Этот стих взят из любимой игры Морровинд. По заданию я там оберегала девушку, возле которой, по словам ее мужа, ходил барабашка. Нас вырубили, разъединили и отправили в темницу с монстрами. Меня спас вампир, который следил за нами с помощью кольца невидимости и, как оказалось, это был жених девушки еще до появления ее сегодняшнего мужа. Он очень любил ее и дабы добыть денег на их свадьбу, отправился на заработки в ряды истребителей вампиров. Те их словили в засаде, каких перебили, а каких превратили в их подобных. Бродя полу живой полу мертвый он ходил невидимым возле девушки, часто оберегал ее и иногда оставлял цветы у ее кровати. Она же не догадывалась о нем и, не дождавшись любимого, вышла замуж. Мы долго бродили по мрачной темнице и, в конце концов, убили нашего злодея. Девушка так и не вернулась к своему мужу, согласившись обратиться вампиром, как и ее суженый. Меня давно уже не задевали какие-либо вещи, но этот участок игры заставил чуть ли не плакать. Вот его стих, когда я возвратилась к мужу девушки, что нашел клочок пергамента в столе.
Только чар скользит под руками тлен, Словно отзвук забытой травли… Забывая всех, поднимусь с колен… Я отравлен, скажи, отравлен?!. И ресниц печать на щеках горит И глазницы… какого черта?! – Пламенеют в россыпях слез зари… Я ведь мертвый, скажи, ведь мертвый?! Снова пальцы сжали тугую нить, Только привкус со сталью сходен. Ухожу от всех, но решусь спросить: Я свободен, скажи, свободен?.. И о взгляд разбившись, осколок снов Закружится огнем жемчужным. Я спрошу, стирая с ладоней кровь: Я ведь нужен, скажи, ведь нужен?! И по венам – жизни твоей вино Переливом горчаще-травным… Мне плевать на все, но скажи одно: Я оправдан, скажи, оправдан?..
Ах, какая была держава! Ах, какие в ней люди были! Как торжественно-величаво Звуки гимна над миром плыли! Ах, как были открыты лица, Как наполнены светом взгляды! Как красива была столица! Как величественны парады! Проходя триумфальным маршем, Безупречно красивым строем, Молодежь присягала старшим, Закаленным в боях героям - Не деляги и прохиндеи Попадали у нас в кумиры... Ибо в людях жила - идея! Жажда быть в авангарде мира! Что же было такого злого В том, что мы понимали твердо, Что "товарищ" - не просто слово, И звучит это слово гордо? В том, что были одним народом, Крепко спаянным общей верой, Что достоинства - не доходом, А иной измеряли мерой? В том, что пошлости на потребу Не топили в грязи искусство? Что мальчишек манило небо? Что у девушек были чувства? Ах, насколько все нынче гаже, Хуже, ниже и даже реже: Пусть мелодия гимна - та же, Но порыв и идея - где же? И всего нестерпимей горе В невозможности примирений Не с утратою территорий, Но с потерею поколений! Как ни пыжатся эти рожи, Разве место при них надежде? Ах, как все это непохоже На страну, что мы знали прежде! Что была молода, крылата, Силы множила год за годом, Где народ уважал солдата И гордился солдат народом. Ту, где светлыми были дали, Ту, где были чисты просторы... А какое кино снимали Наши лучшие режиссеры! А какие звенели песни! Как от них расправлялись плечи! Как под них мы шагали вместе Ранним утром заре навстречу! Эти песни - о главном в жизни: О свободе, мечте, полете, О любви к дорогой отчизне, О труде, что всегда в почете, И о девушках, что цветами Расцветают под солнцем мая, И о ждущей нас дома маме, И о с детства знакомом крае, И о чести, и об отваге, И о верном, надежном друге... И алели над нами флаги С черной свастикой в белом круге.
кароч вот эти у меня из головы не выходят в последнее время
Я был тихим, странным и очень хилым. Я на босу ногу носил бахилы. Люди думали, будто бы это модно, А я просто камень любил холодный.
Я ходил и мерил ступнями плитку. Я любил по-детски соседку Ритку, А она любила котят и солнце. В общем, я не стал за неё бороться.
Я смеялся, если мне было грустно. Я любил, чтоб письменно, а не устно, Потому что вслух не бывает точек И таких изорванных, дерзких строчек.
Я не щурил взгляд, если было ярко, Презирал людей, собиравших марки. Мне казалось, хобби – удел похожих Друг на друга телом, умом и рожей.
