Техасский холдем* Глава 2. Dirty Deeds Done Dirt Cheap*

Утро застает его совершенно разбитым, мокрым, как мышь, со влажной простыней, спеленавшей ноги, и одеялом, сброшенным на пол.
Попытавшись встать, Дейдара тут же хватается за голову: от затылка и до лба она, словно начинена осколками стекла. Кое-как справившись с собой, он доползает до туалета, где его долго и мучительно тошнит горькой от таблеток желчью. Так его не полоскало со времен колледжа - рвота заполоняет все горло и хлещет даже из ноздрей.
Наконец, когда его отпускает, он приваливается к кафельной стене и медитирует на струйку воды, льющуюся из подтекающего крана. Мышцы живота все еще простреливают судорогой напряжения, а в ослабевших конечностях разливается приятная усталость.
Через полчаса, более-менее придя в себя, он негнущимися пальцами стягивает пижамные брюки и встает под обжигающе горячие струи воды. Собравшись с силами, Дейдара остервенело трет тело жесткой мочалкой, до тех пор, пока кожа не становится красной и не начинает болеть. От кипятка, хлещущего на него сверху, вдруг становится дурно, перед глазами все темнеет и ноги подгибаются. Кое-как выбравшись из ванной, он изо всех сил вцепляется в чашу раковины.
Кап-кап.
Гул крови в ушах постепенно стихает, темнота рассеивается. Несколько раз моргнув, чтобы прогнать стаю назойливых черных мошек, Дейдара смотрит в зеркало.
За год, проведенный в стенах госпиталя, он похудел почти на пятнадцать килограммов и обзавелся новыми шрамами. Один напротив сердца – длинный, выпуклый, похожий на зашитый рот в прожилках белесых следов от швов, два других – поперек ладоней, которыми он инстинктивно, но так наивно пытался прикрыться.
Воспоминания накатывают волна за волной, он тонет в них, захлебываясь. Он должен был умереть там, среди песка, солнца и осколков металла. Там, где было его место.
Зачем он здесь?
Зачем он вернулся?
Дейдара вглядывается в отражение, но видит в своих глазах только пустоту.
***
Он уже давно не чувствует себя живым, но слишком хорошо знает, как обмануть смерть – главное, делать вид, что ничего не случилось.
Никаких рефлексий и ни минуты свободного времени. Нужно вертеться, словно белка в колесе, потому что стоит только остановиться, хоть на секунду, хоть на мгновение, и все, пустота сожрет и не подавится, лишь выплюнет потом обглоданную многоножку позвоночника.
Бег трусцой, походы в магазин, отжимания, ремонт крыши, упражнения на пресс, порно по кабельному, мытье посуды, чистка зубов… Жизнь складывается из тысячи деталей, что, цепляясь одна за другую, образуют рутину повседневности. Комфортную, устоявшуюся, знакомую до последней капли зубной пасты на зеркале. Жизнь…
Иногда он выбирается в ближайший паб, заказывает себе пива и цедит его весь вечер, приткнувшись у дальнего конца барной стойки. Он ни с кем не разговаривает, ни с кем не заигрывает, ничего не хочет. Он просто смотрит.
Смотрит и не может понять: как? Как они могут так жить?
Не зная ни страха смерти, ни облегчения, когда старуха промахивается, и пуля пролетает в миллиметре. Не зная упоения боя, не зная боли утраты.
Дейдара смотрит на них и не верит, что они могут принадлежать к одному и тому же виду. Что он, и эти пассивные, не знавшие ни боли, ни крови создания могут быть слеплены из одного теста. Ему одновременно смешно и отвратительно видеть, как женщины хвастают телами и нарядами, а мужчины трясут кошельками и содержимым штанов.
В один из таких вечеров он, неожиданно для себя, выпивает чуть больше положенного, а на утро он обнаруживает в своей постели черноволосого паренька с бритым наголо лобком и пухлыми, капризно изогнутыми губами. Несколько минут Тсукури мучительно вспоминает подробности прошлой ночи, а вспомнив, едва может подавить мучительный стон - при знакомстве парнишка точно говорил что-то о школе.
