Соло одиночества

Сливовое вино сладкой негой растекалось по телу, снимая усталость, проясняя разум, даря долгожданное наслаждение. Бордовая жидкость в бокале напоминала кровь, гранатовая поверхность отливала серебром, отображая яркий свет ламп, и придавая этому напитку особый смысл, благородность и породу.
Двадцать два ноль одна. Опаздывать не в его вкусе.
Шелк черного платья неприятно холодил кожу при малейшем движении, три белые орхидеи в потерявшей форму прическе сползли с закрученного витка волос. Тонкие губы, манящие глянцем красной помады, подрагивали от нарастающего негодования.
Двадцать два ноль пять. Ожидать не в моей прерогативе.
Белоснежный рояль и красная роза – традиция или условие? Скорее привычка…
Такой же аристократический вид, элегантный стиль, изящный образ, хоть и кажется грубым и угловатым порой. А звучит он так, словно превосходство божественных созвучий над простым словом неоспоримо, очевидно.
Двадцать два ноль семь. Ты должен помнить эту мелодию. Мы танцевали слишком близко, наши сердца, отравленные одиночеством, бились навстречу друг другу – это был наш приговор.
Потом звучала скрипка, быть может, это все же виолончель? Ты различал каждую ноту, не задумываясь, указывал ее принадлежность к тому или иному музыкальному инструменту…
Гитара. Ты сказал, что это шепот наших душ. Танец, в котором каждое движение имеет значение. Твоя рука скользнула вдоль спины, неуловимо, трепетно, вызывая дрожь и… Румянец? Да, Гурен краснела перед тобой, подобно несмышленой первокласснице, которая взглянула на мир иными глазами.

Я снова здесь
За тысячи километров от тебя.
Сломанный, запутавшийся - лишь разбросанные кусочки того,
что от меня осталось.
Я очень старался
И верил, что смогу справиться сам,
Но растерял так много на этом пути.

I'm here again
A thousand miles away from you
A broken mess, just scattered pieces
of who I am
I tried so hard
Thought I could do this on my own
I've lost so much along the way

Разве я тебя собирала? Моей заслуги в этом нет. Шаг в сторону и поворот… Что ты скажешь мне?

Когда я увидел твоё лицо,
Я понял, что наконец-то твой.
Я нашел все то, что, думал, потерял навсегда.
Ты позвала меня по имени,

Then I'll see your face
I know I'm finally yours
I find everything I thought I lost before
You call my name

- Орочимару? Что ты скажешь мне?

Я пришел к тебе разбитым на кусочки,
Но ты можешь снова сделать меня целым.

I come to you in pieces
So you can make me whole

- Просто танцуй… - прижимаешь меня сильнее, упиваешься теплом, неистовым жаром, не принадлежащим тебе.
- Двадцать два пятнадцать. Почему ты опоздал? – ты порожден моим воображением, ты мним, но пунктуален.
- Задержался, - так немногословен? – За меня все скажет песня…
- Год прошел.
- Всего лишь год… Ничтожно малый срок, – твоя манера говорить, нарочно растягивая слова и почти шепотом произносить их. – В моем мире время тленно. Ты стала лучше двигаться.
- А ты стал реже приходить, - слишком сильно сжала твою руку, боюсь отпустить, не смею потерять еще раз… Ты уходишь без спроса и возвращаешься, бесшумно подкрадываясь и увлекая в медленный танец. Мы передвигаемся по давно изученной траектории в такт любимой мелодии, в унисон, под звон разбитых надежд. Ты не любишь танго, называешь его прощальным танцем. Мне все равно, мне необходима близость с тобой… - Я одинока. Когда ты заберешь меня?
- Самое жестокое одиночество - это одиночество сердца. Разве ты можешь такое испытывать?
- Я давно мертва, чтобы чувствовать подобное…

Я погиб,
Но ты снова придала смысл моему существованию,
Ты сложила меня как кусочки пазла лишь своим взглядом.

I've come undone
But you make sense of who I am
Like puzzle pieces in your eye

- Позже. Осталось совсем немного.
- Я помешана на тебе, мне холодно в этом мире… Прошу, забери меня.
- Сейчас тебе не место там, потерпи.

