Плач грешницы

Зачем, скажи, зачем он тебе нужен, ведь ты не любишь его так, как я?

Руки. Они чесались. Зуд, неимоверный, сильный, похожий на агонию, охватил руку пламенем, что сжигало всю кожу. Казалось, Карин явственно видела оранжевое пламя вокруг своей руки, что кололо тысячами игл каждую пору на конечности. Неистово. Неимоверно. Чесалась вся рука. Девушка в нетерпении закатала рукав длинной кофты, обнажив зудящую конечность до локтя. Ногти, изгрызенные почти до мяса, с трудом впивались в кожу, пытаясь успокоить отвратительные ощущения. Боже, зачем только она грызла ногти? Так рьяно, так сильно, до мяса, до вытекающей крови? Никаких ощущений, Карин лишь еще больше раздразнила волну зуда, которая с новой силой завладела рукой. Господи, да что там такое? Почему ее руки так чешутся? Противно, сильно, до невозможности. Лихорадка охватила тело. Не думая, не зная, как остановить зуд, девушка спустилась на кухню. В растерянности она пару минут смотрела на кухонную утварь, совсем не имея понятия о том, зачем она пришла именно на кухню. А потом вдруг ее взгляд наткнулся на кухонный нож, и она, не раздумывая, схватила его за рукоять.
Легко. Невесомо. Нежно. Приятно. Карин коснулась лезвием руки и провела им от локтя к запястью. Волна зуда на секунду утихла, а потом вдруг накрыла руку с новой силой. Еще. Нужно было еще. Движения становились быстрее и резче, а кожа между тем по-прежнему чесалась. Лезвие скользило по руке, словно коньки по льду, царапая, даря такое нужное ощущение раздражения. Как же приятно. Рука покраснела, кожа в каких-то местах совсем содралась, обнажая кровь и мясо. Но Карин было всё равно. Рука продолжала чесаться, и открывшаяся взору красная плоть, кажется, чесалась больше, чем кожа. Боль принесла наслаждение, когда девушка, не думая, резко и стремительно провела по обнаженному мясу. Пальцы запачкались в крови, кухонный нож, к которому прилипли капельки алой жидкости, неприятно пах ржавчиной человеческой крови. Карин взглянула на блестящее лезвие и, увидев капли собственной крови, выронила нож из рук. Наслаждение сменилось ужасом, страх обуял тело. Она взглянула на свою окровавленную руку, с которой содралась кожа, и зарыдала, как ребенок. Саднившая рана отчетливо ярко выделялась пунцовым пятном на фоне белоснежной кухни. Неподалеку от ног девушки валялся красный нож. Белый кафель был в красных пятнах. Карин стояла посреди комнаты и просто плакала, подняв лицо к небу. Они не понимала ничего из того, что над собой сделала. Она не знала, почему у нее так чесалась рука и почему ей так хотелось провести по коже ножом. Девушка ощущала себя затерявшейся в дебрях маленькой девочкой, которая стоит на перепутье, не зная, куда ей идти. Она вообще ничего не знала.
Она плакала громко. Её надрывные всхлипы, рвущие глотку, слышались по всему дому. Они отражались от стен и звенели, как тысячи осколков хрусталя, влетая гулким эхом в уши девушки. Она слышала свой собственный плач и думала, что это не она. Не могла она так реветь: громко, во всю мощь своих легких, которые, казалось, могли лопнуть. Она захлёбывалась в своих слезах и боли. Она кричала что-то нечленораздельное, в то время как душа ее тихо и едва слышно шептала слова молитвы.

Прошу, спасите. Я слишком долго была одна. Вы нужны мне как никогда прежде.

Как же болело. Рука. Глотка. Грудь. Всё тело. Каждая грань души. Карин делала над собой усилие, кричала все громче, плакала все горше, словно пыталась вырвать из тела эту тугую и тяжелую муку, что тащила её на самое дно. Грех. Она совершила грех.
Соленая слеза упала на место, где виднелась ее плоть. Рука засаднила с новой силой, Карин громко и надрывно вскричала. Соленая вода, что вытекала из ее глаз, выжигала на щеках дорожки, падала горячим и тяжелым грузом на пол, на руку и причиняла боль. И девушка не могла понять, от чего ей больнее: от разодранной в кровь руки или от внезапно накатившей муки, что тисками сдавила душу?
Опухшие глаза от слишком обильных слез. Саднившая рука от разодранной ножом белоснежной кожи. Неимоверная боль от внезапно накатившего чувства собственного одиночества. Почему никто не может ее спасти, когда ей так это необходимо? Почему никто не отводит ее от греха, а лишь толкает на него снова и снова? Почему она так никчемна, что стоит на кухне с окровавленной конечностью и плачет? Так жалко, по-детски, истерично, не жалея собственных сил, надрывая все тело, крича во всю мощь своих легких, сожженных никотином?
