В Сунагакуре падал снег

В Сунагакуре падал снег.
Огромная, почти во все небо, темно-синяя луна глядела на замерзающую пустыню с востока, откуда не уходила вот уже который день. Черные тени становились все длиннее, расползаясь щупальцами по земле, словно стремились сбежать от ужасающего немого лика последнего источника света.
Снег хрустел под подошвами словно кости мелких животных, словно мельчайшие осколки хрустальных сердец, рассыпанных на мили вокруг, насколько хватало глаз. Каждая тень казалась клочком ночного неба, а неестественно-серебристые сугробы были похожи на кладбища упавших звезд.
Сасори хотел, чтобы все было не так. Чтобы вместо леденяще-синей луна была темно-алой, и отблески ее света на ладонях сливались в воображении с пролитой им когда-то кровью. Чтобы из испещренной глубокими трещинами земли вырывались столбы пламени, и в горле давно пересохло от недостатка влаги. Чтобы мир стал одним огромным вулканом, грозно смеющимся и выжидающим, когда природа окончательно ослабнет и можно будет поглотить останки умирающей планеты. Чтобы каждый из девяти дней, что он бредет по бывшему царству песков и солнца, был сравним с кругом ада. Так было бы просто привычней.
Но вместо низкого убивающего солнца была равнодушная луна, вместо безумия красного – спокойствие мертво-холодного синего, вместо золота – серебро, а вместо духоты и зноя – ветер. Ледяной, пробирающий до костей, оседающий снегом на легких и неожиданно стихающий, позволяющий отдышаться и немного передохнуть. Но Сасори было уже почти все равно. Он привык к ветрам с детства, а лед или пламя, наверно, уже не имеет значение. Пустыня может быть и царством снега и луны. Это не умалит ее величия и губительной силы.
Он пересек молчащее селение, даже не глядящее на него пустыми глазницами окон. Деревня погрузилась глубоко в себя, ей не было дела до вернувшегося после долгого отсутствия сына. Бывшая раньше пристанищем солнца, теперь она служила новой властительнице небес. Некогда величественные стены остались позади. Сасори не захотел останавливаться в деревне даже ненадолго – знал, что не выдержит.
Ветер нежно перебирал казавшиеся черными в этом фантасмагорическом освещении волосы мужчины. Сасори уже давно понял закономерность: сейчас стихнет, а скоро вновь налетит могучим порывом, и будет сложно удержаться на и так уставших ногах. Он шел почти без передышки, удивляясь про себя, как все еще не упал в объятия снега, который бы принял его, приласкал и позволил уснуть… Нет, не позволил бы. У Сасори не было сил уже даже на то, чтобы спать.
Он замер, когда голубовато-белый снег перед ним пересекла тонкая тень. Повернулся и увидел то, что хотел увидеть и чего боялся.
– Я знал, что найду тебя здесь. Знал, что ты здесь будешь.
Голос прозвучал на удивление мягко, хоть синоби и казалось, что с губ сорвется неприятный лай. Он уже давно не произносил ни слова, а растопленный в ладонях снег, что приходилось пить вместо воды, раздражал горло.
– А ты, наверно, и не ждала.
Конечно не ждала. Как она могла ждать? Ждать его?
– Наверно, не стоило приходить с пустыми руками. Девушки любят подарки, и хоть ты всегда называла их бесполезным хламом, но мои – редкие, как дождь в пустыне – принимала. Хотя знаешь, если раньше было проблемой понять, какую вещь ты сочла бы полезной, то теперь не найти даже цветов.
Она не любила цветы. Сасори помнил, как однажды молодой симпатичный парень, верой и правдой служивший Казекаге долгие годы, преподнес ей орхидею. Вез из далекой Кумогакуре и, казалось, больше волновался о том, чтобы цветок не погиб по пути, чем о сохранности документов. А она лишь покрутила подарок в пальцах, сказала:
«Спасибо, конечно, но он все равно тут погибнет», – и вернула юноше.
Тем же вечером в баре парень, напившись, убивался и говорил, что к каменному сердцу сестры Казекаге нет пути, а наутро Сасори с особым садистским удовольствием отчитал его перед целым отрядом за пьяный дебош, на который сам парня и спровоцировал.
