Терпение

Вообще-то, Сакура не дура – ну, разумеется, настолько, насколько это вообще возможно. То, что происходит – она предпочитает называть это «наивностью». То, что происходит – она предпочитает не говорить об этом вообще.
У неё на безымянном пальце левой руки – кольцо. Тоненький золотой ободок, неслыханная, но всё-таки встречающаяся роскошь среди куноичи. Знак того, что себе она не принадлежит.
Сакуру это смешит – себе не принадлежит, а тому, кому отдана – и даром не нужна. Всё, что она от него получила – золотой ободок да с каждым месяцем увеличивающийся живот. Возможность жить в запустевшем доме клана Учиха. Фамилию. Дежурные сухие поцелуи в скулу при нечастых встречах.
И, конечно, всеобщую зависть – внешность у мужа запоминающаяся. Он красив, если говорить о внешности. Он урод, если говорить о том, что у него внутри.
О нет, конечно, несчастный и запутавшийся, давайте обнимем его и обогреем, он же, дурачок, не ведает, что творит. Его ровесников приговаривают к смертной казни и за меньшее. Его ровесники умирают, пытаясь защитить то, что любят. Его ровесники сражаются, живут, дышат и чувствуют.
Саске отлучили от деревни – велико наказание для того, кто ради этой деревни и пальцем не пошевелил.
Саске отлучили от жены и будущего ребёнка – ну что уж тут поделаешь.
Бедный Саске. Счастливая Сакура.
Как прекрасно.

Вообще-то, Сакура действительно не дура – вертит золотой ободок на пальце, рассеянно гладит живот и прекрасно понимает, что любовью к ней тут и не пахло. Это она – она любит так, что готова простить всё, что угодно. Это она – она может принести себя в жертву и стерпеть всё и немного больше.
Простить-то она может, а вот забыть – это вряд ли. Всегда злопамятной была, этого не отнять, и господи, как это не любили в ней родители.
Любовью к ней тут и не пахло, а вот корыстью – за версту. Самая выгодная партия – симпатичная, неприхотливая, влюблённая. Такую можно оставить, на такую можно свалить что угодно. Она уже показала, какая выносливая – она всё выдержит.
И золотой ободок, и с каждым месяцем увеличивающийся живот. И возможность жить в запустевшем доме клана Учиха. И фамилию.
И, конечно же, дежурные сухие поцелуи в скулу при нечастых встречах.
Выдержит и улыбнётся, как и подобает примерной жене, и только в глазах её будет мелькать вопрос – а зачем ей это всё, господи?

Саске ведёт рукой по бедру, и рука у него холодная.
Он смотрит на её лицо, но кто его знает, что он видит?
После долгой заминки он целует её в округлившийся живот и отстраняется.
– Я не думаю, что стоит, – говорит он спокойно, и Сакура отворачивается.
Он не думает, что стоит? О нет, он вообще не думает.

Вообще-то, Сакура дура всё-таки.
Одной её любви на двоих не хватило, одной её верности – тоже не хватит. Так искренне верить, что возможность быть с любимым человеком окрыляет и делает счастливым по умолчанию – и так жестоко в этом ошибиться.
У её ребёнка отец есть только на фотографии – и в редких мгновениях его возвращения, когда он, всё такой же красивый, целует жену в скулу, а дочь — в лоб.
Его отлучили от семьи, которая ему не нужна, а его семью лишили отца и мужа, которых и так не было бы. Впрочем, они справляются – как и семьи тех, чьи кормильцы погибли на войне.
Бедный Саске. Счастливая Сакура.

Она вообще не помнит, а с чего она решила, что в их отношениях может что-то измениться? – но Сарада лезет на руки, и, наверное, всё не так уж и плохо.
Этого Сакура ещё не решила наверняка.