Если бы они пришли… Если бы услышали ее плач, который она пыталась донести до них обоих. Но они не придут. Никто не придет. Ее не спасут. Ее грешная душа не может уже исцелиться, стать чистой и смыть с себя этот омерзительный красный цвет, который она так ненавидит. И сколько бы она ни звала их и ни молила, они не придут. Два чистых белоснежных ангела, что были настолько дороги ей. Они растоптали ее чувства, втоптав ее в грязь. Доселе недосягаемые, они стали еще дальше. Теперь уже никогда она не сможет почувствовать их заботу и ласку.

Прошу, заберите мою грешную душу. Я слишком долго страдала, чтобы платить еще за этот грех.

Взгляд плыл и блуждал по предметам, которые искривились в ее взоре от пелены слез, что как будто приклеилась к пленке глазного яблока. Карин с трудом узнала кухню в своей квартире, в которой трусливо жила, истязая себя каждый день все более изощренно. Ей вдруг вспомнилось, как когда-то на этой самой кухне ее прижал к стене тот, кого она так безумно любила, и долго ласкал ее шею, перебирая пряди ее кровавых волос. Или это был не он? Тогда, в полубреду, под действием наркотиков и никотина, она приняла чьи-то грубые ласки за его. Чьи-то твердые и огромные руки за его нежные и изящные ладони. Это ее грех, за который она поплатилась теперь этим звенящим одиночеством.
- Наруто! – громко выкрикнула она хриплым голосом. Боль с новой силой захватила тело, заставив упасть на пол. Карин все продолжала кричать, уже лежа на окровавленном полу. Задыхаясь, разрывая голосовые связки. Рука вновь напомнила о себе, когда взор девушки наткнулся на что-то красное. С ужасом она поняла, что эта ее изуродованная конечность. Зарыдала громче, с новой силой.
Она тряслась, словно в приступе эпилепсии, изнывая от адской боли, что охватила всё тело и душу. Она кричала, пыталась звать на помощь, но ее хрипы никто не мог услышать. Она была одна, совсем одна на этой дурацкой, чистой кухне.
Кто-нибудь… Хоть кто-нибудь.
Но никого рядом не было. Никто не хотел приходить к ней. Даже эти следователи, навещавшие ее каждый день, словно забыли, что расследует дело, где она главная подозреваемая.

Ничего этого не было бы, если бы не вы. Ничего бы этого не случилось, если бы видели меня.

Она была совсем одна. Лицом к лицу со своей болью, своим Адом, своим грехом. И чем больше она плакала, ощущая неимоверную боль во всем теле, тем больше ее память показывала ей картины того безоблачного прошлого, в котором она была как будто счастлива. Совсем немного, но счастлива.
Она еще помнила тот Ад, из которого ее вырвали теплые руки. Она еще слышала тот насмехающийся грудной голос своего отца, который с хищной улыбкой смотрел ей в глаза. Она еще ощущала боль в бедрах и ногах. Она еще видела в зеркале свои синяки и шрамы. Она еще ждала, что он придет за ней, забрав ее из только что обретенного Рая. Ведь она плохая девочка. Папа всегда говорил, что она ужасная, невоспитанная, непослушная, что ее место в Аду. Что тогда она сейчас делает здесь? Среди всей этой мягкой и светлой мебели, в этом тепле, среди этих людей?
Дикий и боязливый блеск стоял в ее глазах. Словно до последнего она сопротивлялась той обстановке, в которой оказалась. Свет не для нее, она уяснила это с самого раннего возраста. Улыбки, которые ей дарили, она не могла принять. Потому что было страшно. Потому что она знала, что Рай недолог и вскоре она снова упадет в бездну.
Ее одевали в чистые платья, ей приносили новую, хорошо сшитую чистую одежду. Непослушные рыжие волосы, вырванные кое-где отцом, заплетали в косы, прикрепляли банты. Но почему-то этот ангельский облик, в который ее пытались вовлечь, сразу же портился. Банты не могли удержать ее волос, и пряди вываливались из прически, вися некрасивыми красными нитями на шее и лбу. Платья рвались и пачкались, вся одежда и обувь приходила в негодность, потому что она не умела носить чистые вещи. В них она чувствовала себя словно в клетке. Золотой клетке, где свои правила.
Карин было шесть, когда она внезапно очутилась не у себя дома, в грязной, темной комнате, где всегда было холодно и пахло алкоголем. Ее привели какие-то люди. Сначала в полицейский участок, где женщина с добрыми глазами и тихим голосом спрашивала ее о папе. А на следующий день она уже оказалась в этом светлом доме, с этими солнечными людьми. Так она их и прозвала про себя и еще долго, когда речь заходила об ее новой семье, она называла их солнечными людьми.
