Сон. Глава 7

Почти месяц дороги: медленной, без лишней спешки для уставшего Мадары, в обход по хорошим и широким, пускай и петляющим вдали от посторонних глаз, тропам.
Им стало некуда спешить. Мадара мог захотеть остановиться у бойкого ручейка и следующий час пускать по нему кораблики или же самостоятельно лезть доставать «вон тот, самый большой» каштан на дальней тонкой ветви. Изуна набирал ягод, чтобы давать брату горсти уже перезрелой, а о того очень мягкой, крупной и сладкой землянки. Хаширама набивал сумку целительными и просто полезными травами, чтобы после высушить про запас.
Долгие ночи под ясным небом или деревянным навесом. Долгие же привалы. Треск яркого костра вечерами. Радостный Мадара. Сонное спокойствие, окутывающее их шаги и дни, словно бы все трое просто вышли на прогулку.
Младший Учиха не разговаривал с Сенджу почти месяц.
Изуна даже не дал шанса выяснить причину: просто взял и замолк и, встречаясь с ним взглядом, Хаширама натыкался на возведённую им стену. Тонкие бледные губы не оставались сжатыми лишь тогда, когда к нему обращался брат; кажется, из-за него же Изуна ещё не прогнал третьего лишнего. Для Мадары Хаширама оказался вовсе не лишним – то ли привязался он, то ли что вспомнил, но мужчина вис по-детски на руке, шутил, смеялся, а как позвал кидать камни по широкой водной глади заросшего озерца, так внутри Сенджу что-то ухнуло в пустоту. Второй Учиха на это только скривился.
Напряжение между ними росло, тянулась ядовитой струной, оплетая руки и шею, сдавливая, заставляя задыхаться. Хаширама совершенно не знал что делать. Игнорировать в ответ? Подойти, встряхнуть и выспросить, выдав себя с головой и дав понять, насколько ему не всё равно на отзвуки голоса Изуны?
Нет ответа.
Ни на что – и ни от кого.

До дома оставалось всего ничего, однако уже смеркалось, а тянуть Мадару в ночь через густой лес не хотелось: он мог оказаться заворожен яркими запахами, ночными звуками цикад и шёпотом древесных крон, но с той вероятностью – испугаться теней и демонов, прячущихся в корнях и кривых ветвях валежника, а в шорохах заслышать свои страхи. Изуна и Хаширама синхронно решили не рисковать; остановились и стали разбивать лагерь.
Обычно младший Учиха уходил за дровами, и делал он это без просьб и необходимости. Но на этот раз Хашираме впервые удалось его опередить, пускай и потратив чакры. Сенджу уже невозмутимо возился с будущим костром, вооружившись аккуратной стопочкой сухих брусков, когда поймал боковым зрением взгляд Изуны – убийственный, горящий и почему-то скользнувший по старшему Учиха, который с восторгом наблюдал за действиями Хаширамы на расстоянии: мокутон его завораживал.
Провокация – плохой способ, в случае членов клана Учиха – крайне небезопасный. Но порою единственный действенный.
Катон ударил за миг до того, как Хаширама одёрнул руки. Дыхнуло жаром, светом, а в сердце ёкнуло. Сенджу с трудом сдержался от ответной атаки: все рефлексы взбунтовались, впившаяся под ребро игла интуиции болезненно потянуло. Но Изуна всего лишь выпустил ярость на костёр, который весело затрещал, сгущая вокруг них плащ темноты. Никак не отреагировавший на это Мадара подвинулся ближе и потянул к теплу озябшие ладони.
Хаширама посмотрел в глаза Изуне. Шаринган растёкся кровью по горящей радужке. Мужчина спокойно пожал плечами и ласково забрал длинные волосы старшего Учиха в хвост подальше от огня. Его брат тихо, но зло шикнул.
- Есть хочется, - спокойной произнёс Мадара. – А вам?
- И мне, - ответил Сенджу, и сразу же смутился: у них с младший Учиха вышло хором.
- Я за водой, - процедил Изуна и рванулся прочь.
Кустарник сомкнулся за его спиной, а Хаширама покосился на брошенные вещи, среди которых имелись две полные фляги с водой.
Не на поле боя – но от него впервые бежал Учиха.
В других условиях Сенджу непременно бросился б за ним, даже рискуя получить кулаком в лицо и, в худшем случае, сцепиться всерьёз. Но Мадара удержал за руку, и по его взгляду Хаширама осознал, что тот понимает гораздо больше, чем должно; просто не способен найти в своём детском сознании нужных слов, однако брата любил и знал – как раньше, как сейчас, всегда и, вероятно, с давнего дня появления Изуны на свет.