Подорвавшись, Дейдара лихорадочно оглядывает комнату и, завидев чужие джинсы, мигом проверяет содержимое карманов: ключи, выключенный телефон, бумажник… Среди вороха кредиток и смятой налички он находит водительские права и выдыхает с облегчением: двадцать два.
- Мог бы и напрямую спросить, - раздается негромкий голос за спиной.
- Не хотелось будить, - пожимает плечами Дейдара и кидает джинсы их владельцу. – Одевайся.
- Не угостишь кофе, прежде чем выставишь за дверь? А то мне на работу, не успею домой заехать.
Тсукури скрещивает руки на груди, прикидывая в уме все варианты.
- Не вопрос. Только вари сам, у меня вечно ослиная моча, а не кофе.
Дейдара вдруг понимает, что не может вспомнить имени, мельком увиденного в чужих правах.
- Спасибо, - чуть натянуто улыбается парень и вдруг добавляет. – Я Сай.
***
Быстро ополоснувшись, Дейдара спускается вниз и уже на середине лестницы чувствует острый запах кофе. Видеть на своей кухне кого-то другого странно и непривычно. Комната словно бы заполняется чужим запахом, звуками, объемом и становится меньше. Несколько минут они сидят в тишине, мелкими глотками поглощая крепкий сладкий кофе.
- Почему ты говорил про школу?
Сай с негромким стуком отставляет чашку и смотрит на него в упор. Дейдара замечает, что глаза у него абсолютно черные и какие-то матовые, без блеска. Это настораживает.
- Я преподаю в школе.
- Ты учитель? – Тсукури едва не давится кофе.
- Не совсем, - Сай улыбается, но улыбка его так и не затрагивает холодных глаз. – Я просто веду кружок изобразительных искусств.
- Ты спишь с учениками? – наплевав на правила хорошего тона, в лоб спрашивает Дейдара.
- Если спал, то стал бы искать общества на одну ночь? – спокойно отвечает Сай.
Дейдара хмыкает: что-то подсказывало ему, что этот черноглазый тихоня нагло врет. Или хотя бы привирает.
- Мне пора, - Сай встает из-за стола и ополаскивает чашку.
Тсукури провожает нового знакомца до входной двери, но тот вдруг останавливается на пороге и говорит:
- Надо будет повторить при случае.
При слове «повторить» перед мысленным взором воскресают детали вчерашнего вечера, тонущие в мягкой дымке алкогольного тумана: жаркая глубина умелого рта, бледные, округлые ягодицы, тихие всхлипы и пошлые звуки шлепков плоти о плоть…
- Ага.
Дейдара провожает рассеянным взглядом прямую, как армейский штык-нож, спину до самого конца улицы и вдруг ловит себя на мысли, что ему, в общем-то, все равно. Нет, с чисто технической стороны ночь была хорошая: красивый, ладно сложенный, раскованный и умелый… Да о таком любовнике многие бы только мечтали! Многие, но не он.
Он легко впустил этого парнишку к себе в постель, но и отпускал точно так же – спокойно и без малейшего трепета. Наверное, он еще не до конца оправился от ранений… Или просто незаметно для себя повзрослел.
Уже собираясь закрывать дверь, Дейдара вдруг замечает отпрыска четы Узумаки, стригущего газон: правая рука подростка перебинтована от кончиков пальцев до самого плеча, а некогда яркие, словно отлитые из золота волосы безжалостно срезаны под ноль.
Усмехнувшись и повеселев, Тсукури возвращается в дом. Испорченное было странным утром настроение неудержимо ползет вверх.
***
Обострившееся обоняние или паранойя?
Дейдара предпочитает не думать об этом: он просто снимает с постели все белье и отправляет в стирку, выставив на барабане девяносто градусов. Не то, чтобы он думал, что школьный учитель чем-то болеет… Но что-то внутри него требовало уничтожить все улики пребывания в доме другого человека.