Я не верил в нежных, игривых, милых, Находящих счастье в прованских виллах. Но в забытых, бедных и оскорблённых Я не верил тоже. Определённо.
Я глазами резал, как нож бумагу, Всех следящих чётко за темпом шага И за блеском синих простых пакетов, На меня осенней тоской надетых.
Я был нем и глух. И незряч немного. Я носил бахилы на босу ногу. Я носил безумье на босу душу. Я тонул, зубами вгрызаясь в сушу.
Если есть любовь, то в моих ботинках, Если есть рожденье, то на поминках. Я сижу, распятый в своих хоромах.
Я хочу свободы. Но больше – дома.
Кому написать, чтобы время вернулось вспять, Чтобы пуля, летящая в гения, чудом промчалась мимо, Чтобы вместо заученной приторной пантомимы Мы учились делиться, выслушивать и прощать.
Чтобы в прошлом ученый, метущий элитный двор И забросивший опыты, стал, наконец-то, понят, Чтобы те, кто вокруг, отзывались на наши стоны, Даже если тюремщиком вынесен приговор.
Чтобы в самый час пик, оберегом шагнув в вагон, Чья-то бдительность стала преградой шальному взрыву, Чтобы люди ценили признания и порывы, Не цепляясь за избранный статус и мнимый трон.
Кому написать, чтобы дети афганских вдов Не ютились в хрущевках, сплетая концы с концами, Чтобы эти мальчишки гордиться могли отцами, И отцы отвечали им тем же из вечных снов.
К кому обратиться не знавшим земных пощад Обреченной Печоринской Бэле, а после - его же Мери?.. Мы не можем припомнить, кого мы спасли/согрели, Но все так же неистово жаждем больших наград.
И кому же теперь предъявить непосильный счет За тоску о земле, за глухие в могилах вздохи, За надломленный дух, но не сломленную эпоху, За сгоревшие письма, где кто-то кого-то ждет.
Я все это к тому, что дела у живущих плохи... Я все это к тому, что пора бы идти вперед.
В вагоне метро, как всегда, тишина. И в тесной толпе в унисон люди дышат. Ребенок-оборвыш стоял у окна – такой, как и сотни бездомных мальчишек. Потертая куртка с чужого плеча, висят рукавицы на старых резинках… Он взглядом старался меня повстречать и ерзал ногами в промокших ботинках. Народ сторонился и тихо вздыхал: особенно кратко, как будто невольно. Уставший вагон в темноте затихал. А мне было страшно, и горько, и больно… Лет восемь скрывала дырявая шапка кудрявых волос и неряшливой стрижки. Веснушек подарена солнцем охапка – такой, как и сотни бездомных мальчишек… Не пел и не плакал. Не лазил в карманы. Чертил на окне непонятные знаки. Герой недописанных детских романов: ненужный ребенок с судьбой наизнанку. Не знающий книжек, родительских ласок; сжимающий пальцы бескровных ручонок. Боящийся взглядов, пинков и огласок… Бездомный ненужный голодный волчонок… В толпе незаметным становится горе… Чужая беда – не подносит счета. Такие мальчишки наплакали море: краев не видать… тишина… темнота… - Он нас обворует !– вдруг пискнула дама. - Он болен, наверно… – кивнула старушка. Смутилась какая-то юная мама, девчушке волосики пряча за ушко… - Вот это комфорт! – возмущался мужчина, к себе прижимая засаленный ранец. Им рядом бы лучше – бездомную псину, чем этот курносый малыш-голодранец… Толпа, как змея, поднатужила жала. Мальчишка на станции вышел во тьму. И я бы рванулась! И я бы бежала! А что удержало – сама не пойму… В ночи завывали бездомные псы: потертые шкуры чужими следами. Мальчишку-оборвыша мне не спросить, как трудно жить в мире без дома и мамы… Вот только сдавило у горла, как ком… А что уже плакать? А что уже толку?... В толпе безразличной, в вагоне пустом волчонок когда-нибудь вырастет волком. Следы оставляя на светлом сукне, я жалась к окну в теплом платье в горошек: корявая буковка “А” на окне… мальчишку, наверное, звали – Алеша…
Если закрыть свои уши руками И притвориться, что все уже спят, Можно не слышать, как папа бьет маму, Или как мама использует мат.