Когда-то они – два брата, сестра и он – были командой. Лучшей в селении – да что там, лучшей в мире. Это звучало слишком самонадеянно, но порой Сасори позволял себе с равнодушным лицом хвастануть очередным успешно выполненным заданием и с мрачным удовольствием ловить на себе восхищенные взгляды. Они вчетвером пугали своей мощью и властью, очаровывали величием и великолепием…
– Ужасно глупо, правда? Думать, что я был частью вашей команды, вашей семьи. Ошибки страшнее я не совершал. Я был так увлечен собой, что не заметил, как наши цели разошлись. Ты… ты любила селение. И ребят. Я же любил лишь себя.
Величественные стены, залитые солнцем площадки, суровые, но надежные синоби – таким был ее мир. Сасори жил так лишь от битвы до битвы, от миссии до миссии, от просьбы до просьбы. Потому и ушел, как только появилась возможность. Ушел туда, где ему предложили свободу и пленили этой свободой.
– Если бы я вернулся раньше, ты бы смогла меня принять? Смогла бы позволить снова встать рядом и разделить те заботы, которыми жила? Я же знаю, как это тяжело. Помню, как ты от усталости засыпала в моей мастерской, когда приходила проведать, и как ругалась, если я не будил тебя вовремя, всю ночь просидев с очередной заготовкой. Да, Гааре тяжелей, но у него есть Канкуро и ты. У Канкуро есть куклы, а ничего лучше кукол не расслабляет. А у тебя? Кто есть у тебя?
Сасори огляделся, на миг вспомнив, каким все вокруг было раньше, но увидел лишь светящийся диск луны. Такой огромный, что, казалось, можно было протянуть руку и дотронуться до сине-голубой поверхности, сокрывшей от взгляда небо. Луна притягивала, затмевала сознание, но Сасори знал: она ледяная. И одного прикосновения к ней хватит, чтобы мгновенно превратиться в безвольный труп с замороженным сердцем.
Он опустил голову, с удивлением отметив, что луна не так сильно и манит его. Луне все равно, что происходит здесь, на земле, а Сасори совершенно неважно, что случится с луной. В конце концов их всех ждет одна участь.
Ветер совсем стих. Длинная широкая тень, привлекшая его внимание, не шевелилась, и Сасори так и не поднял глаз. Ему не обязательно было видеть девушку, чтобы знать, как сложены тонкие руки под грудью, как длинные пальцы неслышно постукивают по металлу небольшого декоративного веера, как отражает мертвый свет протектор, скрывающий высокий лоб первой красавицы Сунагакуре, вдвойне прекрасной оттого, сколь недосягаемой была. Сасори почти всю жизнь мечтал создать куклу, что очаровывала бы своей идеальностью любого так же, как когда-то он сам был очарован красотой распустившейся пустынной розы.
«Знаете, Темари-сан, я бы забрал Ваше тело прямо здесь и сейчас и создал бы на его основе лучшую марионетку всех времен. Если, конечно, Вы бы позволили»
«Если у Вас на меня такие планы, Акасуна-сан, то прошу звать меня “Темари-сама”»
В тот момент он и понял, что упускает что-то важное, что не сумеет утолить свою безграничную жажду величия, остававшуюся единственным источником его жизни. Еще немного – и он стал бы такой же бездушной куклой, как те, что десятками лежали в подвалах его мастерской и покоились в свитках за спиной. Абсолютно бесполезной, пока не найдется кукловод, что поиграться с ним и снова отправит спать вечным сном до востребования.
Темари была колючей, неприступной, отличавшейся от всех, кого он встречал. Ее работа – быть живым мертвецом, политиком, что оплетает нитями друзей и врагов и преподносит своему правителю концы невесомых шелковых лент. Она не любила шелка – слишком нежный материал для воина, но именно шелк протекал кровью и вином сквозь ее пальцы в ту чашу, что юный Казекаге должен был испить до дна. Темари была кукловодом, одним из тех, которых, играющих в сеги и преферанс, Сасори жаждал изучить, а затем захватить и сделать навеки своими рабами.
– Скажи, что я сделал не так? Скажи, когда я упустил нить из рук, позволив свершиться непоправимому?
