Точка невозврата (глава 3)

Темари сейчас не одна…
Перекатывать эти слова у себя в голове, смакуя их и обдумывая раз за разом – до странного болезненно. Канкуро вздрагивает и воровато оглядывается через плечо, когда из кухни эхом доносится заливистый, совершенно непривычный смех сестры.
Темари… смеется? Это кажется настолько же поразительным, насколько абсурдным. Охваченный странным волнением, Канкуро судорожно пытается припомнить, когда в последний раз хотя бы видел ее улыбку. Не ту, кривую и ехидную… а настоящую. Но мысли как назло путаются, не оставляя ни малейших шансов разобраться в собственных воспоминаниях. Дыхание сбивается, и Канкуро кажется, будто его ударили в солнечное сплетение; он снова чувствует себя преданным, безжалостно раздавленным.
Она счастлива.
Счастлива без него.
Осознание этого жжется где-то глубоко внутри, разъедает кислотой. В глазах мутнеет, грудь обдает жарким всполохом - и Канкуро оказывается не в силах совладать с внезапной вспышкой собственного гнева.
К черту…
Он яростно врывается в кухню, и замирает лишь на долю секунды, когда их взгляды встречаются: ее - непонимающий, почти испуганный, и его – лихорадочный, горящий опасным огнем. Сердце, до этого бешено колотящееся в груди, внезапно пропускает удар. В этот момент Канкуро с пугающей отчетливостью понимает, что пожалеет о содеянном еще не раз. Понимает, но уже не может остановиться.

Джонинский жилет этот герой-любовник явно не заслужил: реакция у него ни к черту. Канкуро бесцеремонно хватает его за шиворот, стаскивает со стула и швыряет в сторону двери – незнакомец летит кубарем и врезается затылком в стену.
«Наверное, больно», - злорадно отмечает про себя Канкуро.
- Проваливай, - в его голосе неприкрытая ненависть и раздражение. – Чтобы больше тебя здесь не видел.
Вопреки ожиданиям, бедолага оказывается на редкость понятливым и сговорчивым: не проходит и десяти секунд, как входная дверь шумно захлопывается за его спиной.
Именно тогда Канкуро остается один на один с собственной сестрой, буравящей его ледяными, полными черной злости глазами.
- Ты отвратителен, - ее бледные губы еле шевелятся.
- Знаю, - спокойно и тихо отвечает он, почти раскаиваясь. – Но я не мог равнодушно смотреть на его отчаянные попытки затащить тебя в постель.
Темари мгновенно вспыхивает и смущенно отводит взгляд, делает вид, что увлеченно рассматривает рисунок на скатерти. А Канкуро всеми силами борется с непреодолимым желанием легко коснуться ее румяной щеки, провести по ней кончиками пальцев, украдкой дотронуться до приоткрытых губ…
Она прекрасна.
Он любит в ней все: любит каждую черту ее идеального лица, любит ее бойкий, невероятно сложный характер, любит ее неискушенность и чистоту.
Он любит ее саму, такую близкую и родную.
Это похоже на наваждение. Его влечет к ней, тянет с какой-то пугающей силой, и кажется, будто воздух между ними наэлектризован до предела и вот-вот послышится треск разрядов.
Уже в который раз Канкуро ловит себя на мысли, что давно готов переступить невидимую черту.
Он готов стать для нее кем-то большим, чем просто братом…
Темари нервно вздрагивает и делает резкий короткий выдох, когда их руки соприкасаются, когда чужие горячие пальцы осторожно, но одновременно настойчиво переплетаются с ее собственными… Прикосновение обжигает ладонь, едва ощутимо бьет током.
Напряжение нарастает и становится почти осязаемым.
- Ты чего? – сглотнув застрявший в горле ком, кое-как выдавливает из себя Темари.
Словно опомнившись, она спешно одергивает свою руку, зачем-то прижимает ее к груди и пятится назад. Канкуро молчит и задумчиво смотрит на ее крепко стиснутый, мелко дрожащий кулак с побелевшими костяшками. Внутри становится холодно и совсем пусто, в душе поселяется равнодушие, странное безразличие. Подсознание же издевательски нашептывает:
А ты ожидал чего-то другого?
Канкуро зажмуривается, качает головой, отгоняя от себя ненужные мысли.
Вот только его пальцы, внезапно сделавшиеся неподвижными и окоченевшими, все еще помнят волнующее тепло прикосновения.