Можно представить себя капитаном, И на фрегате из собственных грез В небо умчаться, где папа и мама Счастливы вместе и любят всерьез.
Утром смотреть в их уставшие лица И улыбаться: ведь ночью они Вместе, за руку, вели сквозь границы Звездный корабль в голубые миры…
Мама нальет молоко без лактозы. Если глядеть на нее сквозь бутыль, Можно представить, что мамины слезы – Лишь аллергия на звездную пыль.
Клякса под глазом – налипшая сажа, Хрупкая тень от погасшей звезды. Мама поставит глубокую чашу, Завтрак положит – пока не остыл.
Включит погромче «Хорошее утро». Мама – как я – понимает закон: Если упрятать проблемы под пудрой, Можно представить, что это был сон.
Сережка – узкопрофильный специалист, ведь просто он – самый всамделишный звездочет, не какой-нибудь менеджер или юрист, он колледж окончил, в деле своем волочет, если б не характер, к пенсии был бы почет, но не сидит на месте, вечно его влечет горизонт, что так туманен и очень мглист, будто бы он – отъявленный идеалист.
Сережка помнит двойную запись во сне, приемы корреспонденции звездных счетов, стоимость остаточную звезд почестней или же лукавей считать на совесть готов, твердо знает субконто светил разных сортов, но рутина, как заточенное долото, зимой, летом, по осени и по весне долбит его и делает только грустней.
Сережка фиксирует оборот планет из года в год, но почему то звездная пыль не влечет шелест банкнот или звон монет, что почти затупило его веру и пыл, функционал звездочета ему стал постыл, долбаный бэк-офис, уютный зыбучий тыл, где каждый день на один с собой тет-а-тет, сколько еще нужно сжечь недель или лет?
Каждый раз приползая с работы… Телек. Кресло. Тяжелый вздох. Одинокий. Уставший. Кто ты? Что еще ты сегодня не смог?
Ты хоронишь мечты в рутине… Счастье – это, как миражи, Потому что ты в паутине Однотипности, лени и лжи…
В суете ты теряешь время, Бесполезный ищешь ответ, Быть «хорошим» – тяжелое бремя, Для других… Но тебя в этом нет.
Стать собой это разве страшно? Плохо жить так, как хочешь ты? Сделай шаг вперед и однажды Ты исполнишь свои мечты...
Pinya, первый стих великолепный. На последних строчках прямо мурашки по спине побежали. Его рвение, его борьба и видение сего холодного мира открывает боль человека и желание иметь дом и быть нужным.
В третьем стихе смысл очень глубокий, ведь и правда люди сторонятся таких ненужных детишек, мало того не задумываясь о его бремени, так еще и осуждая как последнего алкоголика. Точно подмечено, что волчонок когда-нибудь станет волком и в этом есть вся реальность. Маньяки и убийцы зачастую оказываются теми, чья психика была травмирована в детстве.
Да какая вам разница с кем я, простите... сплю!? С кем готова хоть в горы, хоть в пропасть, хоть к алтарю! С кем становится нужным каждый закат-рассвет, И на ком сошелся клином весь белый свет.
Да и кто дал вам право - без спроса в чужую жизнь? В идеале - хотите в душу. Не суйте нос! Ну действительно, сколько же можно: "А ты с ним спишь?" Для особо назойливых: "Разве же с ним уснешь?!"
Да какая вам разница с кем я хочу делить Всё, что есть у меня, и будет - напополам. С кем хочу просыпаться утром, шутить, грустить? Это мне решать. Только мне! Ну никак не вам... (с)
А я-то думал, Вы счастливая, Когда одна на склоне дня Вы шли такая горделивая И не взглянули на меня.
А я-то думал, Вы счастливая. Я думал, Вы счастливей всех, Когда смотрел в глаза игривые, Когда веселый слышал смех.
Глаза то нежные, то строгие, Но в них тревога, в них беда. Наверно, Вас любили многие. Вы не любили никогда.
На Вас глядят глаза влюбленные. Им не понять издалека, Что в Вас тоска неутоленная, Святая женская тоска.
И мысль одна неодолимая Вам не дает ни спать, ни жить: Что это мало — быть любимою, Что надо любящею быть.
Святая, гордая, красивая… Я слышу ваш веселый смех. А я-то думал Вы счастливая, Я думал, Вы счастливей всех.
