Сборник блиц-драбблов, Часть II

Педагогика.
Задание: Ирука, Саске и Наруто. Фраза: "Это называется педагогика!"

- И как это, черт возьми, называется?
Наруто тряхнул головой, смахнув лезшую в глаза челку, и продолжил хмуро отскабливать почерневшую лепешку засохшей на линолеуме жвачки. Рассеченную губу неприятно саднило, припухшая скула глухо пульсировала, и Узумаки даже не надо было смотреть на себя в зеркало, чтобы понять – синяк сойдет еще не скоро.
Он хотел посмотреть на Саске, но всячески себя отдергивал. Сейчас, когда их драка закончилась обоюдным наказанием, а вспыхнувшая было злость бесследно испарилась, осталось лишь колючее раздражение и, надо признать, чувство вины. Так было после каждой их ссоры, даже если Наруто знал, что он прав. Тем не менее, вина всегда просачивалась к нему в душу и беспощадно грызла Узумаки изнутри. Единственное, что помогало избавиться от этого – примирение, поэтому Наруто обычно каждый раз подходил и извинялся первым, отчего многие бы назвали его слишком отходчивым или даже слабым. Но мало кто знал, что витающая в воздухе неопределенность между тобой и близким человеком была для него в сотни раз болезненней, чем любые насмешки. Поэтому он каждый раз ломал себя, чтобы снова стать целым.
- Это называется педагогика, - спокойно сказал Ирука, в это время пролистывающий журнал, изредка делая в нем кое-какие пометки. – Воспитание корректируется определенными рычагами воздействия на дисциплину человека. Наказание за проступок, как один из таких рычагов, снижает вероятность повторения такой же ошибки в будущем.
Наруто нахмурился и чуть покосился на Саске. Тот не проявил никаких эмоций, но по его напряженным плечам и не сосредоточенному на чем-то определенном взгляду было видно, что он тоже внимательно слушал Ируку. Почувствовав на себе чужой взгляд, он немного повернул голову в сторону Узумаки и поджал губы, словно хотел что-то сказать, но вовремя остановился.
- Стало быть, - Наруто отвернулся к учителю, - страх быть снова наказанным не позволяет человеку наступать на одни и те же грабли несколько раз?
- Так и есть, - ответил Ирука. – Это обычно заложено в психологии каждого человека.
Наруто вдруг подскочил с пола и подбежал к преподавательскому столу, опершись на него и нависнув над Умино.
- Но тогда почему? – воскликнул он. – Почему мы совершаем одни и те же ошибки снова и снова, когда дело касается определенных людей? Почему мы прощаем тех, кто постоянно делает нам больно? Почему я мирюсь с ублюдком, - Наруто небрежно махнул в сторону Учихи, который с любопытством смотрел на него, - хотя знаю, что он, вашу мать, никогда не изменится и в следующий раз поступит точно таким же блядским образом?
Ирука пропустил грубость мимо ушей, глядя на распалившегося юношу с легкой улыбкой. Наруто тяжело дышал, пробегая взглядом по окружающим предметам и явно нервничая. За его спиной чуть поодаль стоял Саске, с невозмутимым видом убрав руки в карманы и не отрывая черных глаз от блондинистого затылка друга.
Учитель вздохнул и, поднявшись из-за стола, направился к двери, провожаемый недоуменным и слегка обиженным взглядом своего ученика.
- Не путай божий дар с яичницей, Наруто, - сказал он негромко. – Есть вещи, ради которых стоит терпеть любую боль и выносить любое наказание, потому что они стоят этого терпения и выносливости. К тому же, любовь вообще не поддается никакой логике. – Он отворил дверь, притормозив на пороге. – На сегодня хватит, вы оба свободны.
И он вышел, оставив парней одних. Наруто все так же стоял у стола, боясь повернуться и снова – снова, поддавшись импульсу, заговорить первым. В голове все еще звучали слова Ируки, задавливая своей правильностью, но в то же время так сильно противореча мало-мальски привычным понятиям. Этот внутренний антагонизм помешал Наруто уловить момент, когда к его спине прижались теплой грудью, а вокруг талии обвились родные руки.
- Наверное, мне стоит извиниться, - прошептал на ухо Саске, чуть покачиваясь, будто под воображаемую музыку. Узумаки закатил глаза только для виду, когда внутри уже все расцветало и подпевало ведомой лишь им одним мелодии.
- Настоящая честь для меня, - фыркнул он, чувствуя улыбку Учихи на коже под его губами.
- Прости.
Конечно, он простил. Уже давно и далеко наперед. На все оставшиеся разы до конца жизни. Пусть книжки учат дисциплине, но вся теория меркнет перед настоящей жизнью. И как бы нам не хотелось руководствоваться разумом, чувства всегда слегка впереди. Такая вот педагогика.