Выкинув остатки кофе и до скрипа отмыв все чашки, он с головой уходит в привычный распорядок дел: пробежка, душ, готовка, уборка… В этом доме куча абсолютно бесполезного хлама вроде подшивок журналов десятилетней давности, коллекции фарфоровых кошечек или книг на французском языке…Старый дом когда-то принадлежал его тетке, которая приютила его после смерти родителей, а с тех пор, как пару лет назад ее свалил сердечный приступ, он стал единственным его владельцем.
Сегодня он решает разобрать чердак и, вооружившись ведром, тряпкой и парой резиновых перчаток, поднимается по шаткой лестнице наверх. Здесь пыльно и темно, а на то, чтобы нащупать кнопку выключателя уходит почти десять минут. Наконец, когда помещение освещается скудным светом сороковаттной лампочки, Дейдара успевает измазаться в пыли по уши.
Первым делом он выдвигает ящики старого, расписанного облупившимися лаковыми розочками комода с вычурными коваными ручками, но натолкнувшись в первом же ящике на безразмерное ретро-белье, решает оставить старческий гардероб напоследок и заняться коробками, небрежно сваленными у стены.
В первой же из них он обнаруживает стопку смутно знакомых комиксов о Капитане Америке, и только пролистав примерно дюжину выпусков, понимает, что это не чьи-то, а его собственные комиксы пятнадцатилетней давности. Вспотевшими руками вытащив из коробки все содержимое, он почти полтора часа перечитывает уже ставшие винтажными комиксы, то и дело натыкаясь на собственные пометки фломастерами и карандашом.
Ностальгия, неожиданно захлестнувшая его с головой, похожа на сладковатый, опьяняющий наркотический дурман. Кстати, о наркотиках… Пулей метнувшись вниз, он находит в кухонном шкафчике «конфискованную» у мелкого Узумаки травку. Мысленно поблагодарив покойную тетку за то, что та так и не установила в доме противопожарную сигнализацию, потому что все деньги спускала на лотерейные билеты, он наскоро скручивает самокрутку и с наслаждением раскуривает ее.
Дым… Дым… Дым…
Капитан Америка в обтягивающем трико - гора мышц, щедро смазанных радикальным патриотизмом. Дейдара облизывает разом пересохшие губы и ухмыляется: он ведь был гомиком еще до того, как впервые понял, что хочет целоваться вовсе не со стервозными девчонками из группы поддержки… Неожиданная догадка пронзает его не хуже электрического разряда, и он отбрасывает несчастный комикс в сторону.
Остальные коробки плотно перемотаны скотчем – ему приходится использовать зубы, чтобы перекусить его, и от пыли, забившейся в нос, он несколько раз оглушительно чихает.
- Прямо бинго, - выдыхает Дейдара, глядя на тускло блеснувший золотом в скудном свете лампы кубок и стопку грамот.
Почти все из них по химии… Как же он любил этот предмет! Но любил отнюдь не за скучную теорию, но за веселую практику, позволившую ему разнести на куски школьный фонтан.
Когда его взгляд падает на бордовый корешок, сердце вдруг екает и замирает на секунду – это школьный альбом.
Похолодевшими пальцами он достает его из коробки и, сдув пыль, открывает на титульной странице: эмблема школы, скучные пожелания… Он листает его без спешки, хотя вся его сущность требует открыть ту самую, единственно важную страницу.
Наконец, когда на него смотрят знакомые темные глаза, он не выдерживает и с хлопком закрывает альбом.
Нет. Невозможно.
Сколько лет прошло, а болит так, как будто бы это случилось вчера!
Фото совсем не такое, как у всех остальных одноклассников – маленькое, плохого качества, чуть зернистое… Сасори не фотографировался с остальными, ведь его даже не было в выпускном классе, эту фотографию Тсукури вклеил многим позже.