Голос дрожал. Синоби решил, что просто слишком замерз. Он коснулся длинными пальцами с посиневшими, полумертвыми фалангами чуть теплого горла, почувствовал выпирающие из-под кожи хрящи, острые, словно давно потерянные в этих снегах ножи, ключицы, и подумал, что, наверно, походит сейчас на бестелесного призрака, бродящего меж могил. Он никогда в жизни не выглядел таким потерянным и жалким, словно побитый щенок, даже не мечтающей о ласковой ладони хозяйки, что может снять хоть части боли. Но ветер, пробирающий до костей, не был так холоден и колюч, как ее сине-зеленые глаза, словно слепленные из поглощающего мир снега.
– Что я забыл? Что должен был сделать? Когда стало слишком поздно? Ты ведь готова была принять меня…
Сасори помнил теплый весенний ветер и шелест листвы в Конохе, где собрались правители великих селений. Он видел ее там в последний раз. Он, один из представителей сильнейшей группировки синоби в мире, чья слава за несколько лет превзошла славу пятерки Каге, пришедший с парой своих новых союзников для установления договоренностей с деревнями, и она, верный телохранитель и советник властителя Сунагакуре. Ни Гаара, ни Канкуро не посмели смотреть на него, старшего воина в когда-то лучшей команде селения, дольше, чем того требовал этикет. А Темари, известная на весь мир своим каменным сердцем, то и дело оглядывала форменные плащи троих представителей новой военной силы мира.
«Доброго дня, Казекаге-сама, Вам и вашим советникам» – Сасори галантно приподнял соломенную шляпу, проходя мимо делегации из Песка.
«Доброго дня, Акасуна-сан» – бесстрастно отозвался Гаара.
После на совете Сасори вновь наслаждался выдержкой своих бывших товарищей и жаждал, как не жаждал никогда раньше, забрать атласные ленты из их рук и коснуться алого шелка ее пояса, что – он точно знал – сокрыт от глаз широким спадающим с плеч шарфом.
– Где я просчитался? – слова слетели с губ почти беззвучно и растворились в морозном воздухе.
– А так ли это важно?
Мужской голос за спиной казался прокуренным, прожженным. Сухой, надломленный, хрустящий словно снежная корка под ногами, он мог бы принадлежать сорокалетнему мужчине, но, обернувшись, Сасори увидел совсем еще молодого парня со старческими глазами. Впалые щеки в холодном свете луны казались синевато-белыми, кожа на выпирающих скулах давно обветрилась, а когда-то пушистые волосы, стянутые в тугой хвост, покрылись изморозью, словно юноша долгое время неподвижно стоял на морозе, желая превратиться в ледяную скульптуру.
– Было бы не важно – я бы не спрашивал, – неприветливо отозвался Акасуна. Живая душа, неожиданно встреченная в ледяной пустыне, пробудила в нем уснувшую гордость, и слова были холоднее ледяных глыб вокруг.
– Кто ты? – отстраненно спросил парень, склоняя голову на бок и пожевывая кончик старой сморщенной сигареты.
– Никто.
– А кем ты был?
Сасори медленно обвел взглядом бескрайнюю снежную пустыню и темные руины, бывшие когда-то селением. Его селением.
– Тем, кто опоздал.
Парень понимающе кивнул, оправил обмороженной, едва двигающейся рукой лямку заплечной сумки и снова спрятал кисти в карманы. Старый потрепанный жилет чуунина совершенно не защищал от холода, заплаты на брюках держались каким-то чудом, но металлическая пластина со стилизованным листом была аккуратно пришита к протертому рукаву.
– Коноха, – голос Сасори саркастически дрогнул. – А кто же ты?
– Как и ты – уже никто.
– Кем был?
– Был… никем не был.
– А кем не стал?
Коноховец поджал губы и повернулся к руинам деревни. Огромный обломок, когда-то бывший стеной, был наполовину занесен снегом и серебрился, словно фата невесты – или ее саван.
– Советником Хокаге и надежным другом.
– Шикамару Нара.
– Сасори Акасуна.
