Замкнутость.

- Прости.

Метель украла ее у меня. Метель присвоила мою бесконечность, заключенную в тело. На ее лице были капли крови. До сих пор. Она исчезла в шуме людей и в мелодии шизофреников, исчезла не сразу. Медленно, под свист зимнего ветра, который торопил, отчаянно пытаясь скорее загнать в клетку, будучи посланником метели. Или выпустить?
Она была слишком бесконечна. Ее руки целую вечность искали мое лицо во мраке тесной комнаты с отсутствием четырех углов. Но Восемь всегда проходила мимо и не называла никогда моего имени: бесконечность, заключенная в бесконечность и из нее не вырваться. Я не старался даже.
Она исчезала медленно. Отрешенная от мира и асфальта, ей суждено было быть бессменностью в чьей-то жизни. Она почти оставила след в куске мяса левой части грудной клетки своими бледными тонкими пальцами, до крови искусанными в приступе ночью. Она не успела даже причинить мне боль и ушла совсем некрасиво. Под чью-то гитару и совсем не проникновенные ноты композитора-самоучки. Эйт. Моя 8.

- Прощаю.
- Ты не спросил, за что.
- Думаю, я знаю.
- Шон. Я всегда буду рядом.
- В моих рисунках?

Эйт молчала. Тихо дышала и громко сглатывала свою соленую ничтожность в форме слез, дрожащими пальцами выводя воображаемую восьмерку на белоснежных простынях, запачкав и их своей пустотой. Ее худое тельце, затерявшееся в суетности толпы, окутал колкий холод, что пробирал до костей и забирал с каждым выдохом частичку души, если она, конечно, вообще была заключена в ней. Эйт выкурила всю свою сущность, пуская кольца былого дыма вперемешку с остатками ее человечности, топя свою жизнь в океане чьих-то чувств и в вязком запахе красок. Ее запястье, все еще в оковах, небрежно делало легкие взмахи, словно жесты, означающие завершенность. Нарисованная невидимыми чернилами в мыслях восьмерка была готова, навсегда запечатав дрожь рук, оплетенных набухшими венами при свете тусклой луны игривыми полосами на коже, сквозь жалюзи. Девушка запустила руку в сухие длинные волосы, путаясь в них и отводя взгляд карих глаз. Их мысли врезались друг в друга под общим именем и сразу же покорно разошлись, понимая всю бесполезность слов и уют тишины, бившейся в висках чужими именами не чужых людей. Шон наблюдал за каждым ее неловким движением и почти разглядел звуковые волны ее мыслей в безнадежной тьме, утешенной просветами. Собственная ничтожность и так была тускла во взоре серых очей параллельной вселенной и псевдо-бесконечного пространства в несколько квадратных метров мастерской с пропахшими стенами. Диктатура красок и карандашных штрихов с их крайне едким и невыносимым запахом врезалась по самые мысли, которые и так беспорядочно метались, до мурашек пугая хаотичностью. Это было почти безумие, спокойное безумие. Эйт не прилагала никаких усилий, чтобы скрыть свое состояние. Она глотала лезвия собственной боли, которая была адресована не ей вовсе. Кажется, писатель и впрямь не их повествовал на пожелтевшей бумаге хроники ее короткой и бесполезной жизни. Восемь откладывала свою исповедь пред собой раз за разом. Эта глупая отмазка – я не виновата. Самообман. Девушка тонула в своей лжи вперемешку со спиртным и была уверена лишь в одном. Она умела любить. Больно любить и исчезать. Ее искали на крышах, там она прожигала свою жизнь в музыке, томно подпевая, прошептывая хрипло слова, что не заучивались наизусть и лишь тогда приходили в голову.

- Разве можно завершить бесконечность? – Шон нахмурился, глядя на ту самую цифру невидимыми чернилами и неуверенно стал вырисовывать нетленность, заключенную в простые линии, продолжая незавершенное. Незавершенное никогда. Он был пуст. Он поклонялся черным краскам последнюю пару дней, точнее, темным холстам, неряшливым мазкам и вновь выброшенным картинам, не успевшим даже начаться. Пусто. Мурашки были проводниками искрящихся минутных чувств Шона, а бледность была тупым осознанием потери. Словно знать дату и точное время смерти за десяток лет до остановки сердца и последнего вдоха воздуха погрязшей в людских грехах планеты. Эта полу-жизнь без опоры в форме слепой веры, словно человек с вырванным позвоночником, но сумевший жить дальше. Быть мертвым и все же существовать как физическое тело. Лишенное всего. Но это лишь гипотетически. Ведь если так, то без веры все люди – куча дерьма и отбросов природы.