Когда я увидел тебя,
Я понял, что наконец-то твой.
Я нашел все то, что, думал, потерял навсегда.
Ты позвала меня по имени,

Then I'll see your face
I know I'm finally yours
I find everything I thought I lost before
You call my name

- Орочимару…

Я пришел к тебе разбитым на кусочки,
Но ты можешь снова сделать меня целым
Но ты можешь снова сделать меня целым

I come to you in pieces
So you can make me whole
So you can make me whole

- Я буду ждать…

- Она снова танцует с воображаемым человеком? – девушка проглотила ком досады, пытаясь смириться с безнадежностью ситуации.
- Да. Играет на фортепиано и не понимает, что оно сломано и не издает ни звука. Это повторяется каждый год в канун Рождества. Мы предполагаем, что с этой датой связано нечто большее, о чем знают только в кругу вашей семьи, - мужчина вопросительно посмотрел на собеседницу. Ее секундное замешательство являлось самым красноречивым ответом.
- Нет, господин Кори, я понятия не имею, что могло произойти в этот день, - Митараши выжидательно глянула на доктора и, бросив пренебрежительное «Еще увидимся», направилась к выходу.
У двери молодую особу ждал бледнолицый мальчик хрупкого телосложения. Его удивительные желтые глаза особенно выделялись, гармонируя с острыми скулами и женственными губами.
- Мама не поправилась… – он хотел задать вопрос, но вышло утверждение. Анко безразлично пожала плечами, показывая свое бессилие и усталость. С каждым разом принимать реальность становилось сложнее, слишком болезненно…
- Пора сжиться с тем, что у тебя нет ни отца, ни матери. Эта трагедия в корне изменила твою жизнь, чувствуешь себя потерянным? Перешагни, оставь это. В своем одиночестве ты не одинок.
- Разве такое возможно забыть? – мальчик шагал вслед за своей воспитанницей, вяло оглядываясь по сторонам. Он смотрел, но не видел, сердце билось, но не чувствовало, душа существовала, но не жила.
- Забыть невозможно, смириться – да.
Фонари, бесчисленные огни, рождественская мишура, теплые улыбки и подарки, задорный смех и аромат пирогов. Рождество в Японии праздновали не с птицей на столе, как это принято в других странах, а со сладкой выпечкой и конфетами. Но этот праздник давно был оставлен в том немыслимо тяжелом отрезке жизни, когда у него имелась семья, пусть и не полная, когда был смысл его отмечать… Но что у него есть сейчас? Лишь болезнь, от которой страдает каждый человек на Земле, - прошлое. И у него больше нет иммунитета, чтобы сопротивляться недугу в полную силу…
Из года в год этот день повторялся, словно появился новый обычай просматривать старый ролик перед Рождеством. Ничего не менялось в этих серых двадцати четырех часах вот уже который раз, все по сценарию: безмолвное утро, такая же немая поездка в госпиталь, угнетающие минуты ожидания и разочарованное лицо воспитанницы, которое возвещает об отсутствии радужных новостей. В такой день не хочется смеяться, но желаешь оказаться в чьих-то теплых объятиях, жаждешь, чтобы тебя пожалели и приголубили, но и это оказывается недосягаемой мечтой. Митараши никогда не полюбит сына своей подруги и соперницы, как своего собственного, она лишь даст ему необходимый багаж знаний, чтобы с чистой совестью когда-нибудь предстать перед Высшим Судом.
- Ложись спать. Завтра у нас много дел, - холодно отчеканила Анко, желая, наконец, остаться один на один с гнетущим отчаяньем. Когда мальчик покинет гостиную, она сорвется и трясущимися руками наполнит стакан холодной водой, затем проглотит двойную дозу успокоительного и мысленно переживет этот день еще раз. Организм давно привык к лекарству, а потому оно едва подействует.
А потом она подойдет к огромному зеркалу и будет всматриваться в глаза той постаревшей от переживаний женщины, что когда-то умела беззаботно смеяться, могла позволить себе ответить дерзко и грубо, не задумываясь о последствиях, живя мгновением и полной свободой.
- Ты, в отличие от своей подруги, вкушаешь одиночество сердца куда более благородно…
- Да что ты знаешь об одиночестве?! – она ждала его. Как ждала в прошлом и позапрошлом году. И еще за три года до этого. Анко видит его отражение, такое настоящее и хранящее дорогие черты. – Я каждый день виню тебя в ее смерти… Она сходит с ума, она давно мертва. Не физически, но от этого не менее страшно. Ты мог сделать выбор и сохранить три жизни разом. Но ты предпочел погубить даже собственного сына.
- Ты прекрасно знаешь, что нет никакого выбора. Есть только моя прихоть.
Митараши оцепенела, метнув гневный взгляд на обидчика, ей казалось, что вскоре ее постигнет сумасшествие, как однажды оно захватило разум Гурен. Ведь когда подруга отчаянно пыталась доказать, что ее преследует призрак, никто не верил, никто не слушал. А с тех пор, как за Гурен закрылись двери лечебницы, Анко вкусила страдания, которые не смогли разделить окружающие с первой возлюбленной Орочимару. Девушка видела его повсюду: в воде, в зеркалах, в стеклах машин, в лицах незнакомцев, во мраке ночи. Но горький опыт, позаимствованный у подруги, приказывал умалчивать об этом; много лет, миллионы часов.
- Хочешь избавиться от меня? – Митараши его прикосновения сдавались болезненными, они обжигали и, казалось, оставляли красный след на коже. – Я не отпущу тебя.
Он ломал ее. И если раньше она понимала это и боролась, то сейчас подобное заявление пугало. Мимолетный взгляд на баночку с лекарством, надежда, порожденная внезапной идеей. Она слишком долго жила каторжно. Слишком долго играла непосильную роль верной подруги, достойной соперницы, любовницы, одинокой матери чужого ребенка.
О чем он думает? О том, что сделало их такими… В его жизни были две любимые женщины. Одну он сравнивал с красным сухим вином – романтичная, умеренно терпкая, с глубоким миром и с особенной гаммой вкуса, признающей лишь размеренное употребление. Медленно пьянит, но быстро надоедает и вскоре теряет былое очарование. Митараши напоминала ему текилу. Гармонична во всем, но, в то же время, жгучая, с мягким ароматом, пьянила мгновенно. Ему было удобно, ведь, когда надоедала сладость вина, а в душе воцарялась тьма, он всегда приходил к той, что была покрепче. Но стоило ему оттаять, он возвращался к Гурен за порцией ласки и безграничной любви.
- Хватит… - сказано дрожащим голосом, почти шепотом. Решение принято.

