым для окружающих? Так было проще, это помогало разобраться ей в любой ситуации, помогало ей быть полноценно честной, открытой и отдавать себя другим. Целую, без остатка. Но были вещи, которые она не могла понять, изучить, хотя бы самую малость – хотя бы поверхностно.

Ярким примером был стоящий перед ней шиноби восемнадцати лет от роду из Суны. И Киба, также четыре года изучавший друзей-врагов, просил ее быть осторожной, трогательно брал за руку и заглядывал в глаза, смешно смущаясь.
Смысла в такой заботе она не видела – хотя это и тронуло струны ее любвеобильной души. Поддержка друзей для Икимоно была тем, что сплачивало их еще сильнее.

Тогда она просто положила руку ему на плечо, заставив покраснеть еще сильнее, и поблагодарила, весело подмигнув. А потом умчалась искать Канкуро, выкинув разговор из головы.
Ведь в Гааре больше не было монстра.
Ведь она знала Канкуро куда лучше, чем кто-либо другой, исключая, разве что, Темари.

Она не нашла его, потому что он был на миссии, а сегодня они случайно столкнулись на окраине Конохи, и он ничем не высказал своего удивления.
- Я скучал, рыжая. – Канкуро без всякого смущения пнул ногой валяющийся неподалеку камешек. – Ты даже не представляешь, как пресно сейчас на миссиях. С тех пор, как нашу команду разлучили, с тех пор, как меня назначают лидером всяких генинов, я ни разу не побывал на заданиях со стоящим человеком.
Ей польстило его откровение, но она не подала виду, вместо этого попробовав улыбнуться так же таинственно. Вместо улыбки вышла безумно довольная гримаса. Блин.
- И Ичи где-то пропадает целыми днями. – Канкуро благородно сделал вид, что не заметил казуса.

Акеми хорошо помнила старшего брата Накику – когда та только переехала к Мицури,(4) тот постоянно наведывался в Коноху – проверять, не обижает ли «разболтанный сенсей с всяким отсутствием морали» его «милую малышку Кику». Они были поразительно похожи, только брат был выше ее на полторы головы и обладал намного более светлыми локонами вкупе с яркими голубо-зелеными глазами.
Икимоно очень симпатизировала этому открытому, честному шиноби, пусть даже их разница составляла пять с половиной лет. Возможно, видела у них что-то общее.

- Он больше не приезжает в Коноху. – Акеми встала на ветке в полный рост, затем схватилась за ту, что висела чуть повыше, и, ловко перевернувшись в воздухе, приземлилась аккурат перед Джонином Песка.
Она ожидала, что его выражение лица изменится – по крайней мере, года три назад, он бы точно чуть отступил от неожиданности, затем моргнул и снова придвинулся, слегка сжав ее ладонь в своей. Но Канкуро лишь усмехнулся, слегка отодвигая капюшон – так, что вперед вырвались его торчащие темно-каштановые волосы.
Она любила, как они пахли – хвоей лиственницы. Она росла только близ Суны – в стране Огня ее не было, да и приживались в основном лишь лиственные деревья.

- Он и в Суне редко появляется. – Он ведь видел, черт возьми, что она вполне удачно проделала свой трюк, но все равно поддержал ее, словно признавая возможный провал.
Икимоно прищурилась – так уж получалось, что ее гордость и все ненормальные инстинкты, которые жили внутри собственной жизнью, вырывались наружу. При одном взгляде на его самодовольно улыбающееся лицо и глаза, подстрекательные, ненормально-порочные, как у человека, который поставил перед собой цель взять от жизни все возможное.

Накику и раньше твердила ей, что Акеми страдает ненормальными перепадами настроения – в шутку, на что Икимоно обычно била подругу подушкой по затылку и заявляла, что у той свои тараканы в маленькой светленькой голове. Ни одна из них не обижалась, при этом было понятно, что доля правды в шутке есть – если не вся правда.
- Ты сегодня странная.
- Ты всегда странный. – Она ляпнула, как всегда, не задумываясь. Сообразив, что выдала себя с головой, Акеми поспешно отвернулась, пытаясь пройти к пруду, расположившемуся за спиной песчаника.
- Трудно отрицать это. – Он дал ей пройти, затем мягко схватил за предплечье, шагая рядом и чуть впереди. – И трудно подтвердить. Я, надеюсь, не похож на психа, судя по твоим словам?

Его голос звучал чуть насмешливо и располагающе к разговору. Но Акеми не хотела говорить сейчас – она вообще не любила обсуждать кого бы то ни было, если, конечно, дело не качалось Учихи-младшего.
- Нет. Нет, конечно. – Она засмеялась, повернувшись и зачем-то показав другу язык.
Почему-то захотелось бежать, раскинув руки в стороны, чувствовать, как твои пальцы обнимают пальцы Канкуро. И как он привычно усмехается. «Ну ты даешь, рыжая!»

- Я сегодня уйду. – Неожиданно сказал он, присаживаясь на скользкий камень и кидая в воду плоский «блинчик».
Акеми проследила, как тот восемь раз проскочил по воде, оставив разбегающиеся по воде круги. Он в первый раз уходил так рано.
- Мне нужно обогнать… впрочем, неважно.