Рок Ли. Стать сильнее.
Задание: Рок Ли. Стать сильнее.

Детство.
Ему каждый раз твердили, что он ведет себя как ребенок, но Ли прекрасно знал, что молодость когда-нибудь уйдет. Другое дело – юность души, которая дает силы никогда не стареть.

Парикмахер.
Когда ему предложили услуги стилиста в тридцать пятый раз, он усмехнулся и сделал тридцать шесть кругов вокруг Деревни. Как и каждый раз до этого.

Имя.
Голос Сакуры ласкал слух. Когда она звала его, нечто наполняло все тело невиданной мощью.

Соперник.
Неджи удивился, узнав, что Ли даже с отключенными танкецу может победить его в армреслинге.

Учитель.
«Он – лучшее, что случалось со мной в жизни», - думал Ли, когда Гай, широко улыбнувшись, в очередной раз предлагал ему побить рекорды выносливости.

Стихия.
Ни одна не была подвластна ему, но Ли с постоянным упрямством работал над собой, ни на секунду не переставая любить этот мир.

Враг.
Глаза противника в последний миг расширились от страха, когда Ли только с помощью тайдзюцу навсегда отправил его в нокаут.

Стена.
Каждый раз, достигая новых рекордов, он точно пробивал кирпичную стену, которую строили словно в насмешку над его способностями. Но он всегда смеялся последним.

Знание.
Ни в одном учебнике этого не написано, но именно дружба и любовь давали ему силу, выходящую за рамки возможного. Поэтому Ли не читал, а верил в себя.

Слова.
Для него слова «стать сильнее» ничего не значили. Ли просто жил, боролся и преодолевал, а они как-то сами собой воплощались.

Сестра
Задание: Неджи. Сестра.

Он ненавидел ее.
Когда Неджи сказали, что его мать погибла, он неделю не мог придти в себя. История настолько банальна – даже думать странно, что именно с тобой может случиться подобное. Автокатастрофа. Водитель не справился с управлением на сколькой после дождя дороге, и машина врезалась в грузовик. Его мать не дожила до Скорой, а его сестра выжила.
Он ненавидел ее за это. Проклинал, потому что считал – это ее вина. Из-за нее мама бросила его еще ребенком, оставив лишь с отцом; из-за нее он встречался с матерью лишь дважды в год – на день рождения и Рождество – и лишь на несколько часов мог получить ее ласку, почувствовать тепло ее взгляда и увидеть любимую улыбку. И теперь из-за нее у него не стало даже этого. У него теперь нет мамы. Вообще. Потому что она умерла, а его сестра выжила.
Он не видел ее. Никогда. Ни разу за двадцать лет он не сталкивался с ней, даже не знал, как она выглядит. Он и не хотел, не стремился, не шел на контакт. У него уже была сестра – сводная, от мачехи. И большего он не принимал.
И лишь ее имя – Хината – несколько раз тревожило слух.
Теперь это имя он проклинал.
Хи-на-та.
Ну что за идиотизм.

Отец сказал, что она лежит в больнице, что ему придется ее навестить и что это не обсуждается. Впервые в жизни он спорил с отцом, но тот был неумолим. Неджи хотелось рвать до мяса.