И было трое. И все они казались настолько светлыми, что Карин чувствовала себя недостойной их тепла. Она была грязной, она жила в темноте, и ее глаза совсем не привыкли к тому уюту, в который ее поместили. Каждый раз, когда заботливые руки ее новой матери, такой же рыжей, как она, касались ее ломких и сухих волос, Карин вздрагивала. Когда ее новый отец, настолько солнечный, что даже его волосы казались лучиками небесного светила, рассказывал ей добрым голосом интересные истории про других детей, она смущалась до слез и смотрела в пол. Когда, наконец, ее новый брат, что так широко улыбался, звал ее играть, она молчала и убегала. Она любила их, тянулась к ним, но чувствовала себя недостойной всего этого. И когда на свой день рождения она вместо побоев получила подарки, не смогла сдержать слез и разрыдалась прямо за столом.
Не было больше издевательств. Не было больше побоев. С лица сошли все синяки и шрамы, оно стало румяным и чистым. Колени больше не разбивались в кровь, одежда перестала рваться и пачкаться. И Карин начала улыбаться.
Она прожила так безоблачно вплоть до шестнадцати лет, когда однажды возжелала запретное, когда однажды подумала о грехе, который ей безумно хотелось совершить.
Карин помогала Кушине на кухне, когда внезапно туда вошел Наруто после ванны, с мокрыми волосами, обнаженный по пояс, с полотенцем на шее. Мать мягко пожурила его за такой вид и отправила в комнату переодеться, а Карин просто не могла оторвать взгляд. Он был похож на Бога с этим полотенцем, с мокрыми волосами. Она призналась сама себе впервые, что он красив, что он невероятно хорошо сложен. И увидела в нем не брата, а мужчину. Которого захотела любить. Которого любила всегда.
Теперь он не оставлял ее ни на минуту. В каждом сне он неизменно являлся к ней, дразнил, насмехался, уходил. Каждое утро она просыпалась в поту, изнывая от желания, что поселилось в душе, очерняя ее рассудок и сердце, которое только недавно вышло из тьмы. С каждым днем она все больше шла назад, в бездну, бежала от света, стремилась во мрак, стремилась совершить грех. Она снова стала молить о спасении, прятаться от собственного «я», которое неизменно при каждом удобном случае обнажало перед ней все ее темные стороны и черты. Она видела свою разлагающуюся душу, чернеющее сердце и плакала. Рыдала каждую ночь в подушку от того, что так сильно желала, но не могла получить, ибо это был грех.
Она в конце концов смирилась с этим, и слезы стали привычными, пресными, не такими едкими.
Но больше всего ее мучило то, что она не могла этим ни с кем поделиться. Она боялась. Да и зачем открывать кому-то другому свою испорченную сущность, огорчая самых близких людей? Пусть Кушина и дальше думает, что она воспитала хорошего человека, что ей удалось оградить своего ребенка от опасности. Пусть Минато всегда считает, что он спас ее, что он сделал правильный выбор, когда решил удочерить ее. Пусть Наруто и дальше мило ей улыбается, называет сестренкой и целует в щечку на ночь. Пусть Сакура и дальше считает ее своей лучшей подругой, которая выслушает все ее секреты и сохранит их, потому что она чиста и невинна. Сакура… Больше всего на свете Карин желала рассказать ей. Но что она скажет на это? Наверняка перестанет даже смотреть в ее сторону. Но как же мучительно, почти так же неимоверно, как она хотела любви Наруто, она желала рассказать о своих чувствах Сакуре. Ведь та была ее лучшей подругой. С того момента, как она привыкла жить в раю, и по сей день она продолжает, словно ангел, охранять ее. Только вот ее душу никто не в силах защитить. Только она, Карин. И это ужасно, до невозможности ранило.
Но самое страшное наступило позже: то, что нанесло ей удар в спину, то, что убило в ней всякий рассудок, уничтожило мораль, замок на вратах всего того, чему ее учили. И это было в миллионы раз страшней и больней, чем одиночество, в котором она оказалась. И это толкнуло ее на грех.
После выпуска она узнал страшное: Наруто и Сакура любили друг друга. И скрывали это от нее всеми правдами и неправдами. День, когда они вдвоем, самые дорогие для нее люди на земле, сообщили о своем предательстве, стал для нее последним. В ту самую минуту самое черное и злое, что зрело в ее душе долгие годы, что было заложено в нее еще отцом, который часто повторял, какая она сучка, вырвалось на свободу и обрело форму. И это было страшно. Оно завладело всем ее существом, уничтожило все ее чувства и оставило только ненависть, что разгоралась в душе ярким алым пламенем. Пламенем цвета крови, цвета ее греха.