***
В тот раз он не нашел лучшего выхода, чем позорно сбежать. И он сбежал: с легкой руки младшего брата получил более-менее долгосрочную миссию в Деревне скрытого Камня, взял с собой отряд из трех шиноби и на рассвете покинул Суну. Тогда ему казалось, что это единственный способ отвлечься и не думать о ней. Канкуро понял, как сильно ошибался, когда на них напали во время ночной стоянки на границе. Он все еще помнит едкий запах взрывных печатей, лязганье катан и душераздирающий предсмертный хруст переломленной надвое Карасу. Помнит, как из последних сил он пытался сфокусировать блуждающий взгляд на своей окровавленной руке, пробитой чуть выше локтя каким-то штырем… Помнит внезапно завладевшую им сонливость, слабость во всем теле, а еще – свинцовую тяжесть собственных век.
И напоследок - мелькнувшее в мыслях глупое сожаление о том, что так и не сказал ей ни слова на прощание.

Он приходит в себя уже дома, лежа под прохладной толщей белоснежного одеяла. Едва разлепив глаза, Канкуро пытается приподняться над постелью, но стоит ему опереться на левую руку, как предплечье простреливает чудовищной, невыносимой болью.
- Лежи, тебе нельзя вставать, - он чувствует, как ладони сестры мягко упираются в его грудь, чуть надавливают, заставляя вновь опуститься на подушки.
Сквозь застилающую глаза пелену рассмотреть что-либо не представляется возможным, но Канкуро готов поклясться, что сейчас Темари изучает его настороженно-взволнованным, крайне внимательным взглядом.
- Как себя чувствуешь? – надо же, он не ошибся: ее голос и правда предельно серьезен.
- Паршиво, - честно отвечает он.
Матрас едва ощутимо прогибается, когда Темари усаживается на самый его край, придвигается ближе. Оставив бесполезные попытки наблюдать за происходящим, Канкуро вздыхает и устало прикрывает глаза. Постепенно им завладевает долгожданная безмятежность и спокойствие. Главное, что сейчас она рядом. Совсем близко – только руку протяни… Волнуется за него, окружает заботой. От осознания этого на душе становится так хорошо и тепло. И Канкуро не замечает, как его губы, дрогнув уголками, сами растягиваются в улыбке.
Вязкая дрема засасывает, подобно стоячим водам болота.
Уже засыпая, Канкуро чувствует легкое, невесомое прикосновение чего-то теплого к своей щеке.

***
Так начинается череда безмятежных дней, наполненных домашним уютом и ароматом свежеиспеченных блинчиков по утрам. Канкуро кажется, что это самое счастливое время в его жизни. А все потому, что рядом она. Почти все свое время Темари проводит дома в его компании, сознательно отказываясь от миссий и заданий. Канкуро чувствует себя настоящим эгоистом, ведь больше всего на свете ему хочется верить, что делает она это ради него.
Однако сложнее всего – оставаться на расстоянии, когда она так близко. Когда она сосредоточенно перебинтовывает его руку, один за другим накладывая ровные витки поверх красноватой расселины рубца. Когда ненароком касается его кожи кончиками пальцев, заставляя все внутри волноваться и трепетать. Или когда засыпает на диване в гостиной, уронив надоевшую книгу, - такая милая, донельзя трогательная в своей беззащитности. Тогда Канкуро, напрочь забывая про все еще саднящее предплечье, осторожно берет ее на руки и прижимает к себе. Несет в постель, укладывает на смятые простыни, бережно укрывает одеялом…
Наверное, он бы отдал все за возможность засыпать вместе с ней по ночам.
Наверное, он бы смог сделать ее счастливой, сложись все немного иначе.

***
Канкуро подозревает, что, по закону подлости, счастье недолговечно: со временем все вернется на круги своя. Так и случается в один из промозглых ноябрьских вечеров.
- Я ухожу на миссию, - сообщает она отрешенно, как бы невзначай.
Он ожидал чего-то подобного и, казалось, был морально готов. Но почему-то в груди все равно неприятно щемит, а взгляд стекленеет.
- Когда? – Канкуро не узнает собственного голоса. Как бы ни старался, он оказывается не в силах скрыть свое расстройство.
- Завтра днем.
Сейчас ему хочется только одного: не отпустить ее любой ценой. Просто взять и запретить, ради ее безопасности, ради своего спокойствия… да ради чего угодно, лишь бы только она осталась. Осталась с ним.
Канкуро все понимает. Не такой уж он и дурак. Причина кроется в его выздоровлении: рука зажила – и Темари больше ничто не держит. Она выполнила свой долг по уходу за больным братом, а сейчас спешит скорее избавится от этой обузы. Вот только вслух она этого никогда и ни за что не скажет. Потому что нет нужды объяснять то, что понятно и без слов.
Старательно подавляя зарождающуюся в душе обиду, Канкуро все же находит в себе силы и со всей серьезностью, на которую только способен в данный момент, напоминает ей:
- Будь осторожна.
Темари не отвечает. Лишь одаривает его той самой, искренней лучезарной улыбкой, от которой у него внутри все переворачивается.