Кукловод никогда бы не вспомнил этого парня. Они пересекались несколько раз то в Конохе, то в Суне, но не разговаривали, а слухи, что ходили о перспективном молодом чуунине из клана Нара, не интересовали мужчину. Да и Шикамару – Сасори был в этом уверен – не стремился разузнать информацию о живой легенде Сунагакуре. Но имя само собой всплыло в памяти: Темари говорила о юноше из Листа, даже назвав того однажды товарищем.
Товарищ.
Сасори помнил, как после совета Каге Темари лакомилась данго и о чем-то беседовала с темноволосым парнем, попивавшим чай. На совете он выглядел сосредоточенным, но немного скучающим, а тут внимательно глядел на куноичи и даже усмехался. Неформальная обстановка, небрежно отложенный в сторону боевой веер, когда рядом – иноземец, потенциальный враг… В тот момент Сасори подумал, что становится параноиком, и даже не поздоровался с девушкой.
– Ты разговариваешь с мертвой. Это мило, – подал голос Шикамару, глядя за спину Сасори на аккуратную стелу, отбрасывавшую тонкую тень, что и привлекла внимание Акасуны.
– Мне все равно, что ты считаешь. Вслух просто легче размышлять, – хмуро ответил кукольник. – К тому же я не думал, что в этом мире остался еще хоть кто-то, у кого есть уши.
– Да ладно тебе. Я тоже не ожидал встретить кого-то живого.
Шикамару медленно подошел ближе, остановившись в паре шагов от надгробья. Его левая нога с распухшим коленом, по размерам напоминавшим небольшой кочан капусты, волочилась за ним по снегу, оставляя длинный след. Эта ложбинка тянулась издалека, теряясь в синем мраке, начинаясь где-то за горизонтом. Сасори удивился тому, что не заметил приближения юноши.
– Я помешал тебе?
– Нисколько.
– Все равно прости. Я надолго не задержусь.
«Ты долго не проживешь», – про себя исправил кукловод, наблюдая, как Шикамару с трудом снимает с плеча сумку и достает оттуда тонкую свечку. Исхудалое замерзшее тело ниндзя вряд ли переживет еще один ураган. А ураган налетит очень скоро – об этом шепчет морозная тишина.
– Далеко же ты ушел от дома.
– Моего дома больше нет.– Коноха тоже?
Нара кивнул.
– Темари когда-то мне говорила, что рано или поздно пустыня поглотит весь мир, и Коноха станет частью страны Ветра. Она шутила, что я буду подчиняться Казекаге. И ей.
Сасори представил шелковые ленты, которыми коварная и очаровательная, словно пустынная кошка, девушка опутывала людей во благо селения, и на миг увидел на плече Шикамару рваный лоскуток. Темно-красный, почти бордовый, похожий на текущую ручьем кровь. Она любила укладывать такую ленту Сасори на плечи, голову, перебирая пальцами его жесткие, покрытые песчаной пылью после миссии волосы такого же алого цвета, а затем повязывала ее себе на пояс и уходила на совет, к брату. И все могли видеть ее стройную талию, подчеркнутую вызывающе-красной полосой…
– Кто знает, быть может еще несколько лет, десятилетий – и мир бы действительно стал подчиняться лишь Казекаге.
– Мир никому не подчиняется, – Шикамару забросил на плечо сумку, разорвав призрачную ленту. Сасори выдохнул. – Зато пустыня действительно захватила его. Коноха тоже покрыта льдом и снегом.
– Я догадывался, – голос прозвучал сухо и бесстрастно.
Где-то в вышине снова завывал ветер. Тихо, протяжно, он стонал, словно оплакивая чью-то смерть, то вереща фальцетом, то вздыхая басом. Прелюдия к последнему акту затянувшейся постановки, в которой все они были лишь бесполезной массовкой. Сасори захотелось услышать эпилог, до которого он точно не доживет, и увертюру, что предрекала подобный финал. Он был уверен, что началось все тоже со льда и пустыни.
– Зачем ты пришел сюда? – стоящий неподвижно Шикамару казался восставшим мертвецом, но не его хотел увидеть кукловод, пробираясь сквозь сугробы к старому кладбищу Сунагакуре.