Дейдара вновь раскрывает альбом на заветной странице, и пальцы помимо воли оглаживают глянец фотокарточки. Сасори… Рыжие, в красную медь волосы, глянцевыми кольцами обрамляющие бледное лицо, спокойный, ясный взгляд, легкая, чуть мечтательная полуулыбка… Даже в старших классах, когда все подростки, следуя зову гормонов, вымахали в кабанов и покрылись прыщами, Сасори все еще был похож на восхитительно правдоподобную фарфоровую куклу викторианской эпохи. Дейдара до сих пор помнит, как дразнили его за это мальчишки и как вздыхали по его густым, темным ресницам девчонки.
Как вздыхал он сам. Как задыхался. Как стонал.
Такое не забывается.
Сасори не забывается.
Со всеми этими его вычурными аристократическими замашками, разговорами об искусстве и вечности, страстью к механизмам… Они были мальчишками – запутавшимися, оторванными от мира, отвергаемыми даже другими подростками.
Как же давно это было!
Дейдара обхватывает себя руками и утыкается головой в колени. Навивные дурачки, они думали, что будут вместе несмотря ни на что… Какими же трогательными и глупыми они были.
Родители Сасори сорвались из города в начале выпускного класса: никому ничего не сказав, уехав, словно воры, под покровом ночи, они забрали сына с собой, а заодно, бездумно и жестоко прихватили с собой и его, Дейдары, сердце и покой.
Сасори звонил ему редко – пару раз намекал, что звонки отслеживаются, что родители против, что они теперь живут под чужими именами… Тсукури рвался вслед за ним, требовал, чтобы Акасуна назвал свой новый адрес, обещал приехать, но Сасори молчал, как партизан на допросе – просил подождать и твердил, как заведенный, что любит… Любит… Любит.
Дейдаре тогда было семнадцать – горячая кровь, пустая голова и шило в заднице размером с Крайслер-билдинг, он рвал и метал, не находя себе места, а потому и творил глупость за глупостью, доводя несчастную тетку до белого каления.
А потом… Потом случился выпускной, на котором он от скуки и веселья ради взорвал фонтан в холле и загремел в тюрьму на месяц.
Месяц, за который изменилось все.
Но он, дурак, понял это, лишь вернувшись в теткин дом и прочтя письмо без обратного адреса, отложенное до его прибытия заботливой родственницей.
Сасори записался в добровольцы и отправился на войну.
Прочтя письмо в первый раз, Дейдара думал, что из-за скудности тюремного рациона у него начались галлюцинации. Его Сасори. Его восхитительный, хрупкий, сотканный из шелка волос и бархата кожи Сасори отправился на войну? Туда, где грязь, кровь, сорокоградусная жара и арабы с автоматами наперевес?
Первым же делом он разыскал Чие – бабку Сасори – и потребовал объяснений. Но старуха знала не больше его – ушел добровольно, уехал к черту на кулички, где людей берут в заложники чаще, чем чистят зубы.
Сказать, что он искал Сасори – не сказать ничего. Неделя за неделей, месяц за месяцем он обивал пороги и стучался в закрытые двери, но все тщетно. Порою, он сам себе напоминал рыбу, бьющуюся о лед, что извивается, борясь из последних сил, но так никогда и не приблизится к цели.
Все они что-то скрывали. Скрывали что-то важное и, насколько он мог понять, – чертовски грязное. Ведь не мог же мальчик из хорошей семьи взять и раствориться? Исчезнуть, не оставив и следа?
Дейдара всю голову сломал, силясь понять, что же такое мог сделать его помешанный на старых байках и компьютерах Сасори, что на его личном деле стоит гриф «секретно». Но все это были лишь домыслы, ведь на самом деле он не приблизился к разгадке ни на шаг: просто в пустую убивал время, нянчась то с одной гипотезой, то с другой…
Он так и не стал поступать в колледж, ведь, несмотря на успехи в отдельных предметах, учеба мало интересовала его: он был слишком далек от сухого мира академических знаний и амбиций, ради которых рвали жопы его сверстники.