Карин не сказала ни слова. Она лишь посмотрела в лица людей, что были для нее когда-то всем миром. И она увидела в их взгляде, чистом, нежном, направленном друг на друга то, чего никогда не видела, когда они смотрели на нее. И она ощутила пустоту, что разрасталась между ними. Расстояние, на котором они сидели друг против друга, было ничтожно малым – ширина стола, но тогда оно стало таким огромным, что его не хватит сил пересечь и за тысячу лет. Она потеряла их. И осознание этого пронзило ее сердце холодом.
Ей оставалось только принять это как данность и жить с этой болью на сердце всю жизнь. Всю свою жалкую, одинокую жизнь. Но она не хотела одиночества. В те дни она непрестанно вспоминала своего отца, лицо которого было вечно для нее в тени. Она видела лишь его хищную улыбку и блеск глаз в темноте. Она вспоминала каждое слово, которое он говорил ей. И соглашалась с ним. Сучка. Непременно, она была сучкой, она вела себя как сучка, она делала все то, что делает каждая сучка. Отродье. Да, она отродье, недостойное той фамилии, что носит. Шлюха. Она еще хуже. В своем сознании и своих снах она уже тысячу раз оказывалась в постели с Наруто и видела все подробности. Это в миллионы раз грешней, чем продавать себя за деньги. Карин только и делала, что думала об этом. Она вспоминала каждый удар, который ей нанес отец. И благодарила. Горячо благодарила за те дни, наполненные непрерывными слезами и болью. За те ночи, которые она проводила в бессмысленной молитве. Бог не услышал ее. Он толкнул ее на грех, он бросил в ее душу семена зла. Он во всем виноват. И теперь она ненавидела Бога. Ненавидела всех и каждого, включая себя. И страшно себя наказывала за то, что она стала такой.
Она отдалилась от Сакуры. Она перестала разговаривать с Наруто. Они всё равно каждую свободную минуту проводили вместе. Карин нашла новых друзей, таких же выродков, как она сама. А потом она попробовала наркотики и уже не могла остановиться. Они стали частью ее жалкой жизни. Ее друзьями, которых у нее теперь не было вовсе. Она забросила университет, она перестала поддерживать связь с семьей. А они, судя по всему, не очень-то старались справляться о ней, наивно думая, что она в порядке. Все были заняты предстоящей свадьбой. Все были такими счастливыми, что Карин еще больше их всех возненавидела.
И тогда ей приснился сон. В котором она мучит Сакуру, сидящую с завязанными глазами, в белом платье. Сначала Карин разрывала на ней эти тряпки, а потом протыкала ножом повязку в той области, где были глаза. Она хохотала, наслаждаясь криком своей жертвы. Для нее это было музыкой. А потом она отрезала ее волосы. Точнее, вырвала, как когда-то вырывал волосы ее отец. Она методично вгоняла в тело бывшей подруги иглы, одну за другой. Она наслаждалась. Она мстила. Она мучительно убивала Сакуру каждую ночь.
А потом проснулась в одно утро и сделала это в реальности.

Я пришла к ней вечером. И она страшно удивилась. Изобразила на своем миловидном личике удивление, смешанное с радостью, улыбнулась и открыла дверь. Бедняжка, она была так растерянна. Даже не знала, что ей делать со мной. Совсем отвыкла. Я молча вошла в комнату. Сакура смотрела телевизор, какой-то слезливый сериальчик. Пусть насладится им, прежде чем закроет глаза навсегда. Она пригласила меня сесть и предложила чай. Я согласилась, улыбнувшись. Это полезно, надо потянуть время и тщательно обдумать всё еще раз. Однако доза ЛСД, принятая совсем недавно, мешала здраво мыслить. Надо было оставить ее на потом.
Сакура принесла чай, нежно и по-дружески, совсем как когда-то в прошлом, мне улыбнулась. Она, по-видимому, чувствовала себя виноватой. Я улыбнулась. Так даже лучше. Я накажу ее за ее ошибки. А она будет молить о прощении, ползать у меня в ногах, цепляться за меня окровавленными руками и молить, молить, молить.
Она села рядом. Такая чистая, беспомощная, невинная. Не то что я, с прогнившей душой. Как же я ненавидела ее. Как же желала ей смерти! Но еще не время. Скоро, совсем скоро я растопчу цветок по имени Харуно Сакура.