***
Небо темнеет, наливаясь с краёв розоватой дымкой скорого заката. Вечер не обещает ничего, кроме еще большего разочарования. Предчувствуя это, Канкуро решает снова сбежать от проблем. Он запирается в небольшой мастерской на втором этаже, оставаясь в молчаливом окружении своих кукол. Но стоит ему захлопнуть за собой дверь и обернуться, как сердце сжимается чьей-то ледяной рукой: прямо на полу, поверх расстеленного куска серой мешковины, покоится изуродованная Карасу. Вернее, то немногое, что от нее осталось. Сейчас марионетка выглядит поистине ужасающе: тело – сплошь щепки да покореженные вставки металла, голова отвалилась и безвозвратно утеряна, а о некогда существовавших ногах напоминают лишь два одиноких шарнира суставов. От подобного зрелища становится как-то не по себе. Канкуро тяжело вздыхает и спешно отводит взгляд: возрождение Карасу кажется ему непосильной задачей.

Работа всегда помогает отвлечься, отгоняет ненужные, глупые мысли. Канкуро и не замечает, как вечер плавно перетекает в ночь, как за круглым стеклом окна сгущаются непроглядные черно-серые сумерки.
Внезапный приглушенный щелчок дверного замка, донесшийся снизу, заставляет его прислушаться.
- Темари?
Она не отзывается подозрительно долго, и в голове сразу же мелькает нехорошая догадка. Канкуро откладывает в сторону неотесанный деревянный брусок и встает из-за стола.

Он не ошибся в своих предположениях: дом опустел, его сестры нигде нет.
Но куда она могла пойти в такое время?
Канкуро чувствует, как им завладевает беспокойство: удушающее, истеричное. Неизвестность пугает, заставляет прокручивать в голове всевозможные варианты: правдоподобные и не очень, обнадеживающие и самые страшные… Это невыносимо. Он больше не может терзаться сомнениями, не говоря уже о том, чтобы ждать: второпях обувается, сгребает в охапку куртку и покидает дом, окунаясь в темноту прохладной ноябрьской ночи.
Перед глазами один за другим мелькают безлюдные переулки, утопающие в сизой завесе тумана. Канкуро невольно ускоряет шаг, но, дойдя до очередного поворота, внезапно останавливается. Кажется, он уже давно заблудился в этом бесконечном лабиринте однотипных домов из тускло-серого песчаника.
Темари нигде нет.
В лицо ударяет колким порывом ветра: мелкие песчинки неприятно скребут кожу, попадают в глаза, из-за чего приходится часто моргать. Начинается песчаная буря. Любому жителю Суны известно, что когда бушует стихия, лучше вообще не высовываться из дому. Вот только Канкуро не намерен сдаваться: он надевает капюшон, прячась от непогоды, и уверенным шагом направляется вглубь неизвестного ему квартала. Он не помнит, чтобы бывал здесь когда-либо ранее, но светящаяся неоновыми огнями вывеска местного бара кажется ему до боли знакомой. Ни секунды не раздумывая, Канкуро толкает локтем скрипучую створку двери и заходит внутрь.
Атмосфера бара наполнена запахом дешевых сигарет, приглушенным звоном бокалов и неярким, рассеянным светом цветных ламп, хаотично понатыканных по периметру потолка. Канкуро оглядывается по сторонам, обводит усталым взглядом небольшое, скудно обставленное помещение. Тут совсем безлюдно: только сонный бармен у стойки да пара влюбленных за дальним столиком…
Стоп.
Канкуро несколько раз изумленно моргает, будто пытаясь удостовериться в нормальности своего зрения. Нет, ему определенно не показалось. Это же Темари. Его Темари, сидящая в компании все того же горе-джонина, лапающего ее за коленки под столом… Канкуро понимает, что с ней явно что-то не так: полуприкрытые, будто бы сонные глаза, пьяная улыбка и излишне расслабленная поза говорят сами за себя. Сомнений не остается: Темари уже дошла до той кондиции, когда ее можно безо всякого труда взвалить на плечо, отнести в ближайшую подворотню и там оттрахать, не встретив при этом ни малейшего сопротивления. От одной лишь этой мысли в горле начинает противно першить, а язык намертво присыхает к небу. Мгновение – и состояние секундного замешательства бесследно проходит. Ярость закипает, пенится, бьет через край, затапливая изнутри, - руки сами сжимаются в дрожащие от напряжения кулаки. Желание убить того, кто сейчас сидит напротив нее, становится непреодолимым…