Ему едва исполнилось восемнадцать, когда он уехал из родного города – переехал в городок, откуда Сасори звонил ему в последний раз. Что он там искал? Зацепки? Улики?
Он был словно одержим, день за днем перечисляя в уме все, что помнил, сопоставляя и обрабатывая… Ему все же удалось найти школу, в которой учился Сасори. Она была совсем обычной, государственной и средней паршивости. Возможно, именно поэтому ему удалось влезть в школьный архив, выставив окно, и выкрасть папку с личным делом. Хотя едва ли это помогло ему продвинуться в «расследовании».
Успеваемость, информация о платежах, скупая, в пару строк, характеристика от школьного психолога и фото. Именно эту карточку Дейдара позже вклеил в школьный альбом.
Нет, он не был сентиментален, но ему отчего-то казалось, что так должно быть, что так правильно…
Чтобы свести концы с концами и платить за крошечную комнату, Дейдаре пришлось найти работу, но ни на одной из них он не задерживался дольше пары месяцев. Кем он только не был: официантом, мойщиком машин, барменом, распространителем листовок, продавцом в книжном магазине. Последняя работа, кстати, неожиданно понравилась ему, и он даже прикипел к ней. В школе Тсукури любил лишь два предмета - химию и литературу, а устроившись на работу сюда, он мог часами напролет зависать между стеллажами, читая приглянувшиеся книжки.
Но, как и все хорошее в его жизни, этот период был относительно быстротечен, отсутствие вестей от Сасори медленно, но верно сводило его с ума. Он был похож на маньяка или сталкера: все стены его темной коморки были увешаны их с Сасори фотографиями, распечатками писем, картами, на которых он пытался составить план перемещений друга по стране… Но все это не давало абсолютно ничего, кроме глухой злобы на собственное бессилие, которое он предпочитал топить в выпивке и травке.
Вечер, когда все изменилось, он помнит поразительно точно, хотя и был изрядно пьян. Он помнит бар, в котором квасил с конца своей смены в книжном, помнит плечистых ребят в кожаных куртках, помнит злость, обуявшую его с первых же секунд драки и не отпускавшую до победного конца.
Он и прежде дрался - к ним с Сасори частенько цеплялись типы вроде Хидана, но еще никогда в жизни он не бился так.
Так отчаянно, так бешено, так, как будто бы от этой пьяной барной драки зависела вся его жизнь. В каждый свой удар он вкладывал всю злобу и ненависть, что скопились в нем на протяжении почти двух лет бесплодных поисков, он бил не жалея себя и не щадя других. И нет, ему не хотелось победы – он просто упивался болью и запахом крови.
Но он победил.
Двоих из «байкеров» отправили в реанимацию сразу же, а третий, оказавшийся несовершеннолетним сукиным сыном с богатыми родителями, натравил на него целую свору адвокатов.
Тут-то ему и предложили выбор: тюрьма или… служба в армии. В этот момент в его голове что-то щелкнуло – клац! и все кусочки сложились воедино.
И как же он раньше не додумывался? Сидел, жевал сопли, слонялся, как неприкаянный… Слабак. Бумаги он подмахнул не глядя, а следующие несколько лет жизни слились для него в причудливый калейдоскоп из плацдарма, чистки сортиров, песка и крови.
В учебном лагере ему не нравилось от слова совсем – садисты-инструкторы, бесконечные наряды за малейший проступок, дурацкие марш-броски… Но он терпел, сцепив зубы, положив с прибором на собственную гордость, но терпел, не пикнув, за что и был вознагражден.
Будущих саперов готовили тщательно: натаскивали, будто собак, до выработки безусловного рефлекса, до звонкой пустоты в голове, до механической, словно у конвейерных роботов, четкости в каждом движении.
И это было восхитительно.
Многие боялись отправки на фронт – молились, беззвучно, лежа на койках перед сном, слали домой душещипательные письма, звонили подружкам… Многие. Но только не он.