Она молчала. Была чем-то обеспокоена и глубоко задумчива. Я уже научилась определять по одному ее лицу, когда она о чем-то напряженно мыслила. Уставилась куда-то в пространство, нахмурила лоб и брови. Молчала. Наверное, не могла взять в толк, зачем я так неожиданно пришла к ней. Я помогу ей.
- Ты уже купила свадебное платье? – спросила я, улыбнувшись, как в те беззаботные дни, наполненные счастьем.
Она вздрогнула, взглянула на меня сначала в растерянности, а потом улыбнулась. Лучисто и мягко, совсем как Наруто. Во мне все клокотало. У них даже улыбки были одинаковы. Они всегда были едины душой - дошло до меня. За что я возненавидела себя еще больше. И их. Этих улыбающихся, безумно счастливых людей, оставивших меня гнить в одиночестве моей боли. Ублюдки.
- Да, - как-то по-особенному счастливо ответила она. Я еще никогда не слышала такого счастья в чьем-то голосе. Искрящегося, такого теплого, такого… Как будто она была рада уже от одного сознания того, что еще не обладает истинным счастьем, но уже рьяно благодарит за него. Мне было это чуждо, и я с трудом сдержалась, чтобы не разрыдаться. Мне безумно захотелось заплакать.
- Ты мне покажешь его? – изо всех сил пыталась сохранять улыбку. Наверное, жалко получалось. Мой голос дрогнул - я ясно это ощутила - когда я спрашивала Сакуру.
- Конечно! – она была только рада. Наверное, купила это безумно дорогое платье и примеряла каждый день. Дурочка.
Мы встали, и Сакура повела меня в свою комнату. Свою уютненькую, маленькую комнатку, которая была так же чиста и светла, как она. Я усмехнулась, невольно сравнив мою обитель с ее. В моей комнате всегда было темно, даже когда стоял ясный день, потому что рядом с домом, где находилась моя квартира, стояла еще одна высотка, закрывавшая весь обзор и отбрасывающая длинную широкую тень.
Сакура подошла к широкому белому шкафу. Как символично. Она открыла его дверцы, достала чехол, в котором лежало что-то белоснежное. Платье. Я с завистью смотрела на то, как она открывает этот чертов чехол, а оттуда появляется что-то воздушное, белое, что-то настолько прекрасное, чего я никогда не надену. Грешнице просто никогда не пойдет этот невинный цвет. Она достала складки легкого и пышного, как безе, платья. Взяла его и приложила к телу. В душе у меня всё изнывало. Тварь. Сволочь. Это мое платье. Оно должно было быть моим!
Секунда прошла как во сне. Я очнулась, когда в моих руках было это чертово белое платье. Черт. Всё испортила. Не удержалась. Я сжимала этот белый комок ткани в руках, прижимая к груди и воровато глядя на Сакуру. На ее лице явственно читалось удивление. А я была настолько взбешена, что готова была порвать это платье, чтобы оно никому не досталось. Не мне, так значит никому больше. Но нет. Я позволю надеть ей это платье. Она умрет в нем, раз так мечтает выйти замуж.
- Я просто хотела рассмотреть его получше… - что за дурацкое оправдание? Всё равно. Она всё равно скоро умрет, зачем играть какие-то роли? Я могу прямо сейчас схватить ножницы, что стоят у нее в стакане на столе, и разорвать это платье к черту, а потом выколоть ей глаза. Этой чертовой стерве. – Наденешь его? Мне интересно, как ты выглядишь в нем, – на самом деле ее вид принесет мне намного больше боли, чем теперь. Но тем лучше будет ее убивать.
Она улыбнулась и кивнула.
- Поможешь мне? – спросила она, смеясь. – Я не могу застегнуть его без чьей-то помощи.
Сучка. Однако я кивнула. Я с удовольствием надену на тебя эту белую тряпку, которая потом вся насквозь пропитается твоей кровью. Мразь.
Она сняла с себя всю одежду. Осталась в одних трусах. Натянула на себя платье и, придерживая его руками у груди, повернулась ко мне спиной. Я сейчас могла подойти и свернуть ей шею. Это желание искушало меня неимоверно, но я все оттягивала минуту ее смерти. Наверное, трусила.
Я взялась за язычок змейки и потянула его вверх. Платье сомкнулось на ней. Идеально сидит на этой тощей сучке. Как жаль, оно было бы мне мало.
Сакура повернулась ко мне лицом. Она как будто вся сияла изнутри, и белизна свадебного платья лишь добавляла ей блеска. Она была прекрасна, мне пришлось это признать не без досады. Теперь я просто не могла позволить ей явиться к Наруто в таком виде.
- Он… он видел тебя? – изумленно прошелестела я.