- Я тебя предупреждал.
Захват, прицельный удар под дых – и на пол летят красные брызги. Сквозь нарастающий гул, стоящий в ушах, Канкуро слышит испуганные возгласы бармена, но уже не может остановиться: избивает скрючившееся на полу тело, раз за разом бьет в голову – пока пальцы не пачкаются в крови, пока несчастный джонин не начинает молить о пощаде.

***
Ноги по щиколотку увязают в прохладном настиле песка, наметенного отшумевшей бурей; каждый шаг сопровождается мягким шорохом.
Кажется, Темари заснула у него на руках: ее светлая макушка прислонена к его плечу, а бледная рука еле держится за расстегнутый ворот куртки, рискуя в любой момент сорваться вниз.
И о чем она только думала?
Этим же вопросом Канкуро задавался и в тот день, когда она ушла. Тогда он так и не нашел ответа, и наверное, было бы по меньшей мере глупо искать его сейчас.
Что могло с ней случиться, не появись он вовремя?
Ему страшно даже думать об этом. Невыносима сама мысль о том, что кто-то может причинить ей боль, ввергнуть в унижение или обидеть. Канкуро глубоко убежден: он единственный, кто мог бы защитить ее от всего этого. Вот только она никогда не позволила бы ему это сделать.
Она всегда была такой, с самого детства: излишне самостоятельной, зачастую неосторожной в словах, а чуть что не так - способной кому угодно дать сдачи.
Темари всегда была для него совершенно особенной. Канкуро подсознательно выделял ее среди всех остальных: она была умнее, сильнее и красивее других девчонок. Она была лучшей в любом сравнении. Быть может, именно поэтому он не видел смысла обращать свое внимание на кого-то еще. Но время шло, они взрослели, и постепенно Канкуро начал догадываться, что те чувства, которые он к ней испытывает, сложно назвать братскими. На протяжении нескольких лет он старательно гнал от себя подобные мысли, зачастую избегал общества Темари, все чаще запираясь в своей мастерской и оставаясь в безмолвной компании марионеток. Но даже тогда ему казалось, что их неподвижные мутно-стеклянные глаза смотрят на него с осуждением и молчаливым укором.
Все изменилось в один короткий миг, за тысячную долю секунды. А Канкуро до сих пор не может понять, в какой именно момент точка невозврата осталась позади. Он не был готов к этим внезапным переменам в своем сознании. И уж тем более он не был готов к тому, что рано или поздно ему придется делить Темари с кем-то еще.

***
Они добираются до дома, когда рассвет только-только начинает серебрить иссиня-черную кромку горизонта. Канкуро вносит сестру в ее комнату, осторожно опускает на смятую постель: Темари чуть слышно вздыхает во сне и поворачивает голову набок, вжимаясь щекой в прохладную подушку. На ее лице застыло какое-то беспокойное выражение: брови сдвинуты к тонкой переносице, губы сжаты в жесткую ниточку…
Что тревожит тебя, родная?
Не удержавшись, Канкуро наклоняется над ней, проводит тыльной стороной ладони по теплой девичьей щеке - на кончиках пальцев искрит от этого простого и, казалось бы, ничего не значащего прикосновения. Дыхание тотчас сбивается, становится шумным, прерывистым. И Канкуро уже не может отстраниться, не может убрать свою дрожащую руку от ее лица…
Больше всего на свете он желает сейчас лишь одного: остаться с ней этой ночью. Здесь и сейчас, в этой душной комнате, на этой скомканной простыне…
Обнимать ее, по-собственнически подминая под себя, вплетать пальцы в волосы, покрывать жадными поцелуями ее беззащитную шею. Чувствовать ее тепло, ее отзывчивость. Чувствовать ее саму, такую неискушенную, невинную… И присваивать ее себе, всю без остатка.

Потому что только так – единственно правильно.
Так должно быть.