Дейдара ждал часа «икс» со странной, предвкушающей радостью, с какой, обычно, дети ждут Рождества или дня рождения. Он спал и видел, как надсадной гул вертолетных лопастей увезет их прочь, туда, где на километры вокруг простирается рыжая, словно умытая кровью, пустыня.
Ему некому было писать и некому звонить: он не хотел возвращаться назад, в пустоту серых будней, в старый дом тетки или жалкую клетушку, в которой прожил последние несколько лет. О, нет, ему просто некуда было возвращаться – только вперед.
И странное дело – только там, где днем температура доходит до пятидесяти, а ночью опускается значительно ниже нуля, где льется кровь, гремят взрывы, а с ажурных минаретов по пять раз на дню тоскливой птицей призывает к молитве муэдзин, он чувствовал себя свободным и спокойным, словно вернувшимся домой после долгого, тягостного странствия.
Со временем причины, по которым он отправился на фронт, становились все призрачнее и призрачнее, а образ Сасори, некогда живой, словно выжженный каленым железом на изнанке век, вылинял и потерял в красках.
Что это было? Настоящая любовь или же простая детская влюбленность, что из-за тягот разлуки зацементировала его сердце, не оставив в нем места ни для кого, кроме призрака рыжего мальчишки?
Раньше ему казалось, что найдя Сасори, он обретет покой. Но так ли ему был нужен этот покой? И заснет ли обратно потревоженная единожды жажда?
Он не знал ответов на эти вопросы. Но кое-что все же знал доподлинно.
Эта работа, эта странная, щекочущая нервы, заставляющая балансировать на самом краю, работа на самом деле была и не работой вовсе.
Облачение в тяжелый костюм и давящие вибрацию ботинки, шипение рации возле уха, ощущение прохладных, гибких проводов между пальцами… Те минуты, когда он смотрел на мир сквозь непробиваемое, поликарбонатное забрало шлема, были самыми счастливыми и самыми спокойными в его жизни. Кевлар и баллистический нейлон надежно укрывали его не только от взрывов, но и от собственных беспокойных мыслей. Они были подобны панцирю, спрятавшись за который, Дейдара, наконец, мог прекратить быть собой – тем слабым, сжираемым сожалениями и противоречиями мальчишкой, и стать кем-то другим. Тем, кем всегда хотел быть.
***
Иногда он словно бы зависает: застывает посреди действия и проваливается в бездну памяти, листая годы, словно календарь. Но воспоминания его то и дело перемежаются смутными образами, странными, фантосмагоричными сценами, и ему не сразу, но удается понять, что фантазия играет с ним злую шутку – пытается заставить поверить в то, чего нет.
Плоды воображения и плоды земли очень похожи – и там и там зерно должно упасть в плодородную почву, чтобы прорости. В его, Дейдары, случае, зерно сомнения упало в чистый чернозем – беспокойство, противоречия, отчаяние… Страх растет быстро, беззастенчиво сжирая все, что попадается на его пути.
Порою с ним случаются беспокойные ночи, когда он не может заснуть до самого рассвета.
Провал в памяти и провал в жизни.
Иногда он начинает всерьез задумываться над тем, чтобы сознаться во всем Умино: покаяться, словно грешник на смертном одре, и добровольно заключить себя в ласковые объятия санитаров. Но лишь иногда – он слишком хорошо знает себя и всю подноготную этого мира.
К тому же, его все еще не оставляет та странная, иррациональная надежда, что проклюнулась в нем после звонка Зецу. Дейдара терпеть не мог этого скользкого типа, но не мог не знать, что тот никогда и ничего не делает просто так, безо всякого умысла. Уж кто-кто, а он-то точно звонил не для того, чтобы справиться о его самочувствии… Все последние дни Тсукури ломал голову над тем, что же нужно Зецу от него, но так и не смог додуматься ни до чего, кроме смутных, высосанных из пальца догадок.
Впрочем, блуждать в тумане неведения ему оставалось недолго.
***
- Дейдара Тсукури?
Дейдара продирает глаза и бросает взгляд на тускло светящийся в темноте циферблат часов. Видимо, звонить посреди ночи вошло у этого мудака в привычку.