Она отрицательно покачала головой, что немного меня успокоило. Теперь в душе поселился страх и неуверенность, что я не смогу совершить то, зачем сюда пришла. Я тщетно пыталась взять себя в руки. Я боялась, потому что передо мной стоял ангел. С ясными глазами, со светлой кожей. Ангел, который смотрел на меня таким счастливым, добрым взглядом, что я с трудом сдержалась, чтобы не зареветь как ребенок. Казалось, этим сиянием Сакура испепеляет черноту, которая распространялась у меня глубоко внутри. Я действительно ощутила себя в тот момент чистой. Почти такой же, как она.
А потом ее звонкий смех испортил всё. Он ворвался в эту ангельскую атмосферу, уничтожив ее одним своим звуком. Смех искривил лицо ангела, и я снова увидела ту Сакуру, которую ненавидела. И тот ужасный монстр, что почти сгорел в недавнем сиянии чистоты, вновь появился, еще ужасней, чем прежде. Я испытала разочарование. И почему-то с горечью подумала о том, что даже не могу заплакать.
- Это… красиво, - смогла промямлить я.
- Тебе правда нравится? – смеясь, воскликнула Сакура.
Да, мне нравилось. Нет, мне не просто нравилось, мне было приятно смотреть на это платье. Я влюбилась в него. Как оно сидит на ней, как подходит ей, какой она в нем ангелочек, когда просто улыбается, а не начинает ржать этим идиотским смехом, который раздражал меня всегда. Она обязана умереть. Обязана!
Я улыбнулась. Идея пришла сразу же.
- Это так здорово! – притворно воскликнула я. – Знаешь, есть одна такая игра. Надо включить музыку, завязать невесте глаза, раскрутить ее, и если она споткнется и запутается в складках платья, то брак будет несчастливым. Это, конечно, глупо, но такая уж традиция.
Что за бред? Кто вообще этому поверит. Видимо, я слишком переборщила с ЛСД. Удивительно, как еще галлюцинации не начались. Наверное, уже привыкла.
Однако Сакура, милая, наивная, хорошенькая и послушная дурочка, Сакура взглянула на меня с какой-то радостной искрой в глазах, и я прочла в них интерес. Купилась! Купилась, дурочка! Как же я обожала ее сейчас, как любила. Какая она всё-таки замечательная. Сама оказалась в ловушке. Милая моя девочка.
- У тебя есть чем завязать глаза? – спросила я. – По правилам повязка должна быть белой.
И почему мне так это принципиально? Не знаю, но красная кровь будет смотреться шикарно на фоне белой повязки.
- Да, есть шарфик, - сказала она и подбежала к шкафу. Долго там копалась, а потом достала длинный белый шарф. Атласный. Придется сложить ткань вдвое, чтобы Сакура ничего не видела.
- А музыка? – напомнила я ей. Не хотелось, чтобы ее душераздирающие крики слышал весь дом. – У тебя комната со звукоизоляцией?
- Да, а что? – спросила она удивленно, подходя к шкафчику, где стояли диски. У нее всегда был ужасный вкус в музыке, и теперь придется слушать эту тошнотину. Черт.
- Просто нужно включить громко. И поставь свою самую любимую песню.
Мне казалось это трагичным. Умереть в белом платье под любимую композицию. Я сделаю ее конец идеальным.
Включила музыку. Песню, которую обожала всегда. Сколько я ее помнила. Она стояла у нее на телефоне, она слушала ее ежедневно. И эта песня всегда была первой в ее плей-листе на плеере.
Я подошла к ней и завязала глаза. Помедлила. Что теперь? Просто убить ее? Мучительно?
- Сядь пока, - сказала я, подведя ее к стулу. Я подошла к письменному столу и взяла ножницы. Надо потом их хорошо отмыть. И вообще постараться, чтобы не запачкаться в крови. Я взяла орудие убийства. С удивлением обнаружила, что руки дрожат, а глаза наполняются слезами. Что за?.. Зажмурилась, чтобы задавить поток слез. Но тщетно. Они только полились с новой силой. По щекам закапали на пол. Я взглянула на фигуру в белом, что ровно сидела на стуле. Подруга. Лучшая. Любимая.
- Ты сама виновата, - прошептала я. Но она услышала. Вздрогнула и переспросила меня. Что я имела в виду? Какое это уже имеет значение. Мои руки уже взяли ножницы, они уже готовы вонзиться в ее чистую плоть. Я нанесу ей этот удар, я убью, я испачкаю свои руки, но она сама виновата. Ее безразличие само вогнало ее в могилу. Она сама так захотела.
- Я ведь правда тебя любила, - уже громко и отчетливо произнесла я, захлебываясь в рыданиях. Она слышала все. Я это знала. Я чувствовала страх, который исходил от нее. Она вскочила со стула, повернулась ко мне лицом. Глупая, зачем ты облегчаешь мне задачу? Неужели так хочешь умереть?