Он вдруг нахмурился, поднимая взгляд на уток, которые стягивались к нему, полагая, что добрый дядя Канкуро даст им что-то вкусненькое.
Он был странным – это был ее честный ответ. Она не боялась говорить правду в лицо, но она боялась, что его может это обидеть. В конечном итоге, просчитывая и анализируя их дружбу, она понимала, что не хватает какой-то маленькой детали, которая бы позволила собрать его как паззл. И без нее он весь путался, ускользал, перемешивался.
Где могла быть эта деталь – к сожалению, никто не мог бы сказать ей.

Он терпеть не мог детей, и при этом любил их. Он был жестоким, безжалостным шиноби – и кормил по утрам уток у пруда, в парке, недалеко от ее дома. Он не любил шум, и он обожал ее сумасшедшую семейку – и в этом они были похожи с Кику и Ино.
Он презирал слабость – и совершал поступки в духе выдумок Хатаке Какаши – переводил через дорогу немощных старушек.

Чем больше она думала, тем шире становилась ее полубезумная улыбка на лице. Все закончилось тем, что Акеми громко расхохоталась, показывая пальцем на уток, а Канкуро, невольно улыбаясь, спихнул ее в воду.
Как все знакомо(5).

Икимоно выскочила из воды, и освобожденные волосы мокрыми ручейками прилипли к груди, шее, спине и рукам. Вода сделала их почти каштановыми – и Канкуро подмигнул ей, до конца стягивая капюшон и показательно вертя в руках ее ярко-красную заколку, до сих пор стягивающую длинные, тяжелые пряди.
- Нахал! – Она вскрикнула это довольно громко и задиристо, чтобы он понял, как ее настроение привычно изменилось и подскочило к отметке «великолепно».
Брызги воды и его медленное приближение с показательно закатанными рукавами заставили ее негромко вскрикнуть – просто потому, что они так давно не занимались подобным ребячеством, и она успела по нему соскучится.

Темари бы снова покрутила пальцем у виска и умчалась искать Шикамару. Как часто Акеми и Накику смеялись над сестрой Казекаге, над тем, как она в пух и прах раскритиковывает подобную «инфантильность» с напыщенным видом, а затем уносится, чтобы совершить со своим гением нечто еще более безумное. Естественно, думая, что никто об этом не узнает.
Это были они – молодые ниндзя, которые убивали и защищали.
Это было странно – и Икимоно часто спрашивала себя, не сошел ли мир вокруг с ума, раз позволяет теоретически бесчувственным шиноби быть такими разными, такими чувственными, такими яркими и индивидуальными.

- Не старайся убежать, я поймаю тебя!
Она стояла по пояс в воде, разводя руками по поверхности, создавая упругие волны, направляющиеся к Канкуро.
Утки, ничего не понимая, кружили вокруг с громкими криками – их хорошенькие округлые головки были слишком малы, чтобы правильно оценить ситуацию.
- Конечно. – Она ехидно прищурила один глаз, быстро облизнула губы и подняла вверх повернутые тыльной стороной ладони. – Ты всегда обещаешь мне это, но еще ни разу не смог действительно словить меня.
- Хочешь, сказать, что ты поддавалась? – Он приближался, но Акеми лишь подскочила, вновь отправляя ему в лицо порцию брызг.

Уже позже, когда они выбрались на берег, позволяя августовскому солнцу высушивать одежду прямо на них, Акеми лениво повернула голову, разглядывая профиль подремывающего шиноби. Она раньше не замечала того, что он был похож на Гаару, только в увеличенном варианте – хотя, без сомнения, и сам Казекаге выглядел старше своего возраста.
Он был красив – но Икимоно, прекрасно зная об этом, стеснялась повторять фразу про себя, так же, как стеснялась долго изучать его – словно, он мог проснуться в любую секунду и застать ее за этим неприличным занятием.

Устав от этого, она подскочила, и тихо, стараясь не будить друга, исчезла за деревом. Села на скамейку, привычно улыбаясь чистому небу с редкими облаками.
Она всегда радовалась всему, что ее окружало. В этом Акеми остро чувствовала прелесть жизни.
Она просидела там около десяти минут, бездумно осматривая то дерево, на котором сидела, пока не пришел Канкуро.
А когда вернулась, его уже не было. Только на все еще влажной траве из хрупких веток был сложены несколько кривоватых иероглифов. «Встреча. Ждать.»

Акеми провела пальцами по тому месту, где он лежал, затем усмехнулась, резко поднимая голову и окидывая местность взглядом, надеясь, что он наблюдает за ней, или, хотя бы, двигается довольно медленно для того, чтобы дать ей время проводить его.

Ее надежды были напрасны – но даже поняв это, куноичи не опустила головы, только грустно улыбнулась, пообещав себе, что в следующий раз не даст ему ускользнуть так просто. И найдет недостающую деталь.

Она отряхнула одежду от прилипших на нее травинок и поднялась, в последний раз кидая взгляд в противоположную от пруда сторону.
Оттуда на нее серьезно и, как показалось Акеми, слегка недовольно смотрел Киба.