- Зецу.
- Рад снова слышать тебя. Жаль, что в прошлый раз нам пришлось так быстро попрощаться, но сам понимаешь...
- Ближе к делу, - говорит Дейлара, садясь в кровати, и чуть откашливается. Он старается, чтобы голос звучал как можно бесстрастнее, хотя внутренне сгорает от любопытства и острого томления, почти предвкушения…
- Ближе так ближе, - покорно соглашается собеседник. – Как тебе идея вернуться в строй?
- Не верю, что даже у тебя это получится, - фыркает Тсукури, силясь скрыть разочарование.
- А кто говорил про старую работу? – смеется Зецу. – Я могу предложить тебе кое-что другое.
- И что же?
- Не по телефону.
Дейдара облизывает разом пересохшие губы и перехватывает мобильник поудобнее вспотевшей от волнения ладонью.
- Куда подъехать?
- Зачем ехать? У нас доставка на дом.
В этот момент Тсукури слышит странный шум, доносящийся с первого этажа, и вскакивает с кровати.
- Эй, Зецу?!
Но в трубке, как и в прошлый раз, слышатся только короткие гудки.
- Вот дерьмо, - раздраженно бормочет Дейдара и нащупывает пальцами прохладную рукоять пистолета, спрятанного в зазоре между матрасом и спинкой кровати.
Сориентировавшись на тихие звуки, он осторожно спускается по лестнице, минуя скрипучие ступеньки и, спрятавшись за косяком, аккуратно заглядывает в кухню.
- Доброй ночи.
Дейдара озадаченно моргает, пристально разглядывая человека, сидящего за столом и пьющего чай из его любимой кружки. Очень невозмутимого человека со спокойным, холодным взглядом опытного убийцы.
- Ты вломился в мой дом, это частная собственность, - прощупывает почву Тсукури, проходя вглубь помещения и нацеливая пистолет на незнакомца.
- Зецу предупреждал, что с тобой могут возникнуть сложности, - говорит собеседник и с тихим стуком ставит чашку на стол.
Дейдара чувствует, как начинают затекать мышцы: это только в кино герои могут держать пистолет в вытянутых руках часами, в реальности же, сколь бы тренированным ни было тело, конечности устают гораздо быстрее. Да еще и это древний пистолет – он нашел его у тетки в гараже и все никак не мог привыкнуть к неудобной ручке и большому весу.
- Присаживайся, нам нужно поговорить.
Тсукури хмурится, ему до зубного скрежета не нравится это вымораживающее спокойствие и то, как ясно ему дают понять, кто здесь хозяин положения. Дейдара с громким скрипом выдвигает стул и садится на него, демонстративно кладя перед собой пистолет.
- Я слушаю.
Но незнакомец не торопится: потягивает чай, жует печенье, выуженное из вазочки, и ведет себя так, словно сидит за столиком кафе в праздный день. Дейдара нервно сцепляет пальцы в замок и буравит его тяжелым взглядом.
- Благодарю за чай. А теперь к делу, - с этими словами он тянется ко внутреннему карману пиджака.
Тсукури реагирует быстрее, чем успевает сообразить: в тишине отчетливо слышен щелчок предохранителя.
- Спокойнее. Не стоит нервировать моего напарника.
Дейдара прослеживает его взгляд и в желтом свете фонарей видит, что аккурат напротив дома припаркована машина. Окно со стороны водительского места опущено, и даже с такого расстояния он может заметить алую точку тлеющей сигареты.
Тсукури опускает руки, но оружия из пальцев так и не выпускает.
- Ты знаешь, что это?
На стол ложится колода карт.
- Знаю.
- А название «Акацуки» тебе о чем-нибудь говорит?
- А должно?
- Взгляни на пять верхних карт.
Тсукури дулом пистолета ворошит стопку, а потом с недоверием смотрит на собеседника.
- Ты серьезно?
- Серьезнее некуда. Нам нужны те, кто разбирается в этом.