- Прощай, Сакура, - вскричала я, и прежде чем она успела инстинктивно поднять руки и скрестить их возле лица, ножницы уже торчали в ее правом глазу. Секунда тишины, прерываемая музыкой, которая доносилась словно где-то в другой комнате, а потом пронзительный, ужасный, громкий, неимоверный крик разорвал мир на куски. Она упала на пол, схватилась за ножницы, пыталась их вытащить, но потом поняла, что это причиняет еще больше боли. Кровь лилась фонтаном, белая повязка с правой стороны полностью окрасилась в красный, а Сакура все кричала, кричала, безумно орала что-то, корчась в муках на полу. Кровь вперемешку со слезами стекала по щекам. Она плакала. Ей было больно. Она узнала, что это такое!
Я села на пол, вынула ножницы из ее глаза, а затем схватила ее за шею. Задушить. Задушить. Задушить. Стучало в голове, словно набат. Ее руки тщетно касались шеи, пытались расцепить мои ладони, но я не позволяла. Она должна умереть. Она умрет. Она просто обязана!
Я рыдала. И мои слезы капля за каплей падали ей на шею и грудь. И она чувствовала это, отзываясь судорогой на каждую каплю, что разбивалась о ее тело.
Последний рывок. Она задохнулась, руки упали на пол в бессилии, и ее мучения кончились. Я встала, отерла глаза. Выронила из рук ножницы. Не было сил ни на что. Я даже забыла про улики.
Я убила свою лучшую подругу. Что-то внутри шептало мне, что она сама виновата, но я ощущала свою вину тоже. Это я тварь и сучка. Я вообще не должна была рождаться.
- Прости, - безумно прошептала я, снова упав на пол. Кровь и слезы все еще текли по щекам Сакуры. Но тело уже было мертво. Я схватила ножницы, которые были запачканы в ее крови. Недолго думая, вонзила их себе в ладонь. Так я себя наказала. Так я решила себя наказывать.

Я знаю, что мой грех не искупить, но мне нужна помощь. Прошу, кто-нибудь, услышьте меня, я совсем потерялась.

- Наруто, не надо, - умоляла я, шепча отчаянно. Но он не слушал. Всё был занят своей ненаглядной Сакурой, даже не замечая меня. – Мне больно, Наруто! – взывала я к нему, громко крича, а он всё прижимал к груди мертвое тело в белоснежном платье.
Кровь всё еще текла из ладони, падая капля за каплей на пол. Мне и правда было больно. Ножницы торчали у меня в руке до самого прихода Наруто. А потом он вытащил их. Молча. Ничего не сказав. Что было у него в голове? Я не знала да и не хотела об этом знать, потому что боялась, что он проклинал меня в своих мыслях. Он даже не смотрел на меня, не слышал моих всхлипов и поминутных выкриков. Только прижимал к телу бездыханную плоть Сакуры. Он не плакал, плечи его не дрожали, и из губ не вылетало никаких звуков. Но я чувствовала, что он разбит. Я причинила ему боль.
- Наруто, мне больно! – крикнула я. Я так хотела, чтобы он перестал заниматься своей невестой. Ведь она уже мертва, ей совсем не больно. Это я испытываю муку, это мне тяжело от того, что я так поступила. Сакура же ничего не чувствует, почему же он обнимает ее, когда я так нуждаюсь в его поддержке сейчас? Как никогда раньше. Ведь поэтому я позвонила ему. Потому что он нужен был мне.
Мне нужна была его помощь. Отчаянно. Неимоверно. Он должен был мне помочь, сама бы я не справилась. Было слишком тяжко. Я не знала, что мне делать дальше. Я не знала, почему сделала себе больно. Я не знала, почему чувствую такое опустошение внутри. Я даже забыла, зачем я убила Сакуру. Я вообще не чувствовала, что именно я задушила ее. Я даже не помнила, как я это делала, я не виновна.
- Наруто, мне больно! – в который раз вскричала я. Громко всхлипнула. Слезы, не переставая, лились из глаз. Не останавливаясь. Черт побери, мне нужна была его поддержка, я нуждалась в его тепле. Не помня себя, в приступе отчаяния и злобы я вцепилась окровавленной ладонью в ткань его рубашки и прижалась всем телом к его спине. Но почему-то ничего не почувствовала, кроме пустоты, которая раскрылась у меня в душе. В которую я падала, цепляясь отчаянно за дорогого мне человека, что совсем меня не замечал. Что был повернут ко мне спиной. Я всхлипнула. Он даже не заметил. Вцепилась рукой крепче, обняла его. Он никак не отреагировал.