Любой силы болезнь или травма этого не меняли.
Старший Учиха отвлёк на себя. Детей – настоящих или не совсем – нельзя надолго оставлять без внимания, лишь тех, в кого превращают детей в кланах шиноби. Из еды остался только сухпаёк, однако процесс его делёжки затянулся: Мадара то плевался, то норовил стащить лишний кусочек из оставленной для Изуны порции, а уменьшив порцию брата на треть, с энтузиазмом принялся отбивать добавку для младшего Учиха. Радость у него была шумной, со смехом и шутливой дракой, в которой они едва не затушили костёр.
Но время шло, Мадару окутала усталость. Хаширама обнял его дорожным плащом, как одеялом, и прижал к себе; мужчина уже тёр глаза и жался к Сенджу охотно, используя бок вместо постели. Его почти перестали мучать кошмары. Перед тем, как совсем провалиться, старший Учиха пробормотал:
- Где Изу?..
Изу.
Сокращает ли Изуна имя брата, говоря о нём или обращаясь к нему?
- Он скоро придёт, - пообещал Хаширама.
- Поищи его, - сонно.
- Конечно, - солгал Сенджу, понимая, что Мадару оставлять одного ни в коем случае нельзя.
- Поищи.
Мадара ухватил его за рукав и посмотрел неожиданно ясно и взросло. Не успел Хаширама хоть что-то сказать и проверить, прояснение ли, Учиха перевернулся, уткнулся ему в живот и крепко зажмурился, изображая сон.
Дитё малое. Сенджу погладил его по волосам. Некоторое время Мадара ещё ершился, но постепенно плечи его расслабились, а дыхание выровнялось. Подождав, пока сон Учиха не станет глубже, Хаширама сложил печати, бережно отдал в руки древесному клону Мадару и, оградив полянку печатями и поцеловав спящего в лоб, отправился за Изуной.
Вот непутёвый же. Не понимает разве, что, пускай его брат и не в себе, но беспокоится и любит не меньше?
Стоило отойти на пару шагов от костра, как тьма сомкнулась. Хаширама не старался скрыть своего присутствия, и поэтому лес отзывался ему: шорохом травы, ветвей кустарника, вспугнутым зверьём, которого он не видел и не слышал, но ощущал интуитивно. Темнота не мешала – при желании и должной сосредоточенности Сенджу мог бы пройти здесь с закрытыми глазами и ни разу не споткнуться о корень.
Мокутон это не дерево.
Это лес.
Гибкая отогнутая ветка задержалась в руке; Хаширама замер, трижды ударило сердце. Совсем рядом тёк знакомый ручей, почти высохший по жаре. На четвёртом он пригнулся, отпустил дерево и шагнул в сторону. Ветвь хлёстко ударила Изуну по рукам, и мига его задержки хватило, чтобы понять – Учиха не шутит. В руках Изуны блеснул нож, алые глаза проклятого клана рыскали зло и безумно.
Сенджу в прыжке вперёд обхватил его за пояс и сшиб с ног. Учиха ударил в живот коленом, вышибая дух и воздух из лёгких, извернулся змеёй и полоснул ножом у самой шеи. Хаширама отвёл руку с кунаем, чакра стекла к земле от ног, и корень изогнулся под ногами Изуны, хотя раньше там ничего не было.
Учиха не заметил, пошатнулся, но вместо того, чтобы удержать равновесие, ударил ногой в колено Хашираме. Нерв пронзило, ногу замкнуло болью, и Изуна утянул его за собой. Грязь, всплеск, скользкие камни; ручей принял их жёстко.
Не так дерутся насмерть. Не так нападают из засады, когда действительно желают убить: шумя, делая глупые ошибки, пользуясь своей смертоносностью лишь вполовину и так ни разу и не сложив печать. Но и Сенджу не мог сосредоточиться, и от того зеркалил просчёты противника, до сих пор не опутав Изуну древесными путами.
Или же интуиция подсказывала, что это младшего Учиха только разозлит, и тогда он начнёт биться серьёзно. Чтобы к Мадаре вернулся только один.
Темнота и лес снова обрушились вместе с ледяной водой. Где и когда потерялся кунай, Хаширама не заметил, но тот успел оставить на его плече и лбе саднящие царапины. Кровь заливала глаза, дурманила, лишала разума и слепила, пока они катались по камням в жёсткой рукопашной; пинки, удары, тычки – Изуна даже попытался цапнуть зубами!
И Сенджу сам не понял, как легла буро-алая повязка кровожадности и гнева на глаза, и в висках забилось чёрными мушками, но теперь он тоже царапался, пытался оглушить Учиха, хватая за волосы и прикладывая о неглубокое дно так, что юноша захлёбывался.