– Проведать ее. Я же не знал, что ты будешь здесь. А ей, наверно, одиноко лежать вдали от братьев, вдали ото всех, кто был ей дорог.
– Она лежит рядом со своей деревней. Дороже для нее ничего не было.
– Должно быть, я зря подумал, что ты был ей близок.
Шикамару, от боли до крови закусив губу, наклонился и поставил рядом со стелой свечку. Сасори сжал зубы, чувствуя давно не испытываемое желание – желание убивать. Кровь, которую он считал замершей в жилах, вскипела, но почти сразу нахлынувшие эмоции вновь улеглись. Этот мальчишка ничего не смыслил. Быть может, он и знал Темари, может, был близок ей, но это не давало ему право хоть что-то утверждать.
– А что с Казекаге-сама и Канкуро-куном?
– Погребены под обломками Конохи.
– Конохи?
– Да, – Шикамару кивнул и, морщась от боли, достал из кармана потертую зажигалку. Щелчок, другой, третий – над пальцами юноши была все та же вязкая пустота. – Гаара и Канкуро были в Конохе, когда мир сошел с ума. Земля тряслась, словно ее лихорадило, здания падали на землю, как детские игрушки, скинутые со стола рукой взрослого. Гаара тогда попытался остановить падение камней, чтобы спасти жителей, но не уследил за тем, что происходило за спиной. Но сестры, что оттолкнула бы и приняла удар на себя, уже не было. Канкуро погиб там же, пытался вывести людей… Все они погибли. Выжил только я.
Зажигалка выпала из дрожащих пальцев Нара, звякнула о камень могилы. Сасори вспомнил, как самоотверженно Казекаге защищал людей, но образ молодого парня, только-только осознавшего ценность человеческой жизни, затмил образ правителя. Акасуна понимал, что творится в душе у юноши, но, сколько лет они не сражались бок о бок, так и не смог понять, отчего Гаара стремился защищать тех, кто хотел погубить его.
«А разве нужны причины, чтобы защищать то, что любишь?» – ответила вопросом на вопрос Акасуны Темари.
«Но смысл любить столько бесполезных людей?» – Сасори бы никогда не позволил столь глупому объяснению прожить дольше секунды.
«Тогда скажи мне, что любишь ты и почему ты любишь это».
Она в тот раз не стала ждать. Знала, что ответа не будет. Сасори поджал губы, болезненно осознавая, что корни его ошибок кроются намного глубже, чем он думал.
– Почему ты остался жив? – вопрос кукольника прозвучал хрипло, надломленно.
– Ты хочешь обвинить меня в их гибели? В гибели людей, что были твоими друзьями? Дорогими сердцу, любимыми, нужными…
– Нет, все не так.
Шикамару не услышал слов Акасуны.
Ветер насвистывал снежные марши, невесомый, неосязаемый, но невыносимо громкий. В гибельно-синем свете луны Сасори увидел на щеках Нара два тонких вертикальных шрама, две замерзших дорожки, вокруг которых кожа покраснела и вздулась воспаленными волдырями. И сейчас по этим дорожкам медленно стекали хрустальные капли, несомненно, обжигающие холодом изуродованное снегом и ветром когда-то красивое лицо.
– Как ты размяк.
– Мужчины тоже могут плакать.
– Зачем причинять себе лишнюю боль?
Обветренные губы Шикамару сложились в слабое подобие улыбки.
– Жизнь никогда не была простой. Там, где была радость, всегда были и слезы… Радости не осталось, но горе живо. Хоть что-то живо.
– Не думал, что ты такой оптимист.
– Оптимист?
– Мне кажется, не осталось уже ничего.
Нара внимательно посмотрел на Сасори и покачал головой. Чуть сутулый, измотанный и израненный, он стоял против луны, и Акасуна видел скорее темный силуэт, чем человека. И силуэт был призрачно-размытым, бесформенным, готовым раствориться от легкого вздоха.
– Ты любил ее?
– Темари?
– Да. Ты ее любил?
Шикамару посмотрел на надгробье, пожевал сморщенную сигарету и тихо произнес:
– Наверно, я всех их любил. И ее, и ее братьев, и ребятишек из академии, сдававших экзамен на чуунина, который мы вместе с ней организовывали. И Асуму-сенсея, Чеджи, и Ино, и, конечно, Наруто… И даже того парня, что убил Асуму и потом был пригрет вашей организацией. Даже его я, наверно, любил.