(с)Пётр Градов
Когда - нибудь ты вспомнишь обо мне… Закончатся дела, поездки, встречи… Замрёт душа, как бабочка в огне – И ничего от грусти не излечит…
Когда - нибудь ты вспомнишь обо мне… Рассвет угрюмый выстудит все звуки… Застынет дождь слезами на окне – И сдавят сердце горестные муки…
Когда - нибудь ты вспомнишь обо мне… И лето вдруг покажется зимою… И холод – тонкой струйкой по спине – И боль потерь – свинцовой серой мглою…
Когда - нибудь ты вспомнишь обо мне… Рассыплется мечта в хрусталь бездушный… И с каждым мигом будет всё больней Царапать память нежностью ненужной…
Когда - нибудь ты вспомнишь обо мне… Закончатся дела, поездки, встречи… И в жуткой нестерпимой тишине Ты вдруг захочешь сделать вздох… а нечем…
Ты смотри им в глаза, если хочешь помучить всласть. Если ходят по стенкам, то выдумка удалась. Дети жмутся к игрушкам, постарше - звонят кому. Не дай бог с нашим братом быть дома и одному. Нас не выгонит их электрический мерзкий свет, Мы вселяемся в каждую брешь и в любой предмет. Это даже наскучило. Я идеально тих. Я иду мимо них, если время пришло идти. Но однажды я встал, будто кто-то меня связал -
Рядом плакал ребенок, и он мне смотрел в глаза.
Эту разницу толком и не объяснить теперь, Одно дело - ты смотришь, другое - когда тебе. В первый раз очень хочется смыться, назад, во мрак, А ты встал, как баран, как обычный живой дурак.
Только хуже всего - ты вернешься, и По-другому уже никак.
Это нет, не наркотик, не цепи на кандалах, Не страшнее, чем глупый, приставший с утра мотив, Но девчонка ждала. Каждый вечер меня ждала. Почему бы и не прийти?
И не видит меня, не слышит, не тянет ей холодком. А глазами всю комнату мучает наугад. Я смотрю и я вижу, как встал в ее горле ком, И из глаз немигающих катится водопад. "Ну смотри на меня, я же знаю, что хочешь, да? Все равно не увидишь, так пусть же хотя бы так. А потом в темноте будешь чуять меня всегда, И боятся ходить без фонарика на чердак. А заснешь - я приду и туда, наведу мосты, Я и в снах твоих буду вселяться в любой предмет." Я схватил ее мертвой ладонью из темноты, Но не ждал, что потом
Она схватит меня в ответ.
Ночь. Квартира. Шумит за окном городской прибой. Мысли девочки четче, чем голос по проводам. "Эту руку из тьмы взять, как будто ОНО с тобой. И уже никого не бояться и никогда."
Не живая, а мертвая льется из глаз вода, А глаза все темней, как намоченная зола. Вот зачем ты меня эти тысячи дней ждала.
И тогда я родился за восемь лет до нее, Я прождал, сколько надо, и все мне казалось мало. Это стоит того. Пусть получит она свое.
Вы назвали это место Страною Чудес. Вам родными стали эти горы и лес, Этот бой часов, что отсчитают вам время. В этой Стране с /вас/ тебя спало всё бремя.
Вам так давно уже стало за шесть, Но снова, пожалуйста, пригладьте мне шерсть. Пусть даже эти красные розы станут белей, Я прошу /вас/ тебя, Alice, никогда не взрослей.
Вы стали всё реже здесь появляться, И улыбка бледнее ваша стала казаться. Я частенько невольно задаюсь вопросом: Что будет, если /вы/ ты уже не вернёшься?
Разве кофе стало и впрямь лучше чаю? Я за вами прежними, Alice, часто скучаю. Вы говорите к вам обращаться как к даме, Но /вы же/ ты когда-то смеялась с нами.
Вот бы взять время вернуть наше вспять, Я бы познакомился с вами теми опять. Пусть я не герой, подвиг свой не свершил, Но пишет навеки преданный /ваш/ твой Чешир!
"Большинство мужчин весьма слабо представляют себе, насколько важно для женщины чувствовать, что тебя любят, что ты не одна. Женщина счастлива тогда, когда знает: её просьба о помощи не окажется гласом вопиющего в пустыне. Когда она расстроилась, устала, отчаялась, не знает, что делать, словом, когда ей плохо, больше всего ей нужно именно это: знать, что она не одна, что рядом близкий человек, любящий и готовый прийти на помощь.”