А выныривая, Изуна хрипел, клацал зубами и мокрый, взмыленный рвался драть Хашираму в мелкие клочья. Бурлила от чакры вода, нагревалась и вспенивалась, ходуном ходили ветви деревьев у берега и беспокойно гудели – оба потеряли контроль над чакрой и выпускали всплесками друг на друга и вокруг.
Но Учиха выдыхался. Он был мельче, и потерял преимущество уже тогда, когда Сенджу навис над ним, вдавливая лопатками в дно, однако почему-то всё ещё не пытался сражаться с целью убить и уничтожить: сумки с оружием болтались без толку, шаринган оставался лишь признаком его крайней злобы. Мельком Хаширама недоумевал из-за этого, ведь даже осмелился взглянуть в них – и иллюзия не утянула в свои путы. Зато в глубине чужого разума чёрными водами колыхался странный страх вперемешку с чем-то ещё, и это отражалось во всём: во всё большей беспорядочности действий, в складке не ярости, но острой боли на переносице, с искривлённом оскалом рте.
В конце концов, Сенджу удалось поймать его за плечи, встряхнуть и хорошенько ударить о камни снова. Изуна вскрикнул от боли – видимо, острый камень попал по голове или нерву – и это Хашираму отрезвило.
- Успокойся! – мужчина окунул его ещё раз, но мягче, глупо понадеявшись на холодную воду; Учиха дёрнулся, силясь вырваться, извернулся и едва ли не зарычал. – Хватит, прекрати! Что на тебя вообще нашло?!
Изуна рвано взвыл раненым зверем:
- Отпусти-и!
- Хватит! – Сенджу сунул ладони ему под спину, и сразу же поплатился болью в зажатых запястьях и пальцах. Но он упрямо обхватил противника теснее, не то сжимая в захвате, прижимая руки к телу, не то крепко обнимая
- Зачем ты пришёл?! Зачем ты к Мадаре?! Оставь его!
- Ты обезумел, Изу!
Хаширама сам не понял, как у него вырвалось это чужое «Изу», на которое он не имел никаких прав. Но Учиха вдруг всхлипнул и заколотил его по спине. Удары сыпались, обещая пятна синяков, слова добавляли: «Мадара, Мадара, оставь его!», - но Сенджу не позволил себя втянуть в драку ещё раз. Крепко сжимали его руки худое тело юноши, а носом Хаширама уткнулся в бьющуюся жилку на шее. Мужчина жмурился, Изуна рвался.
Сейчас удержать.
Просто удержать, пока становятся слабее удары, а голос – надрывней, словно Учиха хотел при нём заплакать, и только после выяснять, что произошло. Но внезапно Изуна сам показал то, что прятал за гневом:
- Не отнима-а-ай у меня брата снова-а…
Его руки обмякли. Учиха стыдливо и сипло давился слезами ревности. Шаринган потух, солёные капли мешались с ручейной водой. Хаширама не решался посмотреть на него, и потому просто держал. Изуна бормотал что-то – кажется, пытался объясниться – и дрожал, а ещё обрывал себя и начинал дёргаться.
Однако всё уже прошло. Настоящие чувства прорвали его заслоны. Смутно вспомнил Сенджу ледяную стену, которая выросла или обрушилась с небес между ним и Тобирамой, на много лет закрыв душу младшего брата.
Более отчётливо – воспоминание об удивлении от того, сколько ревности было в пламени ненависти Тобирамы к Мадаре и его клану. Впрочем, Хаширама не был безгрешен: много вспоминал о Мадаре, много говорил о друге своём, много принимал битья от отца, который готов был осыпать ударами малого сына, чтобы разрушить детские мечты и дружбе и мире, и много раз порывался сбежать, оставив брата наследником совсем одного.
Они были детьми – взрослыми детьми, готовые для сражения и неспособные не быть эгоистами и не забывать в погоне за мечтой всего. А они с Мадарой не раз думали одинаково. Как мало Изуны стало в речах его старшего тогда, что теперь Учиха плакал на руках «врага» после попытки его убить?
Совсем не как Тобирама.
Чувствуя двойной груз вины, Хаширама погладил Изуну по волосам. Парень уже затих, но в плечах и пояснице осталось напряжение. Сенджу доверительно потёрся носом о его шею.
- Мадара твой брат, - зашептал мужчина. – Для нет никого важнее тебя. Даже сейчас он беспокоится за тебя. Он хотел, чтобы я за тобой пошёл, понимаешь? Я ему друг, но никогда не стану важнее тебя. И я не попытаюсь, так как у меня есть свой брат – и я злюсь каждый раз, когда он улыбается, так как эти улыбки не мне.