Он приехал в клинику, но заходить не было никакого желания. И лишь приказ отца до сих пор звучал в голове, заглатывая непонятные детские капризы. Пусть. Он сделает это, но он не обязан ее любить, обхаживать и улыбаться – более того, не собирается даже разговаривать с ней.
Палата была светлой и чистой. Неджи увидел ее у окна – девушка сидела в инвалидном кресле, спиной к нему, и смотрела в окно. Ее темные волосы струились по плечам и в тонких лучах осеннего солнца отливали синим – совсем как у матери. Сестра не двигалась, ее худые бледные руки спокойно лежали на подлокотниках, и сейчас она больше напоминала фарфоровую куклу, чем живого человека. Но, потревоженная шумом, она повернулась.
В лице проглядывались до боли знакомые черты; те же светло-серые глаза, что и у мамы. Что у него самого. Она. Так. Похожа.
Нелепо.
- Привет. Мы знакомы? – тихо спросила она. А у Неджи перехватило дыхание. Резко развернувшись, он просто вылетел из больницы и пришел в себя, лишь оказавшись дома, удивляясь, каким чудом он ни на что не нарвался с отключенным от реальности мозгом.
В тот день он напился – впервые в жизни. У него вообще в последнее время многое было «впервые».

Снова навестить сестру он решился только через неделю. Он снова не сказал ни слова, просто стоял в дверях и наблюдал за ней, пока она не замечала его и не поворачивалась с немым удивлением в светло-серых глазах.
Она больше ничего не спрашивала. А он приходил.

Сколько так продолжалось? Всякий потерял бы счет дням. Хината не шла на поправку – врачи констатировали, что после таких серьезных травм даже ездить в инвалидном кресле – чудо. Но сестра не плакала.
Лишь однажды.
Мокрые соленые дорожки смотрелись на ее щеках несуразно – как неровные карандашные линии на белоснежном листе бумаги. Неджи не знал, что делать, и как обычно молчал. И хотя признаться себе было сложно, но ему хотелось ее успокоить, обнять, стереть эти капли с бледной кожи.
Но он же ее не-на-ви-дел.
- Мне так ее не хватает, - вдруг сказала она тихо. – Я бы все отдала, лишь бы быть на ее месте. Все отдала бы…
Неджи неотрывно смотрел на ее и ощущал, как внутри что-то раскалывается. Как обнажается нечто живое и теплое, будто сердце в разодранной грудной клетке. И это было больно – как никогда. Нестерпимо.
Неджи почувствовал, как вздрогнула его сестра, когда он мягко обнял ее. Беззвучные рыдания рвались наружу, но он лишь сжал ее крепче, разделяя свою боль напополам и ее боль - надвое.
- Тише, сестренка, все будет хорошо. Твой брат рядом.

Больше всего
Задание: Карин, куноичи Конохи. Предмет: ключ. "А что мне за это будет?", "Я, знаешь ли, замерзла".

Наверное, больше, чем Саске-куна, Карин любила свободу.
А ей даже оправиться после ранения не дали – так, подлатали чуток, и в камеру. Видите ли, она располагает суперважной информацией об одном небезызвестном нукенине этой деревни и должна быть вскоре представлена на допрос к здешним мозгоправам.
От такой перспективы Карин не преминула поморщиться.
В тюрьме было сыро и холодно. А еще невыносимо скучно – хоть самой песни распевай. И даже надсмотрщики были совсем не симпатичными – не то что бы Карин искала замену Саске, но после того свинского поступка Учихи, когда ее лишь в последний момент спасла от смертельного удара та плоскогрудая розоволосая куноичи, даже ее гордость не на шутку взыграла. Долго злиться на него она не могла, но пусть он только попробует встретиться ей…
Карин определенно знала, что сделает.
В очередной раз поежившись, девушка покосилась на портрет своего обожаемого и театрально вздохнула. Ну как можно сердиться на такую лапочку?
- Но какого черта эта лапочка пыталась меня убить?! – возопила она, чем привлекла внимание своих надзирателей. Те переглянулись и перекинулись парой фраз, на которые Карин не обратила внимания, хотя их лица были полны сострадания. Как удобно…
- Ну че пялишься? – деланно возмутилась рыжеволосая, обращаясь к одному из охранников. – Никогда не видел разгневанную девушку?
- Вы бы гневались потише, - пробормотал второй, чуть заметно покраснев. Карин прищурилась.
- А что мне за это будет? – и невинно похлопала ресничками, окончательно смутив надзирателя. «Да это как два пальца…» - подумала она, добавив: - У вас тут не тюрьма, а морозильник какой-то. Я, знаешь ли, замерзла уже тут торчать. Мне хотя бы поесть принесут?
Видно дело – эти двое еще не сталкивались с такими чопорными заключенными. Карин мысленно закатила глаза – и чему только учат в этой их Конохе?
- Эм… обед уже скоро. Мы можем плед принести, - сказал охранник, и его напарник хмуро взглянул на него. Карин лукаво улыбнулась.
- Было бы очень любезно с вашей стороны, - ее голос так и сочился медом.
Больше просить не пришлось – они тут же исчезли, чтобы выполнить просьбу. Карин проводила их взглядом и провела пальцами по черной оправе очков, незаметно снимая зубчатое лезвие. Фотография Учихи была подрезана с одной стороны рамки, и Карин огорченно прикусила губу – хороший был портрет. Она аккуратно отогнула край, выбирая инструмент, наиболее подходящий на роль импровизированного ключа.
Карин встряхнула волосами и усмехнулась – никто и никогда не посмеет отобрать у нее свободу.