Поставим памятник в конце длинной городской улицы или в центре широкой городской площади, памятник, который впишется в любой ансамбль, потому что он будет немного конструктивен и очень реалистичен. Поставим памятник, который никому не помешает.
У подножия пьедестала мы разобьем клумбу, а если позволят отцы города, -- небольшой сквер, и наши дети будут жмуриться на толстое оранжевое солнце, принимая фигуру на пьедестале за признанного мыслителя, композитора или генерала.
У подножия пьедестала -- ручаюсь -- каждое утро будут появляться цветы. Поставим памятник, который никому не помешает. Даже шоферы будут любоваться его величественным силуэтом. В сквере будут устраиваться свидания. Поставим памятник, мимо которого мы будем спешить на работу, около которого будут фотографироваться иностранцы. Ночью мы подсветим его снизу прожекторами.
Душе так хочется покоя. Так не хватает тишины! И что-то рвёт её на части. Увы, не как когда-то - счастье. А чувство собственной вины. Зачем в театре от абсурда - играю я чужую роль? То полубог-полуразбойник, то полушут-полукороль.
Вся жизнь - война. С собой, с судьбою. Но я не в силах измнить Того, что никому не нужен. И для чего, не знаю, жить. Того, что жизни бездорожье - хотел бы заново пройти Что крест, который мне достался, устал безропотно нести.
Куда иду теперь - не знаю. Не знаю, кто меня ведёт. Кто я? Изгой или избранник, или в пустыне праздный странник, Мой путь - паденье иль полёт? Мой горизонт - что там маячит? То засмеётся, то заплачет, то синим яхонтом сверкнёт, - Что? Искра Божья или лёд?
Последней вера умирает. Последней - стало быть, со мной. Когда-нибудь и я узнаю, зачем прошел я путь земной. Ведь всё кончается. Когда-то, - покину этот мир и я, Переливающейся искрой на острых гранях хрусталя.
Ich bin ein Teil von jener Kraft, Die Böses will und Gutes schafft. Ich bin der Geist der stets verneint, Der Böses will und Gutes mein
Не так пугает смерть в одиночестве. Не радует в стакане вода.
Смотрю на вас – и замуж не хочется. Совсем. Ни за кого. Никогда.
Ракель
...Но по холодным вселенским законам, По законам справедливого трона, Если ты убьешь дракона, Сам становишься драконом!..
План Ломоносова
Когда правосудие отдыхает, смерть трудится за двоих (с) MaMH
Заклятые враги, как старые супруги, знают друг о друге больше, чем просто все (с) Салаар Disciples III
Лиличка! Дым табачный воздух выел. Комната - глава в крученыховском аде. Вспомни - за этим окном впервые руки твои, исступленный, гладил. Сегодня сидишь вот, сердце в железе. День еще - выгонишь, можешь быть, изругав. В мутной передней долго не влезет сломанная дрожью рука в рукав. Выбегу, тело в улицу брошу я. Дикий, обезумлюсь, отчаяньем иссечась. Не надо этого, дорогая, хорошая, дай простимся сейчас. Все равно любовь моя - тяжкая гиря ведь - висит на тебе, куда ни бежала б. Дай в последнем крике выреветь горечь обиженных жалоб. Если быка трудом уморят - он уйдет, разляжется в холодных водах. Кроме любви твоей, мне нету моря, а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых. Захочет покоя уставший слон - царственный ляжет в опожаренном песке. Кроме любви твоей, мне нету солнца, а я и не знаю, где ты и с кем. Если б так поэта измучила, он любимую на деньги б и славу выменял, а мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени. И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать. Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа. Завтра забудешь, что тебя короновал, что душу цветущую любовью выжег, и суетных дней взметенный карнавал растреплет страницы моих книжек... Слов моих сухие листья ли заставят остановиться, жадно дыша?
Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг.
Нате!
Через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший жир, а я вам открыл столько стихов шкатулок, я - бесценных слов мот и транжир.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста Где-то недокушанных, недоеденных щей; вот вы, женщина, на вас белила густо, вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Все вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош. Толпа озвереет, будет тереться, ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется - и вот я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам я - бесценных слов транжир и мот.
Адище города
Адище города окна разбили на крохотные, сосущие светами адки. Рыжие дьяволы, вздымались автомобили, над самым ухом взрывая гудки.
А там, под вывеской, где сельди из Керчи — сбитый старикашка шарил очки и заплакал, когда в вечереющем смерче трамвай с разбега взметнул зрачки.