- Он сейчас…
- С клоном. В безопасности.
Учиха шумно выдохнул. Опершись на локоть, Хаширама, не поднимая головы, зачерпнул немного воды и мокрой рукой умыл Изуну. Тот позволил, и пальцы Сенджу остудили горячую от слёз кожу под глазами и нежные. Подушечек коснулись дрожащие ресницы; парень лежал с закрытыми глазами.
Горячка драки схлынула. Стало холодно в стылом ручье и тревожно за оставленного Мадару. Клон клоном, но спокойней быть рядом самому.
- Пойдём? – тихо спросил Хаширама.
Если бы Изуне захотелось, мужчина готов был мокнуть в холодной воде до самого рассвета.
- Пить хочу, - спокойно.
Сенджу отпустил, сел на колени и отвернулся. Всплеск. Изуна выбрался на берег выше по течению и зачерпнул ладонями там, где они не намутили воду. Вышла луна, прокравшись своим светом над ручьём. Капли засветились, стекая по лицу уставшего младшего Учиха, в голубовато-колдовском. Вода очерчивала почти не заметные днём скулы, шею, сглаженный кадык и ныряла под воротник.
«Хорошо, что завтра будем дома, - подумал Хаширама, глядя на него. Всё это не слабо вымотало в моральном плане. Хоть какого-то извинения он не ждал и не требовал – не дурак. Ему уже хватило веры Изуны в его слова.
Дом.
Всего несколько недель назад Сенджу надеялся называть так Коноху, а теперь почти позабыл о ней.
- Почему ты так смотришь на меня? – произнёс Изуна и криво усмехнулся. Хаширама в очередной раз убедился, как он похож на Мадару, пускай и не лицом; жесты, усмешки и некоторые особые улыбки у братьев были одинаковы. – Решил, что мы оба безумцы?
- Нет, - Сенджу качнул головой, пускай и не мог опровергнуть едкое чёрное пламя в душах членов клана Учиха. Просто не только оно там было. – Ты просто очень красивый, и я залюбовался.
- Что ты…
Так же легко, как мысли прокрались в речь, ладонь сама потянулась к лицу Изуны и сдвинула с щеки прилипшие тёмные пряди.
- Хотя вот так лучше, - добавил он. – Не такой помятый.
Хаширама улыбнулся. Учиха вяло попытался ответить тем же и, опомнившись, качнулся в сторону от его руки. Но касание уже успело затянуться.
- В.. ты сидишь в ручье, - сообщил Изуна.
Сенджу фыркнул, поднялся и подал ему руку. Изуна не принял помощи и поспешил к брошенному лагерю, где уже затухал прогоревший костёр.
Забытый кунай затерялся в траве.

Утром Мадара невинно спросил, почему они в синяках. Старший Учиха настолько доверчиво хлопал ресницами, что Изуна стушевался и не сумел придумать, что ему солгать. Хаширама нервно засмеялся и постарался спасти положение, игнорируя запёкшееся пятнышко крови на собственной верхней губе.
- Твой братик упал в ручей, - заявил он. – И мне пришлось его спасать.
- Это был глубокий ручей?
- Там жили злые ками.
Младший Учиха пошёл неровными пунцовыми пятнами то ли от злости, то ли от неловкости. Изуне повезло чуть больше: шишку на лбу скрывала чёлка, а остальное – более свободная одежда.
Мадара склонил голову на бок и вдруг, чинно сев на колени, поклонился.
- Спасибо, что присматриваешь за моим глупым младшим братом.
Хаширама подавился смехом и даже зажал рот ладонью. Изуна зашипел на него шёпотом:
- Не смей смеяться.
- Я… н… не смеюсь…
- Да ты дрожишь весь!
Но старший Учиха решил добить:
- Нельзя уходить ночью, - сказал он Изуне, грозя пальцем, но не хватало ему взрослой братской интонации. – Там глубоко, холодно и живут ками*. И ты простудишься!
От того, какие Мадара сделал страшные глаза, Сенджу расхохотался так сильно, что повалился на бок, сотрясаясь от хохота. Младший Учиха совсем побагровел и бросился в лес с криком, что он за водой.
- Нет, стой! Ками снова тебя утащат! – крикнул Мадара и бросился спасать брата от неведомых опасностей.
Разумеется, Сенджу за ними не пошёл. Вскоре из лесу до него донёсся треск веток, смех Мадары и более сдавленный – Изуны. Хаширама улыбнулся и принялся собирать вещи.

*Ками в значении «духи».