Дейдара фыркает.
- Почему ты так уверен, что я соглашусь?
- Это очевидно: ты нужен нам, а мы тебе.
- Что ты несешь?! – он не может сдержать прорывающееся наружу тихое бешенство.
- Ты уже сдался? Так и останешься до конца своих дней здесь, в доме, пропахшем нафталином и кошками? Будешь перебирать воспоминания, зализывать раны и кровоточащую гордость?
Дейдара невольно оглядывается: пасторальный пейзаж в вычурной рамке на стене, пошедшие буграми обои в цветочек, скатерть в оборках и сигаретных ожогах… Он ненавидит человека напротив за то, что тот буквально двумя словами вскрыл то, от чего Тсукури бежал все последнее время. Но себя он ненавидит больше.
За то, что сбегал. За то, что пытался закрыть глаза. И за то, что у него это так и не получилось.
- Ты ведь и сам знаешь, что никогда не сможешь стать здесь своим, все бесполезно.
Злость уходит так же неожиданно, как и пришла – откатывается назад, словно волна, разбившаяся о скалу, оставляя после себя лишь странное опустошение. Он берет в свободную руку карты, их глянцевая гладкость будит в памяти целую бурю тщательно забиваемых воспоминаний. Когда-то давно, когда их взводу только выдали Колоду Смерти, они до дыр засматривали карты с крошечными фотографиями, в тайне мечтая схватить кого-нибудь из младших мастей…
- Думаешь, этот кусок вам по зубам? Харя у вас не треснет собирать роял флеш**?
Впервые за весь вечер на лице собеседника мелькает что-то, отдаленно похожее на эмоции.
- Это жизнь, а не партия в техасский холдем. К тому же ты недооцениваешь уровень нашей… Компетентности, - говорит он и разжимает кулак. На стол, один за другим с громким металлическим стуком падают патроны.
Дейдаре требуется совсем немного времени, чтобы сообразить откуда они. В два движения он выщелкивает из пистолета обойму, а потом в легкой растерянности смотрит на человека по ту сторону стола.
- Девять. Полный магазин.
Тсукури требуется все его самообладание, чтобы не запустить бесполезным теперь оружием в это раздражающе спокойное лицо. Но он держит себя в руках.
Ему даже не нужно говорить «да», потому что этот парень все понимает без слов: выкладывает на стол авиабилет и, поднявшись на ноги, идет к выходу.
- И да, не бери это ископаемое, проблем со снаряжением у тебя не будет.
Дейдара бросает злой взгляд на прямую спину.
- Кстати, меня зовут Учиха Итачи.
- Да хоть Рокко Сиффреди***.
Когда полосы фар, мазнув желтыми языками кусты перед домом, скрываются за поворотом, тугая пружина злости, на протяжении всего разговора сжимавшаяся все туже и туже, оглушительно выстреливает.
Едва не рыча от злости, Дейдара опрокидывает стол и со всего размаху запускает пистолетом в стеклянную дверцу посудного шкафа. Звон осколков почти оглушает, но это, как ни странно, приносит удовлетворение.
Содрав, наконец, дурацкий пейзаж со стены, он разламывает пластиковую рамку на дюжину кусков и, выудив из-под горы образовавшегося мусора авиабилет в пластиковом кожухе, идет наверх.
Посадка на рейс начнется через пару часов, но едва ли ему нужно так много времени: он возьмет с собой лишь документы, сменную одежду, да зубную щетку.
Ведь он возвращается домой, чтобы забыть последний год как страшный сон.
____________________________
*Dirty Deeds Done Dirt Cheap (с англ. Грязные дела сделаю задарма) - песня австралийской хард-рок группы AC/DC, записанная в 1976 году.
**Роял Флеш (англ. Royal Flush) - частный случай стрит-флеша, состоящий из карт от туза до десятки одной масти, которые часто называют "карты Бродвея" или "Бродвей".
***Рокко Сиффреди — итальянский порноактёр, продюсер, сценарист, режиссёр и писатель.