– Любил того, кто убил близкого тебе человека?
– Каким бы мерзавцем он ни был, он оказался частью моей жизни. А я любил свою жизнь.
– Я не понимаю тебя.
– Воспоминания… Больше у нас с тобой ничего не осталось, верно? – Шикамару дрожащей рукой стряхнул со стелы снег. – Единственное живое, что у нас есть. Когда началось разрушение Конохи, я был не в селении. Я с друзьями, Ино и Чеджи, возвращался в деревню, когда подземные толчки сбили нас с ног. Мы помчались туда, но помочь уже никому не смогли. Я видел, как падающие камни превращали моих друзей в кровавые лепешки, видел, как люди падали в разверзающиеся под ногами бездны. Я не знал, куда деваться, ведь спасать селение было бесполезно. Когда Чеджи пропал из виду и я понял, что больше не увижу его, я попытался вывести мою Ино. Она была серьезно ранена, двигались мы медленно, и… когда я думал, что погибну, мой друг оттолкнул меня. Я уже видел такое однажды, когда погибла Темари. Она бросилась вперед, не слыша ничьих криков, бросилась, чтобы спасти брата… Наруто сделал то же самое. Я вытащил его, еще живого, просил Ино помочь, но было поздно… А он мечтал стать Хокаге. Он всем говорил, что станет самым великим Хокаге в истории. Я должен был быть с ним в тот момент, стоять рядом и радоваться больше других, а вместо этого я был с ним, когда он умер.
Сиплый прожженный голос Шикамару стих, и только ветер плакал в вышине. Сасори смотрел на юношу, казавшегося стариком, и думал, что гуманнее было бы судьбе отнять у парня жизнь вместе с жизнями других жителей Конохи. Акасуна не любил селение Листа и его синоби: они все были шумными, эмоциональными, раздражающими, но сейчас, представляя разрушение одной из великих деревень, понимал, что сочувствует Шикамару. Занесенные снегом руины вокруг них погребли под собой другое великое селение, и как бы различны они ни были, но погибли одинаково бесславно.
– А что стало с девушкой?
– Она отдала остатки чакры и жизненных сил, чтобы подлечить мое колено. Благодаря ей я хоть как-то могу ходить.
– Мне жаль.
– Мне жаль тебя. Я хотя бы мог видеть их глаза, когда они умирали, и пусть немного, но побыть с ними. Кстати… в глазах Темари не было страха.
Сердце Сасори неприятно кольнуло, но губы тронула легкая улыбка:
– Я знаю. Она легко отдала жизнь за брата.
– Но братьям было тяжело проститься с ней. Я был на похоронах. Казалось, словно она лишь уснула, а они были ожившими мертвецами.
– Ты тоже похож на ожившего мертвеца. Зачем ты пришел сюда?
– Я нашел много свечей в старом разрушенном храме. Теперь я обхожу могилы всех, кого знал – близких и не очень друзей, врагов и просто знакомых – и зажигаю свечи.
– Как глупо. Они же погаснут.
– Но я запомню, как они горели. А стоя у горящей свечи, вспоминаю свою жизнь, связанную с ушедшими людьми. Вспоминаю и чувствую себя живым. Вот и к Темари пришел… Забавно: она единственная из тех, кого я знал в Сунагакуре, кто оказался похоронен не под руинами Конохи. Только вот, – Нара усмехнулся и кивнул на свои обмороженные пальцы, – зажечь больше не смогу.
Сасори посмотрел на криво стоящую у могилы свечу и вспомнил, что Темари всегда нравилось наблюдать за растапливающим парафин живым огоньком. Она зажигала свечи в его мастерской, а он ругался, что одно неосторожное движение – и все здание вспыхнет словно факел.
– А ты? Зачем пришел ты?
Взгляд Шикамару проникал вглубь заледенелой души. Сасори вздрогнул, очнувшись, на миг глянул на Нара и промолчал.