Без названия
Задание:
Персонажи: Джуго, Кимимару, Саске; Сарутоби Хирузен
Тема: Джуго сравнивает Саске и Кимимару
Фраза: "Идеи у него в голове - как стекла в ящике: каждое по отдельности прозрачно, все вместе - темны"

В клетке было сыро и холодно. Он отчетливо помнил ее затхлый омерзительный воздух, скользкие заплесневелые стены и маленькое окошко в толстой железной двери, через которое раз в день просовывали нищие огрызки еды. Джуго до сих пор мутило от одного только воспоминания, хотя основную часть времени он провел там в забытье с активированной проклятой печатью. И там же прошли самые жуткие часы его жизни, потому что если он не разносил в порыве слепой ярости свою тюрьму, то впадал в многодневную апатию из-за смерти Кимимаро. Он узнал о ней из случайного разговора Кабуто с какой-то шестеркой – Джуго еще раньше стал замечать у друга позывы болезни, как раз тогда Орочимару убил Третьего Хокаге Сарутоби и, вернувшись, отказался от Кимимаро как будущего сосуда в пользу какого-то одаренного мальчишки из Конохи. Уже позже Джуго узнал, что этот мальчишка оказался Учихой, и что он так же резко изменит его жизнь, как в свое время изменил Кимимаро. Он вытащил его из агонии.
Теперь прохладный океанский воздух приятно царапал легкие, тяжелые и неумелые от внезапной свободы. Он шел прямо за Саске и молчаливо наблюдал за ним, сдержанным и непонятным.
Идеи у него в голове…
Саске всегда говорил мало, всегда по делу и без лишних слов. Он был скуден на эмоции и этим сильно напоминал Кимимаро. Саске не распространялся о своих планах, хотя каждый в Хэби знал, что он собирается убить брата. Но никто не догадывался, что у него на уме – способы, которыми Учиха добивался желаемого, отличались от логики любого другого ниндзя.
…как стекла в ящике…
Внешне они разные. Природная бледность Саске, у Кимимаро объяснялась обострением болезни и употреблением таблеток. Они были словно слабые отражения друг друга в запыленном стекле – когда можешь разглядеть себя в очертаниях, мелочах, но видишь все равно другого человека. И только потом, среди осколков, понимаешь, что это была всего лишь твоя тень, а не враг, затаившийся во мраке.
…каждое по отдельности прозрачно…
Джуго не хотел знать, зачем Саске хочет убить родного брата. Он верил, что у того есть свои причины, берущие корни где-то в дебрях семейных распрей. По сути, это было неважно – Саске четко знал свою цель и шел к ней, а Джуго чувствовал, что обязан помочь ему.
…все вместе – темны.
Кимимаро часто говорил с ним, часто просто молчал. Саске же сразу отгородился ото всех и не шел на контакт. Было в нем что-то темное, отчаянное и бесконечно… одинокое. Та боль, которую он пытался скрыть в глубине своей души, редко вырывалась на поверхность, но иногда Джуго мог читать в его глазах сожаление, причина которому таилась еще глубже, на самом дне. Туда Саске не допускал даже себя.
Джуго прикрыл глаза, понимая, что скучает по своему другу. Саске был совсем другим, он не мог заменить ему Кимимаро, но Джуго чувствовал непреодолимую тягу идти за ним. Он готов был отдать за него жизнь и знал, что у Учихи есть контроль над его самым страшным кошмаром.
Правда в том, что Саске тоже мог успокоить его.