***

Приятный желтый свет обволакивал пространство большой комнаты отеля; добрая часть одеяла ниспадала на пол, скомканная простынь еще хранила в складках запах страсти и женских духов.
Испустив последний столбец дыма, кончик сигареты соприкоснулся с керамическим дном пепельницы, неестественно изогнувшись и навсегда утратив огонек. Горячительный напиток приятно теплил грудь, а немного душная атмосфера нагоняла сон.
- Такая жизнь тебе не по зубам.
- Опять ты, - сморщился молодой человек, пренебрежительно прыснув. – Оставь меня.
- Не загнешься от одиночества?
Мужчина заметно оживился, впиваясь ядовитым взглядом в такие же пронзительные желтые глаза, и произнес:
- От одиночества, на которое ты меня обрек? От одиночества, с которым я жил все это время? Хм… Так вот, как ты их убивал. Внушал, что страшнее всего быть никому не нужным? – юноша заинтересованно оглядел эфемерного собеседника, в его образе брюнета что-то крайне позабавило. – Гурен, моя мать, скорее всего, уличила тебя в измене. Ты был с Митараши.
Рассуждая, мужчина хищно щурился, он пытался воспроизвести события того рокового вечера в канун Рождества.
- Гурен убила тебя на глазах Анко. Это послужило толчком к примирению, потому как обе оказались обманутыми. От улик избавлялись вдвоем, и через месяц никто и не вспомнил о человеке, проводившем странные опыты. Однако же ты не собирался так просто это оставлять. Сначала свел с ума недавно родившую Гурен, а спустя годы довел и ее подругу. Митараши пыталась скрывать, что видит вещи, о которых говорить не должна. И ты дождался, когда мы вернемся, измученные и не вполне вменяемые; ты знал, как тяжело ей даются посещения Гурен. А дальше все просто – ты подтолкнул Анко к самоубийству.
- Смышленый.
- А теперь остался только я. Хочу заверить, что свести меня с ума будет не так-то просто, если вообще возможно. Пора придумать что-нибудь новенькое, папа.
Юноша скривил губы в надменной улыбке, наблюдая, как призрак стал медленно растворяться в пространстве. Он вернется, как возвращался сотни раз до этого. А пока есть время с головой окунуться в реальность и перестать ворошить незыблемое прошлое.

Тишина, исполненная лучшим оркестром – соло одиночества… И он будет искать безмятежность; лишь в ней удается найти себя и… близких людей.

- Дедушка, ты так и не рассказал историю той пациентки! Что с ней случилось? Где ее родные?
- Психическое заболевание – шизофрения. Ею уже лет десять никто не интересовался, я даже не уверен, что оповещение о смерти дошло…
- У нее есть дети?
- Кажется, сын был. Худой такой и бледный. Надеюсь, с ним все хорошо, шизофрения – хроническое заболевание, оно имеет наследственную предрасположенность. К тому же у него была воспитанница – Анко, если память не изменяет; кажется, она приходилась троюродной сестрой моей пациентке…