– Скоро луна станет настолько огромной, что неба будет не видать, – неожиданно сменил тему коноховец. – Конец света в ее синеватых лучах… Не так я себе это представлял.
– Мне кажется, мы оба умрем раньше, чем свет, – позволил себе усмехнуться Акасуна.
– Все может быть. По крайней мере, мне еще есть кого посетить, – Шикамару, охнув, развернулся к огромному светилу и через плечо спросил: – Не хочешь со мной?
– Нет, прости. Мне есть чем заняться.
– Куда ты пойдешь?
– Останусь здесь.
– Как знаешь, – пожал плечом Нара. – Если у сидения здесь есть цель – то желаю тебе удачи.
– Тебе тоже.
Хромая и волоча за собой негнущуюся ногу, Шикамару медленно побрел на восток. Сасори с печалью подумал, что он не дойдет до следующей могилы: над юношей витал замах смерти и гнилого мяса.
– А жаль. Наверно, он поступает правильно. Правильнее меня.
Неожиданно сильный толчок сбил Акасуну с ног. Сасори, больно ударившись о надгробие, схватился за голову и по уже укоренившейся привычке сжался в комок на земле. Краем глаза он видел, как темная фигурка Шикамару вдалеке упала, словно подстреленная.
Тряска продолжалась около получаса. Когда все стихло, Сасори медленно поднял голову, отряхивая налетевший снег. Стела в форме песочных часов раскололась надвое, и от столь приятного его слуху имени осталась лишь половина иероглифа. Кукольник протянул дрожащую руку и уже почти негнущимися пальцами провел по вырезам на камне, дочертив в воздухе недостающие линии.
– Если бы я был рядом тогда, то не позволил бы тебе погибнуть. Я бы спас твоего брата, и… не надеялся бы, что ты будешь лежать у моей могилы также, как я сейчас.
Ослабевшая рука упала на снег. Сасори зажмурился, стараясь не слышать голос почти стихшего ветра, поющий какие-то знакомые слова. Под пальцами оказалось что-то холодное, но не мягкое и чуть колючее, как снег. Ровный металлический прямоугольник с неумело вырезанной ножом фразой: «Дух огня». Сасори резко сел и посмотрел на восток.
Там, среди сугробов, виднелось темное пятно. Когда Акасуна уже собрался проститься с новым знакомым, пятно дернулось и приподнялось.
– Кажется, я начинаю понимать, за что Гаара так уважал жителей Конохи. А ты, Темари?
Разогрев зажигалку в ладонях и несколько раз щелкнув ею, Сасори наконец сумел высечь небольшой огонек. В его теплом трепещущем свете темный камень заиграл знакомым желтоватым цветом, а отросшая челка Акасуны – темно-красным, почти бордовым, похожим на текущую ручьем кровь. Коснувшись фитиля свечи, огонек заиграл ярче, и губы Сасори непроизвольно сложились в улыбку.
Хромавший на восток Шикамару обернулся, увидел светлое пятно и вспомнил, как вечером после совета Каге Темари зашла к нему домой, а свет отключили, и им пришлось сидеть при свечах. Девушка смотрела на огонек и будничным тоном говорила, что знает одного из тех странных ребят, что решили поменять порядки в мире и даже добились участия в совете глав селений, а тот парень даже не поздоровался с ней. Шикамару слегка улыбался, представляя, что бы сказала куноичи, увидев то, что видит сейчас он, и не замечал, как земля уходит из-под ног и мягко стекает в образующуюся бездну.
Сасори закрыл глаза, чувствуя, как снежинки мягко ложатся на его ладони. Стройная девушка, сидящая на обломке камня и прячущая руки под длинным песочного цвета шарфом, постукивала тонкими пальцами по металлу небольшого декоративного веера, а от протектора, скрывающего высокий лоб первой красавицы селения Песка, отражался золотистый огонек.
– Здравствуй, Темари. Прости, что я так долго. Но я наконец все понял. И останусь с тобой навсегда.
На его бледном лице застыла улыбка, а ее теплые, колючие глаза лукаво смеялись.
Он не видел, как потухла свеча, не стряхивал небрежным движением с плеча мягкие снежинки. Замерзшее сердце оттаяло.
В Сунагакуре падал снег.