- Люди выводят восьмерку лишь раз, в спешке. В аэропортах, в тетрадках... В школе, на работе...

- Это все пройдет? – Шон тихо перебил Эйт, не сводящую глаз с его испачканных в красках рук, пальцев, которые четко вывели цифру после недели на белоснежной материи, впитавшей в себя все чувства до единого и оставив один большой пробел меж пустотой и псевдо-безумием.

- Если болезнь, то да, наверное, пройдет. – Эйт пожала плечами и, склонив голову набок, с широко распахнутыми глазами взглянула на юношу и утопила... Она, безжалостная, окутала его сетью безысходности и страхом потери, что только любящим присуще. Шон был бы вправе называть Эйт своей фобией, боязнью бесконечности в восьмой степени и прибавить к симптомам липофрению. Синдром психического дефекта пришел к художнику с ней. Если покой души в ее присутствии рядом можно отнести к симптомам.

- А если аллергия?

- Есть таблетки. Помогают на сутки избавиться от этой дряни. Знаешь... Как люди-однодневки. Очень похоже на единицы толпы, их называют прохожими. Они такие минутные, что не успевают пройти мимо, как сразу же уходят. И ты даже лиц не можешь запомнить с осознанием, что никогда не встретишь этих серых вновь.

- Без исключений?

- Я не могу этого объяснить! Спроси у судьбы, я с ней не очень лажу...
Мужская рука дрогнула. Пульс бешено бился, чуть ли не разрывая запястье, и эхом проносился внутри, оставляя после себя лишь фоновый шум. Это утомляло. Ощущение больной пустоты превращало в игрушку, которой предначертано пылиться на полке рядом со старыми альбомами и сломаться вследствие неловкого движения.

- Тебе стоит меньше употреблять спиртное. Спи. – Шон опустил взгляд и аккуратно уложил девушку, окутав ее теплом одеяла и чуть коснувшись ледяными пальцами голых плеч девушки. Он поцеловал Восемь в щеку, вложив порох испепелившихся чувств в небрежное касание.
Он любил. Просто это проклятое чувство было слишком велико. Именно оно опустошало юного светловолосого художника и дитя метели с недавних пор, на которое Шон глядел пепельными очами и крепко обнимал. Уже потеряв свою бесконечность.

Эйт.

***

Асфальт свел в переулке двух мужчин, оставив их наедине со снегопадом. Он вывел их за рамки шумного города, чтобы услышать разговор из шепота в крик без лишних личностей. Жаль, что небо охватила непроглядная тьма без жалости запрятав звезды за вкраплениями облаков, безликих и серых.
Эти стены старых домов помнили все от вздоха до высокого тона. Такие потрескавшиеся и чудом не снесенные в самой окраине спящего под белоснежным покровом снега города. Наверное, эти постройки и впрямь наслаждались жизнью и тишиной уголка большого измерения. Находясь за рамками суетности, они мирно ностальгировали, подслушивая чужие разговоры и непринужденные «привет». Романский стиль полуразрушенных зданий, которые ненароком называли всего лишь пережитком прошлого, создавал такое странное ощущение защищенности за гранью и атмосферу театральной постановки с великолепными декорациями и реквизитом. Не то что бы на переулках этой местности дышалось легче. Здесь всегда курили, и стены видели лица плохих людей, чьи руки по локоть в крови. В чужой крови. Такой контраст был как нельзя кстати. Средь пустыря, покрытого одеялом вьюги, красные пятна были совершенны. Они были превосходны в своей грешной сущности.
В окна зданий никто не заглядывал... По обе стороны грязного стекла была лишь немая безысходность и эхо чьих-то вздохов – живых ли, или мертвых. Скрипучий пол, пробитый шагами паркет... Здесь жили души, что нашли покой в этих стенах, то ли в бегах из Ада, то ли в падении из Рая. Единицы вселенской материи, не подлежащие объяснению и не подчиняющиеся никаким законам, науке, бродили по комнатам, отрешенные. Бесцветные. Пустые. И они бы поделились рассказами и историями из жизни, но ведь намного интереснее жить не прошлым – настоящим. Поэтому они давали слово прохожим в этих заброшенных и молчаливых местах – гранью меж слишком реалистичными измерениями. Такой маленький и незначительный хаос, который замечали не все, проходя, впрочем, мимо, как всегда. Наверное, пытаясь своим бездействием сохранить некрасивый, несовершенный Конец. Хаос. В своей не начатости и не завершенности переулки создавали иной мир. Совсем другой и непостижимый обычными людьми. Да и особенных это место не принимало, впрочем... Стенам плевать. Разговоры, вот чем они до сих пор жили. И живут, если не разрушаются.
Шон стоял у одной из этих молчаливых стен, опираясь о нее и одарив взором пепельных очей еле проглядный под тонким слоем снега асфальт. Он не успел соскучиться по нему и по лужам ноября... Ведь еще до первого снега 8 принадлежала ему. Такая... Нетленная. Одни ее слова создавали портал меж скучной реальностью и другой Вселенной. День за днем в огромном коридоре Шон открывал все больше и больше дверей, изучая по детально естество вечности, заключенной в Эйт. У него были ключи от самых потаенных уголков ее души, которые Шон хранил при себе, держа у сердца, подобно сторожевому псу. Он долго-долго бродил по черно-белым коридорам бессменности и слышал музыку. Ненавязчивую мелодию с такими простыми словами, что наизусть заучивались слишком быстро, но не запоминались именно ему. Хозяйку лабиринтов должны были звать совсем не 8. Ренэви. Так он назвал музыку ее души и наслаждался маленькой властью, что заключалась в изучении Эйт. Шон задерживался слишком долго в комнатах и все двигался под легкую музыку к тронному залу. К центру Вселенной. Как же, черт возьми, необыкновенно было держать в руках составляющую Галактики! Это несравнимое ощущение, породившее в мужчине желание оберегать и заботиться о важном каждую секунду своей доселе неокрашенной жизни. И как был фееричен взрыв в центре именно его – Шона – Вселенной при одной навязчивой мысли, что какие-то ничтожные доли секунды разделяют его от нее. От прекрасных в его глазах рук Эйт, на безымянном пальце которой должно было быть... Вот это кольцо, украденное у холодной планеты.
Он просто не выдержал. Ослепленный псевдо великолепием, Шон просто потерял ключи. Навсегда, в этом мрачном душераздирающем пространстве, где нет Восемь. И ни в одной из двух Вселенных не было солнца. Ученые соврали, если эти параллели и впрямь должны были пересечься.
Все его мысли ломались вдребезги, разбрасываясь осколками в голове, отдаваясь болью в висках. Эту преждевременную печаль Шон утопил в паре глотков спиртного, жмурясь от горьковатого привкуса... Жизни? Нет, все же алкогольного содержания дряни, которая вовсе не вернет украденную метелью девушку.