В дырах небоскребов, где горела руда и железо поездов громоздило лаз — крикнул аэроплан и упал туда, где у раненого солнца вытекал глаз.
И тогда уже — скомкав фонарей одеяла — ночь излюбилась, похабна и пьяна, а за солнцами улиц где-то ковыляла никому не нужная, дряблая луна.
В.В.Маяковский
Зеркало
Темнеет зимний день, спокойствие и мрак Нисходят на душу — и все, что отражалось, Что было в зеркале, померкло, потерялось... Вот так и смерть, да, может быть, вот так.
В могильной темноте одна моя сигара Краснеет огоньком, как дивный самоцвет: Погаснет и она, развеется и след Ее душистого и тонкого угара.
Кто это заиграл? Чьи милые персты, Чьи кольца яркие вдоль клавиш побежали? Душа моя полна восторга и печали — Я не боюсь могильной темноты.
И.А.Бунин
Смерти
Я в жизни обмирал и чувство это знаю, Где мукам всем конец и сладок томный хмель, Вот почему я вас без страха ожидаю, Ночь безрассветная и вечная постель!
Пусть головы моей рука твоя коснётся И ты сотрёшь меня со списка бытия, Но пред моим судом, покуда сердце бьётся, Мы силы равные, и торжествую я.
Ещё ты каждый миг моей покорна воле, Ты тень у ног моих, безличный призрак ты; Покуда я дышу — ты мысль моя, не боле, Игрушка шаткая тоскующей мечты.
А.А.Фет.
И скучно и грустно
И скучно и грустно, и некому руку подать В минуту душевной невзгоды... Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?.. А годы проходят - все лучшие годы!
Любить... но кого же?.. на время - не стоит труда, А вечно любить невозможно. В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа: И радость, и муки, и всё там ничтожно...
Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг Исчезнет при слове рассудка; И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг - Такая пустая и глупая шутка...
Да, такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали - и они родились. Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, - меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду - мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние - не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, - тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины.
М.Ю.Лермонтов
Я не знаю, в каких условиях вы родились. Быть может, вам улыбнулась судьба, и вам удалось запастись серьёзными знаниями: пред вами поприще доктора, литератора, или ученого-широкое поприще, на котором требуется много сил, и вы чувствуете в себе эти силы. Или, быть может, вы хороший ремесленник; многого узнать вам в науках не удалось, но зато пришлось близко познакомиться с тяжелого трудовою жизнью рабочего.
Начнем хоть с первого предположения, а потом вернемся ко второму. Допустим, что вам предстоит сделаться – ну, хоть доктором.
Завтра-же, человек бедно-одетый позовёт вас к больной. Он проведёт вас по грязным, закопченым проулкам. При свете тусклой лампы вы подниметесь два, три, четыре этажа, по лестнице, покрытой скользкой грязью, и в холодной, темной конуре вы найдете больную, на груде грязного тряпья, покрытую грязным тряпьем. Бледные, изможденные дети, едва прикрытые отрепьями, испуганно глядят на вас. Муж скажет вам, что он работал всю свою жизнь по тринадцати и по четырнадцати часов в сутки, но что теперь, вот уже четыре месяца как он остался без работы. В его ремесле это не редкость; каждый год бывает три-четыре месяца застоя. Но прежде, когда его работа останавливалась, жена хоть что-нибудь прирабатывала: она стирала – может быть,
ваши же рубашки – и приносила в дом копеек по тридцати в день. Но вот она уже два месяца не встаёт, и нищета свила свое гнездо в семье.
Что-же вы пропишете больной, мой доктор, – вы, который сразу поняли, что микстурами тут не поможешь, что причина болезни – общее малокровие, отсутствие воздуха и пищи? – Хороший кусок жареного мяса по утрам, прогулку на свежем воздухе, сухую, хорошо проветренную квартиру? Какая злая насмешка! Неужели больная сама, не дожидаясь ваших советов, не стала бы есть, если бы было что есть!
Если вы человек сердечный и ваша простая, честная речь понравится простым людям, то многое еще вы узнаете от них. Вам скажут, что за перегородкою лежит гладильщица: это ее надрывающий душу кашель вы теперь слышите; в нижнем этаже все дети лежат больные какою-то лихорадкою; а в подвальном этаже прачка тоже не дотянет до весны; а в соседнем доме – и того хуже.