Жабы не мечтают о крыльях
Задание: Гамабунта, Куромаро. Стеклянное поле. "Жабы не мечтают о крыльях".



Было среди тысяч историй
Что-то вне познаний людей,
Что-то кроме старых теорий
По краям стеклянных полей.
Те миры, что глазу сокрыты,
Те края, что нам далеки…
Где мечты еще не забыты
Всем трагедиям вопреки.

Куромару тряхнул головой, отгоняя мелких насекомых, лезших в нос и уши. Он впервые был тут, в священном месте обитания жаб. Гора Мёбоку была совсем не такой, какой он себе представлял – все гораздо ярче, живее, и казалось, что энергия, завихряясь вокруг фантастических растений, течет прямо сквозь воздух, хотя, вероятно, это было не так уж и далеко от правды. Под лапами мягко сминалась трава, а огромные жилистые листья кидали широкие тени, спасая от солнца.

Пой со мной о землях далеких,
Пой, пока запал не пропал.
Пой, пока нет воздуха в легких,
Даже если в пропасть упал.

Пес следовал за жабенком – с этим определением трудно согласиться, даже потому, что Гамакичи совершенно не смахивал на головастика – весело напевающим какую-то песенку. Куромару был послан как вестник – передать послание лидеру клана Гама, великому Гамабунте. То, что послали именно нинкена Инузука, было довольно странным решением, но с учетом последних событий нехватка шиноби достигала практически катастрофических размеров. Как серьезный пес, Куромару понимал всю ответственность даже такого задания, поэтому не выказывал протеста, хотя сопровождающий его жабенок начинал немного раздражать – даже потому что война в разгаре, а он тут распевает!

Пусть надежда кроется пылью,
Здесь она, пока дорожишь…
Жабы не мечтают о крыльях,
Ведь в прыжке ты тоже летишь.

- Сомневаюсь, что сейчас время для песен, - хмуро сказал Куромару, вновь тряхнув головой. Его темный мех лоснился в проскакивающих сквозь листву солнечных лучах, и пес чувствовал, что от жары настроение опускается еще ниже.
- А когда же время? – тем же веселым тоном спросил Гамакичи. – Мне кажется, сейчас в самый раз.
- Война идет, люди гибнут, и мы тоже подвержены большой опасности, - пес был суров, и его желтые глаза сейчас светились строгостью. – Каждая жизнь на волоске, и меня послали сюда не просто так – я ведь не собака-курьер. Все серьезно, очень серьезно, и глупые стишки вряд ли помогут что-то исправить.
- Это да… - протянул жабенок, делая очередной прыжок, а затем дожидаясь, пока последователь догонит его. – Но знаешь что? Если уж нам суждено погибнуть, то пусть это будет весело. Так, чтобы ни о чем не жалеть – ни о потерянной улыбке, ни о прослушанном добром слове, ни о несъеденном жирненьком червячке, хех… - Гамакичи потер скользкий затылок и продолжил уже серьезнее: – Я думаю, нам стоит верить в лучшее, как в этой песне. Дорожить и бороться, не думать, что тебе что-то не под силу, а искать варианты для достижения цели. Ведь это стоит того, как думаешь?..
Куромару взглянул на жабенка, и хотя по взгляду пса нельзя было сказать что-то конкретное, больше возмущаться пению Гамакичи он не стал. А последние строчки он даже тихо напевал себе под чуткий нос.