Он отошел от стены и вновь окинул взглядом серебряное кольцо. Оно было абсолютно простым и не стоило больших денег, но и в этом была своя романтика. Резные узоры украшали всю поверхность украшения, которое должно было красоваться на пальце у Эйт... всю жизнь. В этих незамысловатых линиях пряталось изображение луны, искусно зашифрованное послание для счастливицы, которая сейчас могла бы стоять перед Шоном в сливочного цвета платье в пол. Пышном, воздушном и самом великолепном! Это была своего рода утопия. Такая больная и ненавязчивая. А ветер все играл свою песнь, изредка посвистывая, дабы показать пустынным улицам свою суровость. Шон пристально смотрел на кольцо, будто отчаянно пытался прочитать в нем что-то важное, что могло бы вернуть потерянную... найденную другим. В памяти всплывали слайды с датой, где месяц октябрь уходил ветрами прочь и ноябрю уступал место. Мужчина помнил игривый танец Эйт под дождем. Забавно. Она извивалась под каплями, будто фарфоровая, хрупчайшая кукла. Ее движения, словно рябь восьми озер и осенних луж в ливень. И она, безумная, босиком тогда асфальт встречала танцем.

Юноша с ошалелой улыбкой спрятал украшение в карман, чуть сгорбившись из-за холода, что в кости пробивал. Внезапные снежинки, чертов снегопад... Шон потрепал свободной рукой пшеничные волосы, отбросив в сторону пустую бутылку, и поплелся к аллее с неистовым желанием не видеть больше Луны, чей свет ровным слоем ложился на лицо мужчины, несмотря на противный свет фонаря. На секунду художнику показалось, что кто-то играл на фортепьяно Ренэви. И всю дорогу сопровождаемый прощальными взглядами зданий Шон воспроизводил мелодию в мыслях, вытирая рукавом кровь с лица, и томно повторял запретные строчки песни. Единственные наизусть. А снегопад не прекращался, однако...

У зданий, в том самом переулке снег спрятал небольшую коробку с наркотиками. Он покрыл два мужских тела тончайшим одеялом, не трупа... И там, у стены еще остались капли крови, того, кто потерял свой смысл в вечном кружении вьюги. Замкнутый круг. Живи теперь так.

- Мне эта пустота ломает ребра.
- Метель не выпускает пленников, ты знал?
- А метель ли украла твое сердце, красавица?..
- Прости.