Что-же вы посоветуете всем этим больным? В голове у вас вертятся слова: «перемена климата, поменьше изнурительной работы», но язык отказывается их выговорить; вы выходите с разбитым сердцем, с проктятием в душе.
Завтра, вы еще думаете о ваших печальных пациентах, как ваш приятель, доктор-карьерист, рассказывает вам, что за ним приезжал лакей из богатого дома. Его тоже звали к женщине, живущей в прекрасной квартире, изнуренной ночами, проведенными на балах, которой жизнь проходит в заботах о туалете, в визитах и в ссорах с мужем-ворчуном. Ваш товарищ посоветовал ей более осмысленную жизнь, поменьше горячительной пищи, побольше спокойствия, путешествие за границу; он не забыл и комнатную гимнастику, чтобы заменить хоть сколько-нибудь ручной труд! Одна умирает, оттого что во всю свою жизнь никогда не ела до-сыта и не знала отдыха, а другая вянет, потому что всю свою жизнь не знала, что такое труд...
Если вы принадлежите к числу тех рыхлых натур, которые при виде самых ужасных безобразий облегчают себя болтовнею за кружкой пива, то понемногу вы привыкнете к этим противоречиям и, с помощью плотоядных инстинктов, вы понемногу перейдете в ряды карьеристов, чтобы избавиться от самого вида нищеты.
Но если вы настоящий «человек», если ваше чувство привыкло всегда выражаться соответствующими поступками, если животная натура не убила в вас думающего человека, – тогда вы в один прекрасный день скажете себе: –«Нет,это «подло и преступно», дольше так тянуть невозможно. Нечего лечить болезни, их надо предупреждать. Самое ничтожное улучшение благосостояния и умственного развития народа уже сократило бы болезни на половину. К черту лекарства! Света, воздуха, пищи, по меньше изнуряющего труда, – вот с чего нужно начать. Без этого, ремесло доктора глупейшее шарлатанство и обман!»
В этот день вы поймете, что такое социализм. Вы захотите глубже вникнуть в его учения, и если любовь к человечеству, для вас не пустое слово, и если вы внесете в изучение социального вопроса те же строгие методы индукции, к которым вы привыкли в науке, то вы непременно окажетесь в наших рядах. Вы будете работать вместе с нами, для социального переворота.
П.А.Кропоткин "Речи бунтовщика. К молодым людям"
Роль слабого потолка
Никогда не читай дневники любимых, что они писали эпоху назад, это и оскорбительней аскорбина, и вгоняет в дрожь, и бежит слеза. Никогда, никогда не читай статус, что написан четырнадцатого февраля: мол, люблю, и поэтому я останусь...(А меня отчего ты не любишь, бля?) Никогда не пались ему, что читала, своровав счастливый старый билет, потому что он скажет: "ты не чета мне, раз копаться любишь в чужом белье". Впрочем, ртом зашитым не отвечают, - будет снова грязный пробел жать... Это значит, ты наливайся чаем - и пора, пора от него бежать - только если он правда другими полон, или на тебя поднялась рука.
Если он зовет себя сильным полом, забирай роль слабого потолка.
Стефания Данилова
Забавно, но современный мир, похоже, не считает сумасшествие недостатком. Оно стало поводом для посещения психотерапевта. Еще можно принять прозак, и ты почувствуешь себя лучше. Нет необходимости серьезно браться за работу, стараться. Люди просто-таки жаждут признать, что они страдают разного рода расстройствами, что они подавлены, угнетены, что у них гормональный дисбаланс, - все, что угодно, лишь бы переложить ответственность за свои поступки на козла отпущения под названием «я слегка не в себе». И они охотно глотают таблетки и проходят «курсы», которые не требуют от них чрезмерных усилий в работе над собой. Еще чуть-чуть – и люди вовсе разучатся управлять собой, будут только постоянно принимать нужные лекарства.
clanbook malkavian
Слишком часто люди поспешно бегут, боясь темноты. Слишком часто они стремятся добиться расположения злых господ. Слишком часто они слабы, мелочны, тщеславны и глупы. Но не все и не всегда. Вступи в бой. (с) Билл Бриджес "Охота на охотников"
Отредактировала Jammy - Суббота, 05 Апреля 2014, 22:23
Другая стрела была названа Безумием, И когда она вонзилась в землю, Видел я, как всех охватила лихорадка, И те части их крови, что были темнее Прочих, усилились тысячекратно. (с)