- Наруто… - не успела я договорить, как услышала его гневный голос, полный горечи и презрения:
- Замолчи.
Он встал, заставив меня отстраниться от него. Я мгновенно затихла, изо всех сил старясь сдерживать всхлипы и слезы. Он не сказал больше ничего. Только взял тело Сакуры и положил его на кровать. Снял повязку, кинув ее на пол. Я с ужасом посмотрела на окровавленное лицо подруги. В том месте, где торчали ножницы, было порвано веко, что плотно закрывало глаз, которого наверняка уже не было. Вся правая часть лица была окрашена в красный. Сакура уродлива. Надеюсь, теперь Наруто понял, что она некрасива.
Безумие завладело моим телом. Мне захотелось сделать Сакуре еще больней. Изуродовать ее еще больше. Я захохотала.
- Она уродина! Посмотри на нее – она такая страшная! – сквозь взрывы смеха кричала я. Наруто не реагировал. Он все гладил эту идиотку по волосам, будто она была живой.
- Очнись! Она сдохла. Ее нет. Теперь нам никто не мешает!
Внезапно я заплакала. Громко и навзрыд, разрывая себе голос. Мне было так холодно, одиноко. Я почувствовала себя такой покинутой всеми, что приступ жалости к самой себе накрыл меня с головой. Я ринулась к Наруто, ощущая внутри разъедающую боль. Я прижалась к его спине, обняла его. Его рубашка запачкалась моей кровью. А он как будто даже не чувствовал отчаяния, что сквозило в каждом моем прикосновении. Он вообще не чувствовал меня.
- Ты нужен мне, - шептала я отчаянно. – Теперь ее нет, мы можем быть вместе. Давай убежим отсюда. Давай забудем обо всем и будем вместе. Я люблю тебя, только прими меня, спаси меня. Ты так нужен мне!
- Заткнись! – громко вскричал он, и я услышала в его голосе такую тоску и боль, что заплакала еще горше. Я чувствовала, что он был на грани. Он почти плакал, слезы душили его, и это было слышно в его голосе. Его тело дрожало. Дрожало, словно в комнате стоял невыносимый мороз.
- Наруто… - прошептала я сквозь слезы.
- Ты понимаешь, что ты говоришь? – с болью в голосе проговорил он. – Ты понимаешь, что ты убила ее? Ты думаешь, после этого я могу любить тебя? Ты думаешь, что все может быть теперь хорошо? Я даже не знаю, ненавидеть мне тебя или молча презирать.
Я смолкла. Медленно отстранилась от него. Я поняла ясно - он меня не хочет. Я ему совсем не нужна. Более того, он меня ненавидит. Боль пронзила мое существо. Я забылась и снова обезумела. Мой нюх обострился, и я услышала запах крови, который стоял в комнате. Глаза застелила пелена крови. Я взглянула на свои ладони. Увидела кровоточащую рану. Он даже не знает, насколько мне больно. Он даже не видит, как я страдаю. Черствый. Ненавистный. Ублюдок. Если ты так плачешь по своей ненаглядной Сакуре, значит, я исполню твое желание.
Какая ирония. Ножницы стали орудием убийства, они запачкались в нашей крови. Мы ведь с самого детства были вместе. Втроем. И теперь холодный металл впитает в себя наши жизни. Я подняла с пола оружие. Крепко взяла его, сжав в руках. Прощай, Наруто.
С размаху ударила острием в спину. Он не ожидал, подался вперед. И застонал от боли, упав на мертвое тело Сакуры. А я обезумела, я била его в спину, протыкая его плоть металлом. Умри! Умри! Умри! Это ты виноват. Ты причинил мне боль, ты оставил меня одну. Я никогда не была частью твоей жизни. Я никогда не была нужна вам. С каждым новым ударом я чувствовала силу. Я видела себя Богом, который свершает правосудие. Возлюби ближнего своего. И теперь вы поплатитесь за то, что меня не любили. Теперь вы поплатитесь за то, что оставили меня одну, когда я так остро в вас нуждалась. Чёрствые, бесчувственные!
Я вас любила…

Мне нужна ваша любовь. Простите меня за грех. Заберите меня к себе. Я уже достаточно настрадалась.

И никто не пришел. Никто не спас ее от этого Ада. Не протянул руки, не подарил надежды. Она падала в бездну, чувствуя неимоверное отчаяние. Она познала самые пучины страдания. Она хотела очиститься. Но Небеса не внимали слезам грешницы.
Возлюби ближнего своего… Она любила. Отчаянно любила. За что и поплатилась. Теперь этот грех прилип к ее коже несмываемым пятном крови. Их крови. Тех, кого любила.

Я просто хотела вашей любви…